Глава 9. Дрянные девчонки (2/2)
— Здрасьте, — сказал он без неловкости (темные воды его мыслей вытеснило человеческое сочувствие). Его лицо вдруг широко улыбнулось почти без его контроля: — Я тут ничего не понимаю. То ли они все идиоты, то ли умнее даже Мишеля Монтеня. У них такие лица, как будто они что-то постигли. Есть совсем ужасная мысль: они и то, и другое — конченые придурки и мудрецы. Это разрывает в клочья мою онтологию, поэтому я смеюсь. Но вы правы, это круто.
Клод Пардайан-Гондрен внезапно улыбнулся в ответ, ясно и широко.
— Вы прелесть. Я понимаю, что в вас видит принц.
Еще раз спасибо за мою слишком темную кожу, иначе зарево на моих щеках выдало бы мою наивность. Как странно, но меня здесь хвалят. Мои повадки никого не смущают, как и моя лоскутная спина. Как мужское тело Клода Пардайан-Гондрена. С другой стороны, если я, например, не буду брить подмышки (а я не буду их брить), никто не будет умиляться тем, как мои правдивые глаза пронзают мрак лицемерия. Тем более всегда есть границы, а я отменил иерархию и намерен нарушить все правила, даже мира с альтернативными правилами. Конечно, я прелесть, ребята (я почти готов в это верить), но все же не совсем так, как вам бы того хотелось. Я шарахаю битой по голове.
Но не тебя, чувак.
Потому что я не сволочь, и мы все живем на краю ночи.
Клод Пардайан-Гондрен сказал ему, что им нужно встретиться и заняться самым важным делом на свете — сшить ему смокинг в доме Персерена, потому что близится свадьба, и все шьют в доме Персерена, даже король, даже Наваррский (популярность!).
Шико до сих пор не особенно верил, что будет присутствовать на этом мероприятии, но заверил его, что открыт к сотрудничеству, а еще благодарен (потому что он был благодарен), и, вероятно, его физиономия посветлела в направлении: «Все это идиотизм», потому что Клод Пардайан-Гондрен засмеялся и велел позвонить ему завтра.
Шико по-военному отдал честь, его еще раз чмокнули в обе щеки и оставили умирать от жалости, что, вероятно, было неправильно, но она вдруг затопила его.
Он проследовал с бокалом в толпу, пытаясь найти Анжуйского. В зале было очень много людей. Анжу нашелся по всплесками фотографических вспышек и холодного блеска видеокамер, на которые он не обращал никакого внимания. В этот вечер его развлекает Сен-Сюльпис, которого Шико раньше не видел. У него зеленые русалочьи глаза, улыбчивые морщинки и очень красивое тело, над которым он, вероятно, трудится каждый день по три-четыре часа, чтобы выглядеть, как луна и солнце. Он ведет себя очень свободно, как будто входит в ближайший круг принца. Его белый спортивный костюм сияет во флуоресцентном свете; на шее, в мочках ушей и на запястьях — брызги бриллиантов. Остальные спокойно принимают его появление; возможно, они сегодня будут с ним трахаться. Возможно, не в первый раз. Его высочество устраивает оргии, эти суррогаты любви, которые должны светить ему в темноте. Интересно, светят ли?
Сен-Сюльпис говорил игривым, покалывающим тоном:
— Я отвел его в ресторан, где оставил половину своих денег, и тишина. Пишу ему, он отвечает, что давно обещал какому-то маркизу сходить с ним в театр, но он мне напишет, бла-бла-бла. Это насилие над моим бедным мозгом продолжается неделю.
— Неделю? — Сен-Мегрен присвистнул. — Простите, но чего вы так долго ждали?
— Напомню, господа, что я тогда только приехал в Париж, был юн и наивен.
— Вы когда-то были наивным? — Сен-Люк деревянно засмеялся из глубин своей меланхолии.
— Представьте себе, — сказал Сен-Сюльпис со слабым раствором обиды. — Как и все мы, не так ли? Вы будете смеяться, но он развел меня еще раз на ресторан, чмокнул в щечку и упорхнул. Тут я уже взбесился, побежал за ним по улице, схватил за рукав. Он ресницами помахал: «Не обижайся, но у тебя съемная квартира, дешманские шмотки и Андроид. Что ты можешь мне дать?» Ну, я подумал и отвечаю, как есть: «В рот».
Анжуйский расхохотался, выбрав музыкальный тембр; фотокамеры защелкали.
Принц похлопал Сен-Сюльписа по спине, постепенно сдвигая руку к поглаживанию.
— Яд и мармелад, — сказал он. — Все как я люблю. Жаль, вы в последнее время редко балуете меня визитами.
Сен-Сюльпис протащился к нему лицом сквозь электрическую дымку.
— Монсеньор, во всем виноват мой дядя. Старый хрыч задумал помирать, но никак этого не сделает. Я неотрывно сижу рядом с ним, слушая его истории столетней давности, подавая ему лекарства, как сиделка… Это невыносимо, но чего только ни сделаешь ради наследства. Вы же знаете, эта отвратительная тяжба с моим кузеном, которую он выиграл, разорила меня. Мне бы, конечно, сейчас не помешала хорошая должность. Черт, я бы даже сделался аббатом, если бы мне подарили жирное аббатство.
Пару секунд Анжуйский носил человеческое лицо, исполненное сочувствия, затем его большие глаза расширились в фальшивой невинности.
— Ах, бедняга, — вздохнул он. — Похоже, вы действительно в трудном положении, если готовы согласиться на скуку монастырской жизни.
Он щедр, но не тогда, когда от него слишком явно требуют услуг.
Сникший Сен-Сюльпис попытался нашарить бодрый ритм:
— Разумеется, монсеньор, это должен быть мужской монастырь.
Анжу улыбнулся так, что замазал бы солнце, но разговор был на этом закончен.
Из туалета вернулись расфокусированные Можирон и Шомберг; с плеча Шомберга соскальзывала рубашка. Анжу одарил их половиной своей солнечно-льдистой ухмылки.
— Бросили меня? — упрекнул он.
Эпернон подхватил его настроение.
— Как вы проводили время вдали от его высочества? — сказал он сладким голосом. — В дружеских беседах?
Поразительно, эта маленькая тварь топит собственных товарищей.
— Дружба может быть необыкновенно приятной, — ответствовал еще слаще Шомберг. — Если бы ты был с нами, Ногаре, ты бы в этом убедился. Кстати, без обид, но в этом фиолетовом ты похож на синяк.
Эпернон улыбнулся, не раскрывая губ:
— А ты похож на того, которого только что нагибали в мужской уборной.
— С кем из нас такого не случалось? — добродушно сказал Сен-Мегрен.
— Со мной, — сказал Сен-Люк с каменной серьезностью.
Шико едва мог сдержать смех. Какие пьесы он смотрит в театре герцога Анжуйского! Он не удивится, если мальчишки даже ссорятся ради его развлечения: по его губам порхает улыбка. Кто-то сегодня вечером поцелует эти губы, если, конечно, Анжу не расплачется из-за каких-нибудь дурацких проблем. Какие у него могут быть проблемы? Мои волосы слишком блестящие? Меня полнят серебряные парчовые стринги? У меня слишком много любовников, которые молятся мне, как иконе? Меня могут выбрать королем Польши, а в моем гардеробе недостаточно белых мехов для холодного климата?
Взгляд принца пересек поляну тел, и он расправил плечи. Шико проследил траекторию его внимания и увидел герцога Алансонского; на стене рядом с ним мелькнул женский силуэт, который прятали четверо из свиты герцога. Шико разглядел в конструкции светотени принцессу Маргариту.
Братья пошли друг к другу, как в фильме, где они собираются играть в «мексиканскую дуэль». Четверо в свите Алансона — самые большие задиры и лучшие дуэлянты в стране, не считая мэтра Николя Давида, автора неровностей на спине Шико. Он выучил их имена и основные особенности. Антраге невысок, красив, заикается и презирает Анжуйского. Рибейрак высок и сухопар, выглядит на тридцать лет и презирает Анжуйского. Ливаро словно сошел со старинного полотна; воплощение человека чести, несмотря на его громадные карточные долги. Ах да, еще он презирает Анжуйского. Его презирает любое сборище «нормальных мужчин». Возможно, сильнее всего его презирает жемчужина коллекции Алансона — граф де Бюсси, чей простой черный костюм собирает своим минимализмом шевеление оптических стекол фотокорреспондентов. Бюсси придает вес мероприятию. Его лицо с зигзагообразным шрамом от глаза по всей щеке превращает фривольность в искусство.
Анжу не стал рассусоливать и сразу спросил Алансона:
— Гиз тоже здесь?
— Нет, конечно, — лениво ответил младший принц. — Ты же знаешь, что он не ходит на такие мероприятия.
— Я видел Марго, — губы Анжу были сложены для шипения. — Где она?
— Пошла припудрить носик.
Анжу усмехнулся:
— Да, нам всем это нравится. — Он вскинул глаза на брата. — Хочешь? У меня есть.
— Ну что ты, — это прозвучало очень сухо. — Зачем мне этот ужас?
Анжу внезапно показался растерянным.
— Что в этом ужасного? Не будь занудой. Это весело.
Флуоресцентный свет поджег на лице Алансона черную маску; другая половина лица утонула в слепящей белизне, и Шико вспомнил, как в детстве Франсуа заболел оспой, едва выжил, и болезнь обезобразила его черты. Медицинские процедуры вернули ему обаяние, но он выглядит неестественным, как манекен. Словно картонная обложка журнала. Кроме его узкого рта, края которого изогнуты насмешливостью. В темных глазах взрывные огни.
— Посмотри на себя в зеркало, — сказал Алансон голосом без интонации, и это было убийственно. — Правда, я не знаю, кокаин ли это или что-то еще. Но каждый раз, когда я вижу тебя, ты все меньше и меньше похож на мужчину.
Четверо за его спиной заухмылялись. Ему всего семнадцать лет, а издеваться он умеет, как взрослый. Кажется, нас не любит не только августейший братишка.
К Анжу склонились неразборчивые голоса возмущения; «наши друзья» хотят вызвать на дуэль людей Алансона. Какой в этом прок, мои юные падаваны? Это глупо и бессмысленно. Как травить собак.
В шевелении теней за спиной Алансона что-то случилось, и Анжу заскрежетал металлическим тоном:
— Франк, ты спятил? Ты привел ее сюда, чтобы встретиться с Гизом?
Вся наша компания шатнулась вперед в марево полумрака; Шомберг встал на цыпочки. Белокурая шевелюра Гиза, остриженная по-военному, взошла на горизонте. Принцесса резко отволокла себя в сторону. Рядом с ней помаячила короткостриженная герцогиня Неверская с медной паклей на голове. Гиз держал под руку логарифмическую линейку — свою сестру мадам Монпансье, перекошенного ангела ада, чью обостренную от злобы физиономию лотарингские принцы показательно не прячут в подвале. На сегодня это заслуживает уважения: эта женщина не особенно их украшает. У нее есть старый муж, которого никто никогда не видел. Одна ее нога длиннее другой сантиметров на пять. Одно ее плечо стремится к уху, другое падает вниз. Родовая травма, которую не смогли исправить даже за очень большие деньги. Но она здесь, и братья не стыдятся ее. Она издает газету. В ее руках рупор, через который она транслирует мысли. Майенн отвечает за деньги, братец-кардинал — за религию, сам Генрих Гиз — за армию и рекламу своего дома. Плохая новость для Валуа: Гизы — это очень дружная стая.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — быстро сказал Алансон.
А вот эта стая не дружная.
— Ты что, не понимаешь, что происходит? — воскликнул Анжуйский. — И что с вами сделает Шарль, если узнает об этом?
— Откуда он узнает об этом, герцог? — фыркнул Алансон. — Разве что какой-нибудь стукач расскажет ему.
— Вы дурак, герцог, — Анжу самоуверенно улыбнулся. — Все телевизионщики здесь. Неужели ты думаешь, что сегодня по всему свету не разнесут, что Генрих Гиз посетил Неделю высокой моды? Начинай волноваться.
В скупом разнообразии палитры Алансона проступила нервозность.
— Мне не о чем волноваться. Король любит меня, в отличие от тебя.
— Он любит тебя сегодня, а завтра нет. Шарль каждый день разный.
— Что ты о нем знаешь, Анри? — Юный возраст принца вознесся в его словах. — Он не подпускал тебя к себе пять лет!
— Это не мешает мне знать его, — отрезал Анжу. — И любить его.
— Ах, как трогательно, герцог, — плоское лицо Алансона изобразило плоский смех. — Я передам королю о ваших теплых братских чувствах. Он как раз склонен вам доверять. Настолько, что ссылает вас в Польшу. Наш будущий брат Наваррский сказал на днях: «Герцог Анжуйский станет прекрасным воспитателем поляков. Он откроет трусы Calvin Klein для их мужчин и румяна для их женщин». Король так сильно смеялся.
Трое за его спиной засмеялись. Бюсси завис в пульсации светотени.
Алансон, вероятно, решил добить брата:
— Знаешь, они неразлучны. Я не удивлюсь, если Шарль не захочет отпускать Анрио домой. Кстати, завтра мы втроем будем на встрече лидеров гугенотов, где Колиньи представит первый проект Фландрской кампании. Видимо, тебя забыли пригласить. Когда-то ты отличился на войне, но с тех пор прошло много времени.
Анжу сунул руки в карманы; его очень белое лицо вспыхнуло.
— Ты напрасно злорадствуешь, я все еще старше тебя, — сказал он. — И ты напрасно надеешься, что тебе достанется корона Наварры, если Шарль не захочет расстаться с Беарнцем.
Алансон вернулся к густому самодовольству.
— Кто знает, кто знает, брат. Возможно, мы все скоро станем королями.
— Для этого Шарль должен остаться королем. А ты свел Маргариту с Гизом.
— Свел? — Флуоресцентный свет замаскировал половину ухмылки. — Какой у тебя лексикон. Однако чему я удивляюсь? Ты тусуешься со шлюхами.
Поднявшийся было возмущенный вой осек журналистский голос.
— Ваше высочество! Ваше высочество! Позвольте сделать вашу совместную фотографию!
Два щенка, готовых вцепиться друг другу в глотки, мгновенно перевели свой диалог в позирование. Анжу обнял Алансона за плечи. Сверкнули улыбки.
Вранье краше правды, подумал Шико в неопределенном неодобрении.
Принцесса Маргарита из глубокой тени помахала братьям рукой, подразумевая не приветствие.
— Сестра зовет меня, я пойду, — сказал Франсуа. — Она просто хотела посмотреть показ мод. Мы понятия не имели, что герцог де Гиз будет здесь. И если король или наша мать спросят нас об этом, мы именно это им и скажем. Наши слова против твоих.
— Гаденыш, — проводил его Анжуйский шипением, сунув пустой бокал в ближайшую руку, даже не глядя на кого. — Принеси мне еще.
Эпернон грациозно поскакал за шампанским.
Музыка затормозила, и голос диктора объявил начало нового шоу. Анжу не тронулся с места, а сложил на груди руки. К нему, всей своей гранитной тяжестью, шел герцог Гиз.