4. Бонус. Верный в малом и во многом верен (1/2)

*Евангелие от Луки, глава 16 стих 10

Казалось, кровью пропах весь дом. Пропах настолько, что в носу щекотало, а зубы сводило от инстинктивного, но сейчас абсолютно эфемерного желания сожрать хозяина.

Его хозяин в порядке и в относительной безопасности — по крайней мере, пока.

А вот господин Лазарев, хозяин своей дивы — очевидно, абсолютно и бесповоротно мертв.

Владимир поморщился едва заметно, неаккуратно вступив в лужу крови, и внимательно прислушался к происходящему в доме.

Стояла почти гробовая тишина, нарушаемая лишь шумом ветра в листве деревьев за окном, едва слышными шагами Сергея у самой калитки участка да чьим-то хриплым, тяжелым дыханием — но приглушенным, словно старались не дышать вообще или дышать через раз, лишь бы не выдать себя.

Владимир глубоко втянул носом воздух, остановившись прямо посреди залитой кровью гостиной.

Все, что можно, все было перевернуто: столик рядом с разодранным почти в клочья диваном, кресло, пара стеллажей со всем их содержимым. Кровь пятнами тоже была везде: впиталась в ковер, лужами и разводами нашлась на полу и стенах; пару пятен Владимир нашел взглядом даже на потолке — и нахмурился.

Все, что Владимир имел честь сейчас наблюдать в небольшой, некогда вполне уютной гостиной, больше походило на жестокую расправу человеческими руками в состоянии не то ярости, не то ужаса. Так дивы своих хозяев не сжирают. По крайней мере, когда не пытаются сопротивляться инстинктам.

Очевидно, дива пыталась. Безуспешно, впрочем.

В том, что все это безобразие устроила именно дива, некогда принадлежавшая не иначе как скоропостижно почившему графу Лазареву, Владимир не сомневался. Он ясно ощущал: никого, кроме единственной дивы, в последнее время в доме не находилось. А если бы и да — дива, привязанная к графу, слабому, но все же колдуну, скорее сама погибла бы в попытке защитить его от напавшего, чем осталась в живых.

А она осталась в живых. Иначе кто с момента появления Владимира в доме старается вообще не дышать и пытается незаметно прокрасться к ближайшему окну? Какая наивность.

— Ты ведь знаешь, что законопослушный див, сожравший своего хозяина, должен явиться в Управление? — спросил Владимир у пустой гостиной и тут же услышал, как дива, что кралась вдоль стены каким-то небольшим созданием, замерла и нервно выдохнула. Поворачивать головы Владимир, однако, не стал, лишь краем глаза наблюдая за едва заметным шевелением. Добавил спокойно: — Вылезай. Сдавайся. Тогда, возможно, тебя отправят не в Пустошь, а определят на государственную службу. Все лучше, чем в ледяной пустыне выживать.

Что-то в словах Владимира сильно задело диву — это стало понятно, когда она, выскочив из укрытия и перекинувшись в человека за доли секунды, бросилась на него с когтями и яростным отчаянным рычанием. Перед глазами Владимира успели мелькнуть перекошенное от злости и боли лицо и полные ужаса глаза, прежде чем он уклонился и отскочил на несколько шагов назад.

— Лучше в Пустошь, чем сдаться! — прошипела дива, опасливо пригибаясь, хотя Владимир пока даже не думал о том, чтобы напасть. — Тем более лучше, чем попасть к кому-то другому!

— Но ты сделала все, чтобы попасть либо в Пустошь, либо к другому хозяину, — заметил Владимир, приподнимая брови. Окинул ленивым взглядом гостиную еще раз. — Пусть и так… неаккуратно.

— Я не хотела! — неожиданно истерично отозвалась дива и снова замахнулась в попытке полоснуть Владимира когтями по лицу, но тот вновь успел уклониться и перехватить ее руку. Сильно сжав, хорошенько встряхнул, однако это не помогло — дива вдруг зарыдала. Совсем по-человечески зарыдала, вздрагивая всем телом и тихонько подвывая. — Не хотела убивать его и есть! Не собиралась! Я… я же люблю…

— Не любишь, — Владимир поморщился, сильнее сжимая чужое запястье.

— Тебе-то откуда?!.

— Иначе бы не сожрала.

— Я не хотела… — дива вдруг сорвалась на шепот и помотала головой, искоса глянув на Владимира. — Я пыталась не…

— Это заметно.

Владимир презрительно скривился. Любит она хозяина, конечно. Кому она врет?

В этот момент ступени на крыльце скрипнули. Дива, на лице которой мгновенно высохли слезы, вскинулась и внимательно глянула на Владимира, прислушиваясь. Конечно, она знала, что див из Управления просто не мог приехать без своего колдуна. А потому — подобралась, сделала решительный шаг к окну… и то, что Владимир сделал в следующую секунду, осознал лишь секундой позже.

Вслед за резким хищным движением дивы, собирающейся напасть и на колдуна, Владимир сделал скользящий шаг следом. Закрывая возможность напасть. Защищая. Давая понять то, чего диве знать не следует. И возможно — немного больше.

Мгновение ушло на осознание этого — и этого мгновения хватило, чтобы дать диве фору. Потому она, быстро сориентировавшись, кинулась на Владимира. Они рухнули на пол, прямо в лужу крови, но почти сразу подскочили обратно на ноги. Дива кинулась в окно не то в попытке сбежать, не то собираясь все же напасть на Сергея — и Владимир бросился следом, чтобы вместе с ней под аккомпанемент битого стекла вывалиться на дорожку перед домом.

[Владимир давно привык к ежегодной смене хозяина. И это давно перестало ощущаться чем-то из ряда вон выходящим: колдуны сменяли друг друга в жизни Владимира, и несмотря на то, что помнил он каждого из них — едва ли мог сказать, что они существенно чем-то различались. Люди, молодые и неопытные или в возрасте и умудренные своей короткой человеческой жизнью — давно едва ли могли вызвать во Владимире чувства сильнее, чем привычные безразличие и желание сожрать.

Вначале Владимир злился на них, конечно. Злился совсем, пожалуй, по-человечески, ненавидел, даже привязывался — но уже не по-человечески, а лишь настолько, насколько див может себе позволить — но так или иначе позволял себе что-то ощущать. Потом… устал? По крайней мере, так решили бы люди.

На самом же деле, став государственным дивом и пережив далеко не одного колдуна, Владимир перестал видеть в них что-то большее, чем сменяющие друг друга, ничего не значащие лица. Даже не инструмент — навязчивая помеха, от которой не отмахнешься и с которой порой приходится считаться.

Владимир не мог не признать: в таком отношении он разглядел куда больше плюсов, чем минусов.

Нет постоянного колдуна — нет никакого риска привязаться, а значит и нет никаких шансов оказаться, как говорят люди, «с разбитым сердцем» после его смерти.

Нет постоянного колдуна — нет необходимости привязываться, изучать привычки и предпочтения. А значит, нет никаких шансов узнать на практике, что это такое — чувство предательства и боли, о которых сложено несколько сотен тысяч песен и еще больше — стихов.

Нет постоянного колдуна — нет необходимости что-то ощущать к нему и его действиям вообще. Через год одного колдуна сменит другой, за это время даже притереться друг к другу тяжело, не то что нормально сработаться; и так из раза в раз — это утомляет и только отнимает время, которое стоило бы посвятить работе.

А привязываться к колдунам и тратить на них время Владимир считал нецелесообразным. В конце концов, он — государственный див, и для него не должно быть ничего, что помешало бы службе. Для него просто не может быть ничего важнее. А значит, единственно верное, что Владимир может сделать — это как можно больше выиграть от сотрудничества с колдуном: достойно воспитать его, чтобы стал достаточно сильным и опытным, чтобы мог и дальше как положено служить Империи и воспитывать таких же верных и надежных для государства колдунов. Или чтобы сломался и ушел, если оказался слишком слаб и недостаточно уперт. И в воспитании Владимир видел только один путь — жесткость, едкость и холодность. Какой смысл церемониться? Едва ли дивы, которые, как и сам Владимир, раз в год меняют хозяина, будут вести себя дрессированным псом рядом с колдуном, которого в лучшем случае знает в лицо.

Надо ли говорить, что очень быстро Владимир пришел к мысли, что его тактика верна и действенна? В конце концов, далеко не один десяток колдунов он воспитал именно таким образом.

Переходя на попечительство Сергея — молодого, абсолютно неопытного и тонувшего в ужасе от одного взгляда на него колдуна — Владимир едва ли задумался о необходимости сменить тактику. Она ни разу еще не подводила.

Но с Сергеем все с самого начала пошло наперекосяк — и Владимир даже не мог с точностью сказать, почему. Просто он, сколько ни пытался держать ситуацию под контролем, то и дело чувствовал, как из рук выскальзывают вожжи, и все катится к чертям, в Пустошь. И вроде бы ничего из ряда вон выходящего не происходило: Сергей — молодой служащий, совсем еще неопытный колдун, до ужаса и паники боящийся своего дива, но имеющий что-то такое яркое на дне глаз и в поведении, что сразу понятно — какой-то толк да выйдет; Владимир подобных Сергею видел десятки, как и видел, что многие из них очень легко и быстро ломаются под его воспитанием.

«Этот не сломается».

Сначала эта мысль маячила где-то на задворках сознания, еще толком не оформленная и едва ли понятная даже на уровне ощущений. Сергей боялся — и неудивительно, Владимира боялись почти все, кто с ним знаком. Но еще Сергей злился. Злился, хотел поколотить и хорошенько проучить — это красной бегущей строкой читалось в его глазах и не угасало даже на дне зрачков.

Сергей злился; до одури, до сжатых кулаков и раздувшихся ноздрей, до вздувшейся венки на лбу злился — и держал себя в руках. Где-то старательно и абсолютно бессовестно игнорировал шпильки Владимира, где-то вполне находчиво находил способы доказать, что не настолько бездарен, как Владимир о нем говорит. И это…

На язык просилось слово «восхищало», но Владимир старался не прибегать к настолько сильным характеристикам так скоро, и заменял это у себя в голове на лаконичное «вызывало любопытство». Не к самому Сергею — к тому, как он справится.

Владимира многие пытались переиграть, обратить его «воспитание» против него самого. Еще ни у кого не получалось.

Владимиру постепенно становилось интересно, получится ли у кого-то вообще.

возможно, Владимиру хотелось, чтобы у кого-то наконец получилось. из любопытства — как человек справится и что сам Владимир тогда почувствует.

Владимиру было бы любопытно, если бы с этой задачкой справился этот мальчишка Сергей.

Обычное воспитание колдуна с Сергеем почему-то напоминало игру. Не то в кошки-мышки, не то в казаки-разбойники, не то вообще в прятки: Владимир решительно стремился нагнать Сергея, первым ударить по болевой точке и смотреть, как тот барахтается в океане паники и злобы в попытке найти в себе силы и ударить в ответ хоть как-то; Сергей же, кажется, склонен был не бить дива, а прятаться от него да убегать. Наверное, именно это и выбивало Владимира из колеи с самого начала.

Что еще больше удивляло и не помогало держать ситуацию под полным контролем — Сергей, в отличие от очень многих своих предшественников, следовал советам Владимира. Не безболезненно, но умело вычленял их из потока насмешек и шпилек, применял — и получал какой-никакой, а результат. И наблюдать за этим было… стоит признать, наблюдать за тем, как стремительно Сергей учится, было довольно приятно. И непривычно — мало кто, игнорируя неприятные вещи, правильно улавливает в чужой речи суть.

Впрочем, порой и прямые советы Сергей виртуозно игнорировал.

Такие прямые советы, как, например, способ выбраться из-под груды никому не нужных, но безусловно важных документов и оказаться на реальном, серьезном расследовании. Владимиру в напарники уже не первый год доставался неопытный колдун, полевая работа с которым — скорее случайность и удача, чем обычная ежедневная работа; Владимиру в какой-то момент откровенно наскучило сидеть в четырех стенах и только и делать, что заниматься бумажной волокитой. Потому попытка подначить Сергея на какие-то решительные действия стала скорее вопросом времени.

Как, пожалуй, вопросом времени стал и момент, когда Владимир впервые почувствует кровь Сергея.]

Наверное, будь Владимир человеком, он бы с трудом вспомнил потом, как добрался с раненым Сергеем до больницы, а затем, передав его врачам, явился в Управление. Однако Владимир — див. И, как и все прочее из своей жизни, путь этот помнит до мельчайших деталей.

Помнит, как сожрал диву не столько потому что она посмела напасть на служащих, сколько потому что ранила Сергея. Помнит злость на нее за нападение и на себя — за то, что не успел остановить; на Сергея — потому что не среагировал, потому что даже не увернулся. Помнит… помнит непривычный, липкий страх за человека: бесконтрольно подрагивающие пальцы, желание как можно скорее оказаться в больнице и передать тем, кто поможет; помнит раздирающие надвое инстинкты, требующие сожрать хозяина и чувства — непривычные, теплые, нежные, что хоть и крепко держали инстинкты в узде, но не избавляли от не засыпающей никогда жажды.

Помнит, как не отдавал себе до конца отчет в том, почему так боится за жизнь Сергея, почему не торопится его сожрать и п о ч е м у, черт его дери, это дается настолько легко. Непривычно легко. Неправильно легко.

Самым важным было доставить Сергея в больницу живым, а затем отправиться в Управление, где ему точно не позволят сорваться.

и Владимиру это удалось.

пускай позже он и решил на одно короткое мгновение, что, может, лучше бы не удавалось.

Управление. Короткий рапорт. Серебряные кандалы, клетка, допрос. Ослабевающее желание сожрать хозяина, срочная привязка к другому колдуну — к не Сергею, — накатившая вдруг усталость и с каждым часом все больше крепнущее беспокойство.

Сергей жив? По их связи — которая, понял вдруг Владимир, слишком, непривычно для него сильная — ощущалось, что жив, но еще плох. Оно и понятно, столько крови потерять… но связь отчего-то не успокаивала. Хотелось увидеть, убедиться собственными глазами. Хотелось коснуться. Хотелось оказаться рядом — и теперь точно не дать никому навредить.

Но больше того — хотелось никого больше к нему не подпускать. И это напрягало еще сильнее, рвало и без того натянутые нервы.

Когда его наконец заперли после допроса и привязки к новому, по сути, случайному колдуну из Управления, и Владимир смог остаться наедине с собой и связью с Сергеем — наступило хоть какое-то облегчение. Только теперь Владимир в полной мере осознал, насколько сильно был напряжен все время, начиная со схватки с дивой и до сего момента, когда впервые за очень долгое время его обязанности не сходились с желаниями — а ему приходилось делать то, что нужно вместо того, что хочется.

Отвезти Сергея в больницу и тут же ехать в Управление для доклада вместо того, чтобы остаться и убедиться, что Сергей будет в порядке.

Составлять рапорт и сидеть на допросе, отвечать на совершенно неинтересные сейчас вопросы вместо того, чтобы дожидаться результатов операции под дверью.

Концентрироваться на памяти дивы вместо того, чтобы разобраться в собственных ощущениях — в конце концов, он впервые в жизни не чувствует настолько сильного и всепоглощающего желания сожрать своего хозяина, учитывая сколько крови тот потерял. Конечно, Владимир уже как пару месяцев понимал: ощущение голода не так велико, как он привык — с Сергеем сложно было этого не заметить. Он постоянно умудрялся порезаться во время бритья, кусал губы до крови и сбивал костяшки да получал царапины и ссадины во время тренировок. Сначала держать себя в руках было тяжело. Одной капли крови хватало, чтобы пробудить привычный голод, но чем дальше — тем легче это давалось.

Владимир заметил это не сразу, но когда заметил — первым делом решил, что просто привык. Подобного никогда раньше не случалось, однако это казалось самым простым: кровь Сергея Владимир за все месяцы их совместной работы чуял так часто, что впору выработаться иммунитету. Этому, конечно, не бывать, и Владимир знал это — но допускать даже в мыслях иную причину столь резких изменений желанием не горел.

До этих самых пор.

Теперь бежать от собственных мыслей и чувств тем более некуда. Буквально — едва ли Владимир может куда-то деться из клеток Управления.

Нет, он может, конечно. Владимир вполне мог остаться в своей комнате в общежитии, обитой серебром, но он сам предпочел клетку. Хотелось остаться наедине с собой и подумать. Найти ответы на некоторые, вдруг ставшие острыми вопросы. И клетка вполне подходящее место. Никто не лезет, не задает вопросов и не пытается заговорить, никто не шумит — потому что некому: хорошо или нет, но в клетки Управления мало какой див попадал.

Тем более, намеренно.

Тем более, не на один день — а Владимир, несмотря на то, сколько у него еще работы, планировал пробыть в клетке до тех пор, пока не станет известно, что с Сергеем все в порядке и его выписывают. Благо вещей, которые стоит обдумать, выше головы, и даже тому, кого считают сильнейшим и хладнокровнейшим дивом Управления, нужно время подумать. И силы и решимость — а их еще найти нужно — признать и принять некоторые вещи.

Признать и принять получалось не без труда. Назвать вещи своими именами — не выходило категорически.

Глупо отрицать, что Сергей забрался Владимиру под кожу так глубоко, как не смог никто другой. Привязал совсем не молодого дива к себе этой дурацкой связью, которую люди называют дружбой, а потом и — хотел того или нет — вызвал чувства, которые не каждый див позволяет себе испытать хоть когда-то.

Владимир себе тоже не позволял. Это вышло как-то само собой, и оттого еще сильнее хотелось сопротивляться этим странным, едва ли знакомым эмоциям.

Когда Сергей стал для Владимира не просто молодым неопытным колдуном, подающим надежды, а человеком, которого хотелось оберегать и которого совсем не хотелось сожрать? От которого хотелось подальше держать свою сущность и рядом с которым хотелось остаться даже несмотря на правила Управления по ежегодной смене хозяина?

Рядом с которым просто хотелось остаться.

Владимир, сколько не перебирал в голове воспоминания, никак не мог найти то самое, с которого все началось. Чего-то конкретного как будто просто не было — как будто эта привязанность появлялась постепенно, и становилась все сильнее тоже постепенно. Только и крючков, из-за которых эта привязанность могла появиться и настолько сильно укорениться в нем, Владимир в воспоминаниях тоже не находил.

Но так ведь не должно быть, да? Так не может быть. Или как раз подобным образом все и происходит?

Что ж, если так, то возможно, его привязанность началась в тот момент, когда Сергей поборол в себе желание наказать наглого дива. Хотя, наверное, тогда это еще нельзя было назвать привязанностью — скорее так, заинтересованностью. Заинтригованностью. Любой молодой колдун хоть раз, да отводил душу на Владимире. Сергей себе этого не позволил ни разу, хотя скрыть того, что руки порой явно чесались, не мог. И наблюдать за тем, как он сдерживает себя… пожалуй, завораживало. Другого слова Владимир подобрать не мог, хотя и хотел.

А потом Сергей решил с ним подружиться, и это окончательно сбило с толку. Наверное, тогда-то Владимир и начал привязываться — все сильнее и сильнее. И абсолютно бесповоротно. Только когда же он прошел точку невозврата?..

Не хотелось признавать, но это пугало. И еще сильнее пугало непонимание: что со всем этим теперь делать?

Что с л ю б о в ь ю со своей делать?

Признаваться? Ждать отказа и если не насмешек — это не в духе Сергея, — то извинений и сожалений? Снова видеть страх? Или надеяться на взаимность? Или, что, вероятно, лучше всего, молчать? Уйти к другому колдуну насовсем и вырвать эти чувства с корнем? Забыть как какое-то наваждение.

Дураком Владимир никогда не был, а потому и теперь все прекрасно понимал: вариантов у него не так уж много, и ни один не выглядит оптимистично.

У людей, Владимир знает, не в почете однополые отношения, что уж говорить об отношениях людей с дивами. И, насколько Владимир успел изучить Сергея, ни то, ни другое его не интересовало. И самого Владимира не интересовало тем более.

А еще у людей далеко не всегда получается справиться с чувствами — и тем более легко забыть их. Только вот дивы — не люди. Люди намного хрупче и ветреннее. Такие непостоянные. А дивам с чувствами сложнее. Особенно с любовью. С дивами любовь случается если не раз и навсегда, то редко и крепко — и надолго. Проклятая память.

Черт. И как он только пропустил момент, когда привязался к Сергею? Как допустил настолько непростительную оплошность и позволил Сергею пробраться так глубоко в мысли и душу — иначе как назвать то, что теперь так и рвется наружу от мысли о том, что Сергея он может п о т е р я т ь?

Дураком Владимир никогда не был. Но, похоже, никто не застрахован от ошибок.

тем более от ошибок в том, чего толком не ведал и о чем никогда не задумывался.

[Тяжело было не признавать — Владимир соскучился по полевой работе за последние несколько лет.

Как по ней не соскучиться, когда из года в год последнее, пожалуй, десятилетие тебя передают на попечение колдунов настолько зеленых и неопытных, что хорошо, если обычный патруль доверить можно? А чего-то более энергозатратного и сложного хотелось: все дивье нутро Владимира жаждало деятельности, схваток и адреналина; руки непривычно чесались и казалось, что порадует абсолютно любое дело, где вместо бумажной волокиты необходимо будет действовать.

Как оказалось в итоге, дельце с обезглавленным телом дивы, напичканным серебром, так вроде бы удачно подвернувшееся, не порадовало.

Владимир никогда не питал иллюзий на счет людей и их отношения к дивам: пока люди считали дивов кровожадными чудовищами, на которых непременно нужно найти управу, сами они вели себя так, что многие дивы людей если не боялись, то уж точно не ждали от них ничего хорошего. И, чего уж греха таить, Владимир входил в их число.

Людей он не боялся, вовсе нет; просто чего ради ждать чего-то хорошего от тех, кто, ощущая чужое превосходство, всеми силами и любыми силами пытается укротить? И их сложно винить: укротить и запугать всегда проще и надежнее, чем договориться и сотрудничать. Впрочем, и по отношению к сородичам Владимир иллюзий не питал: едва ли кто-то из сильнейших дивов предпочтет договариваться с людьми, а не сжирать их — сложно ожидать это от существ, вся жизнь которых — это выживание на ледяных просторах Пустоши.

Одним словом, Владимир давно и четко понимал и свое положение в обществе, людей несмотря на силу, и все происходящее между людьми и дивами в целом. Однако размах и наглость, с которыми Рождественский обосновался на острове со своим отелем, стоит признать, одновременно с циничным восхищением вызывали инстинктивный ужас, сковывающий легкие. А еще — непреодолимое желание разнести все к чертям собачьим и камня на камне не оставить от этого вертепа.

Но Владимир давно и четко понимал свое положение в обществе людей, несмотря на силу. И он давно и четко понимал свои обязанности, которые уже не один десяток лет нес на своих плечах — не без некоторого удобства, стоит признать, устроившись в людском мире.

А еще — еще Владимир всегда умел держать себя в руках, умел строить планы и умел ждать. И, конечно, извлекать даже из самых сомнительных ситуаций хоть какую-то выгоду.

В этот раз в планах Владимира — помимо основной задачи прикрыть эту лавочку, конечно — одним из пунктов стояло воспитание Сергея. Тащить на заведомо опасное и нервное задание настолько неопытного мальчишку казалось фарсом, но когда люди задумывались о таком? Если можно сделать совсем зеленого колдуна пушечным мясом — люди, стоящие во главе Управления, сделают это не задумываясь (как и дивы, впрочем). Однако сам Владимир отдавать своего наблюдателя на убой в случае чего не собирался — слишком уж способный мальчишка, он куда полезнее будет живым и поумневшим. А потому Владимир все-таки снизошел до человеческого общения, опустив на время насмешки и издевки, чтобы убедиться, что наставления Сергей все же примет во внимание.

И, что ж, немалым удивлением для Владимира стала готовность Сергея не только слушать, но и действовать, и — импровизировать и держать себя в руках в любой непонятной ситуации.

О, да, в первый же — откровенно говоря, куда менее удачный, чем мог бы быть — вечер операции Сергей приятно удивил Владимира самообладанием. Далеко не каждый молодой колдун справился бы со всем, что в одночасье свалилось на Сергея: начиная с непривычности зрелища, за которым приходилось наблюдать, и заканчивая вдруг возникшей необходимостью импровизировать в тот же самый пресловутый первый вечер — без подготовки и хоть какого-то мало-мальски продуманного плана. Опираясь только на собственную голову, собственные зыбкие догадки и едва ли оформившуюся связь с ним, Владимиром.

Однако на этом Сергей не остановился и продолжил снова и снова удивлять Владимира на протяжении всей их операции. Осознанно или нет, но молодой колдун обошелся без истерик и срывов в первый вечер, старательно держал себя в руках в последующие; а чем дальше, тем и вовсе все больше раскрывался как потенциально очень хороший оперативник. Без видимого страха — если не считать отголосков чистого ужаса по постепенно формирующейся связи — вступал в разговоры, разбалтывал гостей, импровизировал и, что наиболее удивительно, выступал перед толпой людей, занимая место Юстаса. И так же бесстрашно отдавал Владимира для развлечений гостей.

И теперь Владимир позволял признать себе, что этот мальчишка его восхищает. Далеко не каждый на месте Сергея так резво принял бы правила игры — несмотря на явно раздирающее изнутри отвращение, несмотря на отсутствие какого-то фактического опыта, если не считать практики в Академии.

И несмотря на сочувствие к дивам. Пожалуй, как раз это удивляло Владимира сильнее всего прочего. Кажется, Сергей — первый за несколько столетий на памяти Владимира, кто так открыто и уязвимо смотрел на него, извиняясь по окончании каждой их ночи на острове Рождественского за то, что с ним делали — и так же искренне сожалея об этом.

Владимир в этом никогда не нуждался — в чужом, тем более человеческом сочувствии. И уж точно не нуждался в жалости.

Однако слова и взгляды Сергея об этом Владимир… удивительно, но не пропускал мимо ушей. Сам изумлялся, но не испытывал ни желания вцепиться в глотку, ни вставить шпильку, чтобы Сергей осекся и наконец заткнулся.

Слова и взгляды Сергея о его сожалении Владимир принимал. И чем дальше шло их расследование — тем мягче Владимир реагировал.

Ему самому это казалось странным. Неправильным. Но он ничего не мог с собой поделать. Как ничего не мог поделать с крепнущей связью.

Когда у Владимира в последний раз вообще с каким-то колдуном была хоть какая-то, хоть хлипенькая, но связь, не говоря уже о настолько яркой и крепкой?

Владимир не помнил. И откровенно захлебывался в странных, новых ощущениях в работе и завязывающейся дружбе с Сергеем. Терял контроль. И не имел ни малейшего понятия, что со всем этим делать.

И это так сильно, до такой неприятной и несколько сотен лет как забытой дрожи в пальцах пугало.

Но этот страх — ничто по сравнению с тем, что он ощутил, когда в утро после первой же ночи, проведенной в доме Сергея, Владимир ощутил запах крови колдуна от пореза во время бритья.

А вслед за ним — и привычно поднимающий голову голод.]

Из клетки Владимиру пришлось выйти раньше, чем он планировал — уже через несколько дней. Откровенно говоря, он бы после признания, во что угораздило вляпаться, вообще предпочел остаться наедине с собой еще хотя бы на неделю. Чтобы подумать. Уложить в голове все. Смириться. Но — как ни крути, а работу никто не отменял. Тем более, Владимир понимал: колдун, к которому его временно привязали, пока Сергей в больнице — не такой уж и временный. По крайней мере, в понимании людей: за год, что весьма немалый срок для короткой человеческой жизни, может произойти так много всего.

Менять хозяина настолько скоропостижно Владимир желанием не горел — но будто это кого-то когда-то волновало.

только думать об этом прямо сейчас Владимир не слишком хотел. не после нескольких дней размышлений на эту тему. сейчас хотелось переключиться. хоть на что-то.

Вообще, Владимира порой искренне забавляла уверенность людей в том, что именно они контролируют дивов, а не наоборот. Конечно, находились люди и поумнее, типа Аверина, и понаглее и малость странные, как Сергей, которые пытались общаться на равных, выстраивать дружеские отношения — однако это все тем более исключение.

Больше всего среди колдунов запуганных, но пытающихся выглядеть уверенными и властными; больше всего тех, кто издевается над дивами даже не столько ради того, чтобы развлечься, сколько ради того, чтобы доказать самим себе, что они не ничтожества. Таких много было и среди тех, что развлекались на острове Рождественского.

Таким оказался колдун Дмитрий, к которому теперь привязали Владимира.

Владимир увидел это в Дмитрии в первую же минуту, как встретился с ним, выйдя из клетки — в момент привязки же было как-то не до анализа происходящего. Зато теперь хватило одного взгляда на этого ухоженного, гордо расправившего плечи молодого колдуна с вежливой, но чертовски неприятной полуулыбкой на губах. Примерно так выглядел каждый первый гость Рождественского — и примерно такие же ощущения сопровождали Владимира всю их операцию с Сергеем: необъяснимое (хотя в тот момент — объяснимое более чем) липкое омерзение электрическим током по спине, неприятное покалывание в кончиках пальцев, горечь слишком неприкрытого притворства приличными людьми на кончике языка и едва контролируемое желание сожрать, превышающее привычный голод в десятки раз, где-то за клеткой ребер.

Кажется, люди предпочитают называть подобные ощущения интуицией. Владимир же — обычной наблюдательностью и не самым маленьким жизненным опытом.

— Надеюсь, у тебя нет в мыслях ехать в больницу к бывшему хозяину? — это оказалось первым, что Дмитрий сказал Владимиру при встрече.

Владимир только успел привести себя в приличный по человеческим меркам вид после нескольких дней в клетке, и теперь встретился с Дмитрием для «знакомства» — в конце концов, как ни крути, а какое-то время им придется работать вместе. Какое конкретно — момент пока не до конца определенный, но постановка заданного вопроса Владимиру не понравилась категорически.

К бывшему хозяину? Связь с Сергеем все еще ощущалась, пусть и несколько притупленно теперь из-за новой привязки. Неужто этот молодой человек рассчитывает на то, что сотрудничество Владимира с Сергеем закончится досрочно? Это, стоит признать, не самый маловероятный исход, Владимир это понимал — итак совсем немного времени у них оставалось, — и, пожалуй, был готов к этому.

или думал, что был готов.

Однако приятного в смене хозяина прямо сейчас видел мало.

И еще странная вещь: даже от мысли о вполне вероятных наказаниях от этого мальчишки становилось тошно. Раньше Владимир относился к подобному исключительно наплевательски, а каждый колдун рано или поздно расплачивался за отношение к Владимиру, но сейчас... К этому ощущению тошноты его привел год с Сергеем? Год с этим странным колдуном, что предпочел идти против течения и попытался подружиться, сумев перебороть собственные злость и бессилие? И который… заставил что-то внутри Владимира сильно поменяться?

Что ж, к хорошему быстро привыкают даже дивы.

— Простите? — Владимир, остановившись напротив колдуна, по-птичьи склонил голову к плечу. Впился холодным взглядом в Дмитрия, оценивающе его рассматривая, и лишь приподнял бровь, когда тот вновь заговорил.