Узнавание (2/2)

***

5 мая, 1944

Конечно же под «последним уроком» Дитер имел в виду единственный возможный урок, перед тем, как он навсегда покинет Францию! Я не знаю, как мне быть. Я разбита…

7 мая, 1944

Что, если поехать за ним? Признаться ему в чувствах и поехать всему вопреки? Моей любви хватит на нас двоих.

Впервые наш урок пройдёт вне стен библиотеки. Дитер ясно обозначил своё желание провести его в безлюдном месте, предложив в качестве того самого места свой дом. Какой же наивной я была всего стуки назад! Я серьёзно размышляла о том, каким сложным и невыносимым для меня может стать это последнее занятие, и даже помыслить не могла, что лучше возможности: привязать к себе майора, мне не найти. Сегодня, только сегодня меня озарило! Не верю, что верила в то, что это будет настоящим уроком, а не предлогом, чтобы остаться наедине. Как я вообще могла предположить такое после всего, что между нами произошло? Наивная простота!

Больше нельзя мешкать. Я воспользуюсь шансом, воспользуюсь страстным желанием Дитера овладеть мной сегодня и ни за что не отступлю. Я стану хотя бы той, без которой он сможет видеть свою кровать, и плевать, что осознание его равнодушия в будущем может сделать меня глубоко несчастной женщиной.

***

— Проходи, — сказал Дитер, пропуская Дениз внутрь.

Выданная майору Хельштрому квартира была слишком большой, слишком забитой сверху до низу всяким хламом, именуемых украшениями, но совершенно неуютной. Вместительный коридор плавно перетекал в гостиную, где возле низкого кресла горела одинокая напольная лампа — основной свет в комнате был выключен. Дениз чувствовала себя неуютно в этих хоромах, привыкнув к маленьким размерам своей жилплощади. Дитер проводил переводчицу до мягко набитого дивана, а сам сел в кресло, распивая стакан скотча.

Поёрзав от неловкого молчания, Дениз раскрыла сумку и достала принесённые для вида конспекты, аккуратно разложив те на маленькой столике перед собой.

— Так… — начала она, — мы с тобой остановились…

— Обойдёмся без повторений, — перебил Дитер, обновляя стакан. — Скотч?

— Да, пожалуй.

— Говори со мной на французском, — протягивая новый стакан, попросил мужчина. — Мне нравится тебя слушать.

— Хорошо, — согласилась Дениз. Смущённая улыбка тронула её губы. Холодный крепкий алкоголь обжег язык, разливаясь лавой по горлу. — Тогда, может, расскажешь мне о поводе веселья? — откашлявшись, спросила она, едва раскачивая стакан в воздухе. В комнате эхом раздался перезвон кубиков льда, бьющихся о стенки.

— Веселья? — хмыкнул Хельштром. — Что ж… Наверное, я радуюсь тому, что совсем скоро вернусь на любимую родину, в лоно бескрайнего полноводного Дуная и наконец смогу ощутить, прильнув к родной земле, её тепло. А более всего я был бы рад тому, если бы мне не пришлось идти на премьеру идиотского фильма!

— Твой сарказм мне неясен. Разве тебя здесь что-то удерживает?

— Хватит строить из себя дуру, Дениз, — Дитер устало откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

Одетый в свою обычную форму, он, видимо, только недавно вернулся домой. Сомневаясь, Дениз подошла к майору и, обхватив двумя ладонями его холодную руку, присела рядом, на подлокотник.

— Хорошо, не злись, — мягко проговорила она, массируя большими пальцами костяшки и ловя на себе недоверчивый взгляд. — Ты выглядишь уставшим. Хочешь сделаю тебе массаж?

— Это очень заманчивое предложение, Дениз, — Хельштром грустно улыбнулся, млея от ласки, — однако вынужден отказаться.

— Вот и славно — я совершенно не умею его делать, — переводчица сухо рассмеялась своей глупости, надавливая пальцами на костяшки сильнее положенного. Дитер же оставался серьёзным, вгоняя Дениз в ещё большую стыдливость. Ярко алый румянец мазнул по её щекам.

— Тебе идёт быть такой, — освободив руку из рук девушки, майор провел ей по покрасневшей коже.

Пожалуй, после этого Дениз зарделась ещё сильнее. Внимательный, отчасти пьяный взгляд изучал чистенькое лицо переводчицы, ныне не сокрытое маской косметики. Мужчину обрадовало то, как хорошо сидела на теле когда-то подаренная и демонстративно надетая сейчас цветастая блуза, ненароком намекающая о спрятанном под своей тканью. Дитер ухмыльнулся, вспомнив о прилагающейся к подарку записке.

Она правда готова его отпустить или храбрится также, как он?

Прочистив горло, смущённая переводчица отвела взгляд и спросила первое, что ей пришло в голову:

— Что за премьера?

— «Гордость нации», — отчего-то голос Дитера сквозил презрением. — Это название тебе о чём-то говорит? — уточнил мужчина и одним глотком опустошил содержимое стакана.

— Нет, — ответила Дениз и, бережно забрав у майора стакан, встала. Вернулась она с уже с двумя наполненными стаканами, один из которых был взят для себя. Снова присаживаясь на подлокотник, девушка прибавила: — Что в этом фильме такого, что он заранее тебе не нравится?

— На сам фильм мне глубоко наплевать, но то, сколько проблем доставляет его премьера, выводит из себя. Доктор Геббельс желает… моё личное присутствие, поэтому теперь мне придётся сидеть здесь до десятого мая.

— Он хочет поставить свой чёртов фильм в день вашего нападения на Францию?! — воскликнула Дениз, прежде, чем осознала свою оплошность. И отчего в ней вдруг заговорил неслыханный ранее патриотизм?

— Иронично, не правда ли? — майор скривил губы в глумливой ухмылке. — Пока вся Франция будет скорбеть о своей трусливой капитуляции, мы, верхушка Рейха, будем восседать на вашей территории, есть вашу еду, пить ваши вина и воздавать по заслугам юному герою, убившему за три дня, если мне не изменяет память, около двух сот пятидесяти вражеских солдат. Так выпьем же за этот славный подвиг и процветание Третьего Рейха!

Дитер поднял стакан вверх, но не находя в Дениз обратной отдачи, сделал глоток и поставил тот на столик.

— Ты пьян, — заключила девушка и, закрыв двумя пальцами нос, выпила залпом весь налитый ей скотч, осевший в животе вулканическим теплом. Пути назад нет. — Я тоже не буду отставать. Так… чем мы займёмся?

Переводчица разгладила складки на чёрном кителе, смотря на майора из-под томно прикрытых век. Нельзя отступать.

— Мы будем говорить, мадемуазель Ле Бре. Откровенно, — произнёс он насмешливо, пытаясь отогнать нарастающее возбуждение, что вызывали в нём женские прикосновения.

— И только? — Дениз порывисто поднялась, словно слова Хельштрома её чем-то обидели, и села уже не на подлокотник, а на колени мужчины, невинно сложив кисти за его шей. — Право слова, штурмбанфюрер, это совсем не интересно!

— Ты права, — окидывая долгим, пытливым взглядом, сказал майор с фальшивой милостью. Решив подыграть переводчице, он положил две ладони на её талию. — Думаю, нам стоит развеселить себя старыми добрыми историями. Вы же помните моё письмо?

Беспечная улыбка сползла с губ Дениз. Инстинктивно она захотела встать и немедленно скрыться из вида довольного возлюбленного, но не смогла сдвинуться и на сантиметр под настойчивыми руками. Да и выпитый алкоголь, к сожалению, сыграл злую шутку.

— Его тяжело забыть, герр Хельштром, — подавившей волнение переводчице удалось прозвучать даже более, чем игриво. — Мне было интересно с ним ознакомиться. Как вам удалось раздобыть столь неопровержимые доказательства вины моей горячо любимой матушки?

— Пожалуй, способ его получения мы оставив нераскрытым, — сказал Дитер, обаятельно улыбаясь. Одна только такая улыбка могла растопить холод обиды в сердце Дениз и подчинить своей воле. Этот раз не стал исключением. — Знаешь, я до последнего не верил в то, что ты ничего не знаешь.

— Думал, я была соучастницей убийства моего отца? Абсурд! Ты и представить себе не можешь, как сильно он был дорог для меня!

Дениз чувствовала, что потеряла контроль. Всё шло не так, как она планировала. Ни приглушённый свет, ни отсутствие посторонних людей не помогало сдвинуть «дело» с мёртвой точки — майор по-прежнему оставался непреклонным.

Обстоятельства вынуждали прибегнуть к последнему экстренному варианту.

— Я сочувствую тебе, — тихо, но твёрдо произнёс Дитер. Сердце девушки пустилось в дикий, безудержный пляс. Теперь ей потребовалось куда больше времени, чтобы снова заговорить.

— Думаю, со мной уже давно всё ясно, — стараясь быть невозмутимой, переводчица, поёрзав, уселась поудобнее, — но, что на счёт тебя?.. — тонкий указательный палец мягко ткнул в грудь майора. — И раз уж сегодня мы говорим откровенно, то скажи, пожалуйста, какова истинная причина этой нашей с тобой встречи? Наедине… Может… — хмель придавал храбрости. Рука Дениз спустилась с груди по животу на пах и нескромно огладила через ткань брюк твердеющий уже в который раз за вечер член. — Может, ты желал продолжения того, что так и не закончилось в машине? Или в переулке?..

То, как открыто и ясно смотрел Дитер в глаза, казалось переводчице до ужаса возбуждающим. Бурлящая по венам власть заводила не меньше. Внизу живота сладостно потянуло, когда под гладящей ладонью очертился полностью вставший орган. Однако, кроме этого, ничего не выдавало в стоически молчащем майоре страстного пыла. Требовалась смена тактики.

— О чём ты думаешь, милый? — спросила Дениз чарующим голосом. Одна её рука продолжала ласкать через ткань, другая же принялась заигрывать с перетянутым поверх кителя ремнём. — Если ты помышляешь о том, как бы заткнуть мне рот, то просто прикажи встать на колени.

Зрачки Дитера в миг расширились, и глаза засверкали лихорадочным блеском. Да, именно об этом он мечтал весь последний год. Мечтал тогда, когда слушал её притворно любезную болтовню с другими мужчинами, когда она говорила с ним на французском, когда дерзила и отстаивала себя. В такие моменты одна только вера в непоколебимую силу духа помогала справиться с собственническими замашками.

В этот раз он не хотел справляться с ними. Хельштром схватил переводчицу за подбородок и поцеловал, тот час же углубляя и делая поцелуй до прекрасного развратным. Язык то ласкал нёбо, то сплетался с другим в головокружительном танце.

— Грязная… Грязная Дениз… — горячо шептал майор, опускаясь поцелуями к мраморной шее вслед за рукой, продолжившей путешествие вниз. — Ты и сама пришла сюда не для того, чтобы уроки вести. Какой же ты после этого учитель?

— Очень плохой… — с придыханием ответила переводчица и, открыв глаза, ахнула, ощущая болезненный укус на своей шее, быстро сменившийся влажными ласками языка. Две ладони легли на мягкую грудь и попеременно сжали её, словно примеряясь.

Ведомая чувством отмщения, Дениз намеренно взяла одну из рук Дитера своими двумя, не отрывая взгляда от озадаченных глаз, поднесла к её губам и, сначала невесомо поцеловав, погрузила в рот указательный палец, всасывая и обвивая языком. Хельштром не без интереса смотрел на эту сцену. Его ноздри раздулись в нетерпении, дыхание стало порывистым и шумным, а кристально-чистая радужка будто бы скрылась под чернотой расширенного зрачка. Не прошло и минуты, как к указательному добавился средний палец, и уже вдвоём они затолкались навстречу. Влага, скопившаяся у Дениз между ног, начинала приносить дискомфорт, тут же позабытый, стоило только ласкаемым пальцам требовательно надавить на язык, вынуждая нижнюю челюсть опуститься. Робея, переводчица разомкнула губы, демонстрируя не моргающему майору ровные ряды белых зубов и обожжённый алкоголем язык, на котором, едва поблёскивая от слюней, лежало два его пальца. Задвигав ими вновь, он, позволяя губам вновь сомкнуться, хрипло произнёс:

— Ты специально заняла свой рот, чтобы не давать ответ на вопрос?

Дениз не отвечала, да и, собственно, не могла ответить. Чем дольше Хельштром смотрел на то, как теряются его пальцы во влажном горячем местечке, тем больше он терял рассудок, тем больше ему хотелось схватить девушку за волосы и, пристроив её голову между ног, найти выдающимся навыкам более полезное применение.

Пройдясь языком между фалангами, Дениз, до сих пор обхватывающая мужскую ладонь, выпустила пленников из своего рта и довольно заулыбалась.

— Что, если и так? — в вызовом поинтересовалась она. Всё её тело невыносимо пылало жаром, а ноги затекли от неудобной позы и скопившегося возбуждения. — Штурмбанфюрер отправит меня на расстрел? Или, может, расстреляет сам? Какая же расплата ждёт меня?

Закатив глаза, Дитер резко развернул переводчицу и, прижав ту спиной к груди, прошептал в волосы:

— Подбирай слова, Дениз, иначе я не удержусь и опробую что-то из того, что ты так отчаянно пророчишь.

Хельштром снова завлёк её поцелуем, исследуя ладонями просторы выгнутого в пояснице тела. Дениз окончательно потерялась, ощущая, как те, выправив из брюк блузу, юркнули под неё, обжигая грудь. Всасывая кожу на шее, Дитер сжал пальцами соски, вынуждая выгнувшуюся в ещё большем удовольствии переводчицу податься на встречу его рукам. Биение собственного сердца заглушало её мысли, и только одна из них имела право всегда находиться в свете.

— Я люблю тебя, — в полубреду призналась Дениз.

Три простых слова ударили увесистой пощёчиной по сознанию Дитера. Руки остановились, словно окаменев, а затем нехотя выползли наружу. Переводчица вновь развернулась на бок, испуганно глядя на такого же напуганного майора. И пусть признание отнюдь его не удивило, ведь девушка ни раз намекала о своих чувствах, но, обретя форму, оно беспощадно разрушало выстроенные годами принципы.

— Тебе лучше уйти, — бесцветно проговорил Дитер, смотря куда угодно, только не в карие глаза.

Задетая гордость не позволила Дениз долго засиживаться. Она была готова услышать всё что угодно — да хоть отказ! — но никак не это. К глазам подступали слёзы, но она запретила им изливаться. Только не при нём. Вскочив, девушка начала сгребать со стола принесённые тетради и запихивать их в сумку. Несколько из них упало на пол, приводя переводчицу в первозданный гнев.

— Знаешь, Дитер, ты такой же, как все мужчины, — зло сказала Дениз, поправляя чашечки лифа и заправляя края блузы обратно в штаны. — Женщины, как таковые, вам нужны не для любви и даже не для удовлетворения низменных потребностей, а для того, чтобы быть аксессуаром, красивым приложением, завоеванием которого можно похвастаться перед друзьями или сослуживцами.

Взяв сумку, девушка посмотрела на сидящего в кресле майора. Его лицо приоделось обыденной маской безразличия, несмотря на то, что всё тело было натянуто и напряжено. Разбитое сердце обливалось кровью, и ноги уносили Дениз к выходу. Открывая дверь, ей хотелось крикнуть какие-то слова, определённо какую-нибудь гадость, на прощание. Но его не состоялось. Дверь с грохотом захлопнулась прямо перед лицом переводчицы. Её, не успевшую ни среагировать, ни испугаться, словно тряпичную куклу, дёрнули за плечо назад и развернули, припечатав спиной к деревянной поверхности.

Впиваясь пальцами в тонкие плечи и не особо заботясь о том, какую боль те могут причинять, Дитер смотрел на Дениз с пьяным безумием. Испуг наконец настиг переводчицу, и она, закрыв веки, хотела толкнуть мужчину в грудь, но её губ неожиданно коснулись губы майора. Злость давала силы на сопротивление, однако этого было недостаточно, чтобы привести в действие измождённое чувствами, больше стремящееся упасть, чем дать отпор, тело. У Дениз даже сложилось впечатление, что оттолкнуть она пытается вовсе не мужскую грудь, а целую Триумфальную арку.

Хельштром лишь слабо улыбнулся, ощущая такое же жалкое сопротивление, какое прикладывал Париж во время оккупации. Язык настойчиво скользнул по пухлым губам, пока опустившиеся на бёдра руки безжалостно сминали их под собой. От тупой боли Дениз возмущённо застонала, чем воспользовался пронырливый язык, углубивший поцелуй. Дитеру, словно кровожадному зверю, хотелось растерзать женское тело и испить из него крови — такое воздействие на него оказало признание в любви.

Переводчица окончательно сдалась. Её тело снова опалила страсть, пожалуй, в сотни раз сильнее предыдущей или какой-либо случавшейся ранее. Разум опустел, стал решительно беззаботным. Сумка с конспектами упала на пол, и освободившимися руками Дениз обхватила шею майора, притягивая ближе и приумножая наслаждение. Подобно маленькому мальчику, с нетерпением распаковывающему долгожданный рождественский подарок, Хельштром потянул воротник блузы в разные стороны, с треском разрывая. Перламутровые пуговички осыпались на пол, словно первый снег. Разбираться с ними не было никакого желания.

Теперь и вторая часть подарка была открыта взору.

Мужчина изучил немигающим взглядом хрупкие ключицы, высоко вздымающуюся грудь, никак не скрытую под вставкой бежевого кружева лифа, плоский живот. Выпутав переводчицу из разорванной блузы и сняв бюстгальтер, штурмбанфюрер восторженно припал губами к ключице, в то время как его руки по-свойски сминали оголившуюся грудь столько раз, сколько было душе угодно. Спустившись дорожкой поцелуев, Дитер выводил языком на коже замысловатые рисунки и, глядя в лицо Дениз, играючи прикусил собравшийся бусиной сосок. С тихим стоном она больно оттянула волосы майора у корней, вынуждая запрокинуть голову. Смотреть на него так — сверху вниз — захватывало дух.

В ту же секунду маленькая выходка подверглась наказанию. Всё случилось так быстро и грубо, что голова у переводчицы шла кругом. Теперь чуть согнувшаяся и прижатая к двери грудью, она ощутила, как стремительно сползают с ног брюки вместе с трусами, поясом, подвязками и чулками. Дениз обернулась через плечо и сразу же об этом пожалела, ибо ничего развратнее в своей жизни она не видела. Майор Хельштром стоял сзади неё на одном колене и, оглаживая и раздвигая двумя ладонями упругие ягодицы, любовался на истекающее любовными соками лоно.

Было стыдно и одновременно желанно. От жадного взгляда хотелось скрыться, сбежать подальше из чёртовой квартиры, однако пульсация между ног только усиливалась. Во рту стало сухо, пока переводчица взволнованно наблюдала, как лицо возлюбленного постепенно скрывалось между половинками ягодиц, а затем несдержанно, на грани крика застонала, ощущая медленно проталкивающийся между половых губ язык. Руки тряслись и Дениз, не удержавшись, съехала по двери вниз на десяток сантиметров, приняв практически прямой угол.

То, с каким упоением майор ласкал её, было сравнимо лишь с вознесением в Рай. Развратные вылизывания сменялись тихими посасываниями и так по кругу. Как бы Дениз не пыталась увильнуть от ублажающего рта, любые попытки её купировались мертвой хваткой цепких пальцев на ягодицах. Ей стало слишком жарко, слишком хорошо, чтобы нормально соображать. Она понимала лишь то, что всё идёт так, как она запланировала, — а большего и знать было не нужно. Дыхание майора опаляло кожу. Язык теперь не просто скользил по складкам — он проникал внутрь, вылизывая, будто испивая. Колени подкашивались, грозя переводчице в любой момент больно упасть на пол. Отдавшись во власть нарастающего ощущения пика, Дениз, хрипло постанывая, задвигала бёдрами навстречу, пытаясь извлечь ещё большее удовольствие.

И каково было разочарование, когда всё это, вся феерия звуков и чувств немедленно прекратилась! Дитер, легко прикусив бедро, поднялся с колена и, шлёпнув девушку, раздосадованную, с алеющим румянцем на щеках, по истерзанной ягодице, произнёс, словно приказ, смотря в прищуренные глаза:

— Повтори.

Разъяснение того, что именно требовал повторить Хельштром, Дениз не требовалось. Признание в любви — вот, что он хотел услышать вновь. Тем не менее переводчица, часто хлопая длинными ресницами, отдала оставшиеся силы, чтобы посмотреть на него с невинным вопросом. Мужчина зловеще улыбнулся. Увесистый шлепок, на этот раз мощнее предыдущего, снова пришёлся на выставленные ягодицы. Дёрнувшись от боли, Дениз попыталась выпрямиться, но другая рука майора легла на её поясницу, придавливая.

Закусив нижнюю губу до крови, девушка горделиво молчала, не издавая ни звука. Новый удар окрасил упругую кожу в красный.

— Повтори и, может, я награжу тебя, — шептал штурмбанфюрер, пригнувшись, чтобы ясно видеть лицо Дениз.

— Заслужи, — сквозь стиснутые зубы ответила она, получая очередной шлепок.

Исполнив свою маленькую фантазию, Дитер встал поодаль и принялся раздеваться. Ремень, а за ним и чёрный гестаповский китель были сброшены на пол. Поймав себя на мысли, что хочет раздеть возлюбленного сама, Дениз попросила того остановиться и, вышагнув из лужи собственного белья и скомканных брюк, подошла абсолютно голая. Хельштром снимал запонки с рукавов в то время, как переводчица, ощущая на себе цепкий взгляд, пуговица за пуговицей расстёгивала саму рубашку. Вскоре и она, и нательная майка были отброшены в сторону.

У Дениз свело дыхание от вида обнажённого подтянутого торса того, кого так страстно любила. В своих мечтах она не раз размышляла о том, какое тело может скрываться под формой завоевателя, однако действительность радовала куда больше. Руки сами собой провели по широким плечам, по впадинам ключиц, груди и напряжённому животу.

«Он так красив…» — восхитилась девушка, прижимаясь грудью к груди и рассыпаясь на тысячи осколков от жара мужского тела. Ни одна мужская фигура не вызывала в ней столько благоговейного трепета.

Губы не на долго слились в нежном поцелуе, а потом совсем не нежно Дениз была вновь припечатана к злосчастной двери. Только что согретые нежной кожей ладони нашли опору в прохладной деревянной поверхности. Томные женские вдохи наполнили коридор, когда Дитер, пристроившись сзади, начал ласкать скользкие складки и, проталкиваясь вперёд, кружить подушечками пальцев по клитору.

— И как же я могу заслужить? — на выдохе спросил Хельштром.

Дениз непонимающе моргнула, уже позабыв о своих словах. К счастью, вопрос был риторическим. Звякнула бляшка ремня. Запретив себе оборачиваться, переводчица ощутила поцелуй на плече и вводящее в дрожь прикосновение члена между влажными бёдрами, вошедшего в лоно одним резким толчком. Переводчица закрыла рот от громкого протяжного стона. Без промедлений, не давая привыкнуть, Дитер задвигался в ней, впиваясь ногтями в кожу. С каждым глубоким движением, с каждым хриплым выдохом майора кожа Дениз покрывалась мурашками. Внизу живота сладостно тянуло.

— Я люблю тебя, — тихо говорила она, будто молитву. — Люблю тебя… Люблю…

Майор задвигал бёдрами быстрее, вколачиваясь с такой силой, будто пытаясь переубедить её в обратном. Одна его рука всё ещё цеплялась за талию, помогая себе насаживать податливое тело, другая же по позвоночнику поднялась выше и, намотав волнистые волосы на кулак, оттянула голову назад, вынуждая Дениз до боли прогнуться в пояснице.

— Всё ещё любишь? — ласково спросил он, когда все его действия были диаметральной противоположностью тону.

— Люблю… — зажмурившись от боли и наслаждения, подтвердила переводчица.

С каждой минутой Дитер наваливался всё сильнее, и, вероятно, только чудо помогало Дениз удержаться на полусогнутых ногах и не замечать дискомфорт данной позы. Но вдруг мужчина остановился, отдаляя подступавший оргазм. Подхватив переводчицу на руки, он принёс её в кромешно тёмную комнату и, пройдя по памяти, положил на кровать. Тепло его опустившегося тела вмиг согрело Дениз.

И снова он вошёл в неё, и снова комнату наполнили влажные шлепки, сливаясь в унисон с частым дыханием. Руки и ноги обвили, словно лиана, шею и поясницу майора. Ощущение наполненности сводили с ума. Дениз чувствовала, будто падает, и в попытках удержаться царапала плечи и спину возлюбленного. Приятные сладкие пульсации расходились по всему телу, усиливались, и, достигнув своего пика, разлились по нему пьянящим удовольствием. Тягучий стон был пойман поцелуем.

Дитер положил ладонь на щеку содрогающейся в экстазе переводчицы, с трудом проталкиваясь между плотно сжимающими член стенками. От такого её вида, в пустой голове всё громче звучала навязчивая идея: кончить прямо внутрь. Змеиный шёпот заверял о том, как приятно это будет. Здравый рассудок канул в небытие, как только штурмбанфюрер увидел Дениз в подаренной им блузке.

Член начал непроизвольно вздрагивать, предвещая скорый финал.

— Я тоже люблю тебя, — самозабвенно прошептал Хельштром в губы, приподнимая таз и делая последние толчки, излился внутри.

Вот так просто слова признания слетели с его уст. Казавшееся ранее сложным на деле оказалось таким простым и отрадным.

***

— Теперь я обязан на тебе жениться, — усмехнувшись, сказал Дитер уже на следующее утро, лёжа с Дениз в обнимку на кровати. Солнце освещало их счастливые лица.

На губах переводчицы играла глупая улыбочка. Он признался, что любит её. Любит! Ни о чём другом она и думать больше не могла.

— Обычно так говорят первые кавалеры, — шутливо заметила Дениз, — поэтому тебе не обязательно.

— Даже, если я этого хочу?

Хельштром резко стал серьёзным и пристально посмотрел на неё. Девушка стушевалась. Разве не об этом она мечтала? Разве только вчера не была готова на всё,

чтобы быть рядом с возлюбленным?

— Знаешь, я могла бы тебя переубедить, рассказав о том, какая я скверная хозяйка, но, пожалуй, не буду.

— Тебе и не придётся работать по дому, — улыбнувшись, майор поцеловал Дениз в висок и задумался.

***

8 мая, 1944

Фрау Хельштром… Кто бы мог подумать, что судьба раздаст такие карты? Я уж точно не могла подумать!

Дитер предложил сходить с ним на премьеру «Гордости нации», прежде… Чёрт, даже писать о таком сложно! Прежде, чем мы вдвоём покинем Францию. Безумие! Просто безумие!

Как же мне хочется посмотреть на реакцию его отца, когда он узнает: на ком хочет жениться сын. Хах, наверняка это будет умора! Хотя, наверное, более этого я хочу посмотреть в глаза матери. Да… Нужно сообщить ей приятную новость перед тем, как уехать. Решено, завтра состоится мой последний визит в отчий дом.

Сегодня же Дитер спросил у меня: умею ли я стрелять, и, получив отрицательный ответ, предложил научить. Почему-то тогда мне вдруг вспомнился тот забавный случай, когда его водитель принёс мне коробку с подарками, а я, испугавшись, просто положила пистолет на трюмо, надеясь, что его никто не заметит. Майор как-то странно на меня посмотрел и, не дав комментарий, сказал, что заедет в пять.

Уже вечер. На часах где-то половина одиннадцатого. Приехал Дитер один, без водителя, и увёз нас в какой-то лес. Там мы мило пообжимались, пока я безнадёжно пыталась попасть по пустым пивным бутылкам. В целом, теперь я понимаю, как правильно пользоваться оружием, но… Применение его, конечно, оставляет желать лучшего… Я не унываю.

***

Найдя сомнительный компромисс с внутренним «я», желающим изничтожить мать, Дениз привела сама себя к дому, где жила её семья. Дверь открыла мадам Ле Бре и, скептично посмотрев на дочь, впустила ту внутрь. Всё естество переводчицы содрогнулось при виде матери.

— Тебе должно быть стыдно за своё отсутствие, — обвиняла женщина, разливая по чашкам уже остывший кофе. Дениз нервно теребила ручки тяжело набитой сумки. Теперь, помимо помады и пудреницы, она была вынуждена, уступив убедительной просьбе Дитера, всегда носить с собой пистолет. — Где ты пропадала? Я уже начала волноваться, что тебя арестовали…

— А есть за что? — забирая чашку из трясущихся рук матери, полюбопытствовала переводчица, подразумевая не то тайну своего происхождения, не то вероятность, где от неё, ставшей свидетельницей весьма откровенной беседы двух любовников, мог избавиться генерал-полковник Хельштром.

— Нет, конечно, нет, — наспех ответила мадам Ле Бре, морщась от выпитого холодного кофе.

— Где все?

— Пьер на службе, а Жанин… Неблагодарная ушла от него. Пьер в отчаянии — начал много пить и играть в карты.

Глаза Дениз округлились и засияли от восторга. То, что она всегда пророчила брату, наконец-то начало сбываться.

— Очень жаль, — пусть слова и предполагали наличие сочувствия, но интонация сарказма перевернула их с ног на голову, делая злыми и насмехающимися.

— Я слышу, что ты ехидничаешь, Дениз. Ты никогда не любила Пьера…

— Ну уж нет, матушка! Когда он только родился, я полюбила его всем сердцем. Я играла с ним, укладывала спать и даже рассказывала сказки. И только тогда, когда он повзрослел и стал невыносимым идиотом, я возненавидела его. До этого же я терпела все его выходки. Не будь Пьер так похож на папу, то можно было бы подумать, что он вообще не от него.

Мадам Ле Бре, выслушав монолог дочери, закурила прямо в гостиной, что было на неё совсем не похоже.

Намёк был слишком прозрачным.

— Я всегда любила его, Дениз, — смиренно произнесла женщина. — Это тяжело описать словами. Однажды полюбив, ты поймёшь меня…

— Да вы прямо-таки Ромео и Джульетта нашего времени, мама! — переводчица чувствовала, что скоро взорвётся. Неконтролируемый гнев обрушился одной тяжёлой волной. — Только вместо того, чтобы отравиться самим, вы почему-то решили отравить отца! — стукнув чашкой о стол, уже кричала она.

В гостиной повисла минутная тишина.

— Что?.. — наигранно непонимающе спросила мадам Ле Бре.

Дениз тут же ощетинилась, услышав фальшь в голосе. Рука, будто обретя собственную волю, полезла в сумку и достала из неё заряженный пистолет, направив дулом на мать.

— «Что»? — с презрением передразнила переводчица. — Вот и я хочу знать, что дало тебе право распоряжаться чужой жизнью?

Испуганные глаза женщины заметались по комнате, ища путь к побегу. Длинные тонкие пальцы вжались в подол платья. И без того светлое лицо стало мертвенно-бледным.

— Кто тебе об этом рассказал?

— Мой жених, — намеренно преувеличив статус майора, ответила Дениз, хищно скалясь. — Ой, ты же не знаешь имя счастливчика!

Мадам Ле Бре боязливо смотрела то на заливисто рассмеявшуюся дочь, то на её опасно дрожащий на курке палец.

— Я дам тебе одну подсказку, маленькая птичка, — сложившаяся ситуация нездорово веселила девушку, планирующую лишь запугать мать неснятым с предохранителя оружием. Ей хотелось, чтобы мать завидовала её счастью. — Его фамилия начинается на «Х», а заканчивается на «ельштром». Есть варианты?

— Не может быть! Дитер твой жених? Ох, мне плохо… — схватившись за грудь, мадам Ле Бре откинулась на спинку дивана — она была потрясена до глубины души.

— Да, он — мой жених, — подтвердила переводчица, поднявшись. Её мать тут же пришла в чувства. — Послезавтра мы уезжаем с ним в Вену, и прежде, чем мы это сделаем, я хочу услышать от тебя: почему ты, падшая женщина, решила избавиться от папы, якобы защищая своих детей от гнева Рейха, вместо того, чтобы бросить нас и уйти в содержанки?

Мать Дениз незамедлительно поднялась и прошлась к ней величественной походкой.

— Потому что быть вдовой выгоднее, — сухо прочеканила женщина. Видя, что дочь мешкается, она медленно потянула руки к оружию и продолжила, смотря в глаза: — Брось это ребячество, Дениз, и отдай мне пистолет.

Пальцы обхватили дуло пистолета, пытаясь вырвать тот из рук переводчицы. Дениз лишь сильнее сжала оружие и начала отталкивать мать от себя. Мадам Ле Бре не отступала, всё более желая выхватить из рук дочери опасную игрушку. Толкания переросли в потасовку.

До ушей Дениз донесся странный хлопок. Непонятый, не признанный сразу. Мать перестала трогать её руки и растерянно посмотрела в лицо. Все звуки мира сошлись в одну точку, где существовали лишь собственное тяжёлое дыхание и неистовое биение сердца. Девушка медленно сглотнула накопившуюся слюну, но та будто была готова подняться обратно вместе со рвотой.

Неморгая, Дениз, потеряв всякую волю, наблюдала, как мадам Ле Бре хватается за живот. Рана, спрятавшаяся под её ладонями, стремительно окрашивала мятный цвет ткани в грязно-бордовый. Оружие тряслось в руках переводчицы, но не падало, словно приклеившись. Дениз посмотрела на него, задавая себе единственный вопрос: когда она сняла предохранитель?

— Дениз… — едва слышным голосом позвала её мать и, держась за стенку камина, медленно присела на пол.

Жгучая ненависть, коей пылало сердце Дениз, куда-то испарилась. Слёзы полились по щекам переводчицы, и, подбежав к стоящей на коленях мадам Ле Бре, она хотела как-то помочь, но не понимала: с какой стороны подступиться. Её руки нелепо порхали в воздухе, то приближаясь к согнутой спине, то отдаляясь, но никак не решаясь прикоснуться. Страх сковал мышцы.

Вдруг женщина повалилась на бок, и удар седеющей головы о пол был подобен раскату грома. Она больше ничего не говорила, потеряв сознание. Дениз придушенно пискнула и, всё больше обливаясь слезами, бессвязно залепетала:

— Мама… Мамочка… О, Боже…

Девушка не находила себе места. Жизнь в исхудалом теле утекала с такой же скоростью, как вырывалась наружу безоговорочная любовь ребёнка к своему родителю. Мысли, что она желала смерти матери, и не просто смерти, а жестокого коварного убийства, теперь казались переводчице лепетом обиженной девчонки, доказывающим то, какая она всё-таки жалкая. Нет, Дениз вовсе не хотела становиться убийцей ни матери, ни кого-либо ещё. В ней никогда не было безжалостности, и даже ненависть, какой бы сильной она не была, не могла её пробудить. Но было ли теперь это так?..

Дениз сидела на полу и, поджав колени к груди, слушала едва заметное уху дыхание матери, а когда то прекратилось, поднялась, положила орудие убийства обратно в сумочку и на негнущихся ногах побежала из дома. Она бежала из сколько есть мочи, пока не упала на тротуарную плитку и снова не разревелась.

Не помня себя, переводчица забрела в бар возле своего дома. Пока Эрик наливал ей шот виски, пустой взгляд осмотрел веселящихся за столиками пьяных немецких солдат в компании красивой улыбчивой женщины, играющих в какую-то карточную игру. Дениз тут же влила в себя янтарный напиток и, поморщившись от острой его крепости, попросила бармена отвести её в более укромное место и принести ещё виски. Мужчина начал отнекиваться, говоря, что все места заняты, но переводчица уже не слушала его, проходя мимо немцев, вошла в каменную арку. Живенькая немецкая песенка, играющая на граммофоне, оглушала Дениз на одно ухо, но ей не было никакого дела до этого, ведь, стоило сделать ещё шаг, как её взору предстал читающий за столом Дитер. Напряжённый, курящий не первую сигарету.

Подняв на неё глаза, он будто бы расслабился, а затем снова напрягся, подмечая бледность кожи и заплаканные припухшие глаза.

— Где ты была? — поднявшись, спросил майор и усадил Дениз на стул. — Что случилось?

Эрик, как и было прошено, принёс шот виски, но Хельштром махнул ему, показывая жестом унести напиток обратно.

— Я была у мамы, — сипло ответила переводчица и закрыла глаза, прислонившись затылком к стене за спиной.

Дитер положительно не понимал происходящего. Придя к Дениз без предупреждения этим вечером, он не обнаружил её дома и решил скоротать какое-то время в баре прежде, чем снова навестить возлюбленную. Штурмбанфюрер никак не ожидал встретиться с ней именно тут. От её разбитого вида сердце болезненно сжалось. Кулаки чесались, желая наказать обидчика.

— Я убила её, — добавила она чуть слышно.

Глаза Дитера широко распахнулись, и он, вскочив с места, двумя ладонями хлопнул по столу, от чего налитое до краёв пиво в армейском сапоге немного разлилось. Эрик, натирая бокалы, заинтересованно выглядывал из-за барной стойки, однако другие посетители, казалось, не заметили никакого шума и продолжали веселиться.

— Что ты сделала?! — изумлённо прошипел Хельштром. Внешнее спокойствие переводчицы приводило его в замешательство.

— Убила, — повторила она и подняла свою сумочку. Дитер завалился обратно на стул. — Оказывается у того, кто не может попасть в цель, всё же есть шансы. Mieux vaut tard que jamais<span class="footnote" id="fn_38875537_6"></span>.

Майор хотел было что-то сказать, но Дениз подняла ладонь, останавливая, и тихо попросила:

— Давай посидим тут какое-то время. В тишине…

Исполнять её просьбу было мучительно. Глаза бегали по строкам книги, но не вчитывались ни в одно слово, продолжая поглядывать на переводчицу. Какое-то время она сидела неподвижно, глубоко дышала и безвольно смотрела на потолок, а затем взяла двумя руками бокал пива и сделала три больших неаккуратных глотка.

Закончившаяся пластинка зашуршала под иглой граммофона, и слуху стали доступны разговоры из основного зала. Хотя, пожалуй, было бы точнее сказать не разговоры, а разговор, ведь говорило всего несколько человек, пока остальные сочувственно молчали. Былое веселье куда-то испарилось. Дитер напрягся прислушиваясь. Какой бы подавленной сейчас не была Дениз, как бы не хотелось игнорировать реальность, но даже ей, привыкшей к чистой немецкой интонации за годы работы переводчицей, показалась странной речь одного из мужчин.

Хельштром закурил и, не отрывая взгляда от книги, словно боясь передумать — а Дениз и правда могла заставить его передумать! — тихо, но чётко произнёс:

— Если запахнет жареным, сиди и не высовывайся. Если почувствуешь угрозу для себя, стреляй. Ты меня поняла? Кивни, если да.

Девушка нехотя кивнула. С неким облегчением, майор прикрыл веки, надеясь, что хотя бы ей удастся выбраться отсюда живой. Она должна остаться живой. Кучка пьяных солдат должна ей помочь.

Как же не хотелось умирать! Как же не хотелось оставлять её…

Долг всегда превыше любви.

Дав о себе знать, Хельштром вышел в зал. Переводчице хотелось побежать за любимым, схватить, унести его подальше, но никак не сидеть. Вина за убийство матери отошла на второй план, заменяясь первородным страхом. Чувство опасности дышало в затылок Дениз. Чем дольше майор вёл беседу в компании, тем ощутимее становилось это чувство. Странный акцент гауптштурмфюрера раздражал слух. Он не был французским, и переводчица никак не могла разобрать, кому он мог принадлежать.

Атмосфера всё более накалялась, пусть и все в компании делали вид, будто ничего не происходит. Дениз пугливо выглядывала из-за угла арки, наблюдая за игрой, что вёл Хельштром. Ей так хотелось, чтобы он посмотрел на неё хотя бы раз, но понимала, что так он может выдать её нахождение.

Руки сами собой потянулись к сумочке и вытащили из неё пистолет, когда подозрительный гауптштурмфюрер попросил майора уйти. В баре действительно запахло жареным. Дениз узнавала этот холодный и презрительный взгляд возлюбленного — от него не жди ничего хорошего. Штурмбанфюрер понимал, кто перед ним, но не решался действовать. Да и Дениз, без каких-либо знаний о выявлении шпионов, было ясно, что улыбчивый мужчина был не тем, за кого себя выдаёт.

Стало слишком тихо. Времени, чтобы подумать, оставалось непозволительно мало. Пусть Хельштром попросил сидеть тихо и не высовываться, но переводчица не могла оставить его одного в тылу врага. Они превышали Дитера по количеству — трое мужчин, не считая актрисы, — и могли в любой момент напасть на него. Мучительно долгая минута, когда бокалы наполнились и мигом осушились, показалась Дениз вечностью. Позабыв о собственной безопасности, она сняла предохранитель с пистолета, и тонкое его дуло выглянуло в зал, прицелившись в чуть рыжеватую голову сидящего слева от майора подельника шпиона, казавшегося наиболее опасным. Дениз выровняла дыхание — медлительность могла обернуться смертью любимого.

Звонкий хлопок на долю секунды оглушил всех в зале, а затем началась перестрелка. Выстрел хоть и не пришёлся в голову мужчины, но его попадание в шею также было смертельным. Девушка возликовала, и на волне триумфа продолжила стрелять куда не попадя. Шпион со странным акцентом, выстрелив Дитеру в ногу, получил такое же ранение от него. Майор предусмотрительно повалился на пол, стискивая зубы от боли. Задетая пулей артерия щедро выливала кровь наружу.

Молодые солдаты стреляли по подставным офицерам, убили Эрика и его работницу. Или последних убили вовсе не они, а Дениз?.. Истратив все пули, она спряталась за стенкой, присев на пол. Прозвучала последняя череда выстрелов, и бар погрузился в тишину. Через несколько секунд раздался протяжный стон Дитера. Голова переводчицы вынырнула из-за стенки. На лестнице возле выхода стоял молодой перепуганный солдат, дважды счастливчик, а возле столов двое его сослуживцев. Они тут же ринулись на помощь штурмбанфюреру, позволяя девушке выйти из укрытия.

От вида такого количества крови ей подурнело. Хельштром, держась обеими испачканными в красный руками за наложенный выше ранения самодельный жгут, грязно ругался морщась. Дениз упала рядом с ним на колени, обхватывала ладонями искривлённое лицо, гладила плечи и, заставляя смотреть на себя, говорила ободряющую бессмыслецу.

Радость от невредимого вида любимой заглушала всякую боль.

Входная дверь неожиданно распахнулась, но никто не зашёл. Дитер поднял окровавленную руку вверх, вынуждая всех замолчать, и, многозначительно посмотрев на новоявленного отца, тихо шепнул ему: «Говори». Пока юноша вёл переговоры с, как оказалось, американцами, остальные рассредоточились по залу, подготавливая оружие. И только Дениз осталась сидеть рядом с майором на полу. Она не слышала ничего, кроме биения его сердца под своей ладонью.

Колом, а, может, всё же приятным дополнением, стал истошный крик ожившей актрисы, сообщивший тем, кто сверху, о её нахождении внизу. Несмотря на это, план не менялся. Дитер поднял с пола чей-то пистолет и проверил патроны. Дениз же, держа в руках своё незаряженное оружие, направила его на актрису, вынуждая ту трусливо замолчать.

Молодой солдат наплёл американцу, что в баре остался лишь он и фрау фон Хаммерсмарк, предприимчиво смешивая ложь с правдой. Тот в ответ внёс новую переменную, упомянув о наличии у них гранат. Дениз испуганно посмотрела на майора, и тот отрицательно покачал головой, как бы говоря: «Они блефуют».

Вскоре по лестнице начал спуск предводитель отряда, получившего название «ублюдки», лейтенант Альдо Рейн. Пусть он и предполагал, что переговорщик мог быть в подвале не один, но не думал, что выживших нацистов будет настолько много.

Шальная пуля Хельштрома тут же нашла лоб американца.

***

Следующим же вечером на весь мир прогремела ошеломительная новость: в Париже, на премьере фильма «Гордость нации» был взорван кинотеатр. Погибла вся верхушка Фашистской Германии: Адольф Гитлер, начальник Партийной канцелярии Мартин Борман, министр авиации Герман Геринг, министр пропаганды Йозеф Геббельс, снявший столь запомнившийся всем фильм, в том числе и «охотник на евреев» Ганс Ланда, и генерал-полковник Хельштром.

Причиной возгорания стала кинематографическая плёнка.

Третий рейх умер вместе со своими предводителями. Находящиеся во Франции немцы начали бежать из неё, как крысы с утопающего корабля.

Ранним, ещё не освещённым рассветом утром четверга 1944 года на взлётной полосе оказалось двое людей и лётчик. Пока он осматривал, а затем запускал двигатели самолёта, пара, обнимаясь, смотрела в даль, на восходящее за горизонтом солнце. Крутящийся винт на носу самолёта раздувал волнистые тёмные волосы, нежно приглаживаемые мужской рукой.

Заложники своих положений, теперь только они могли решать, как строить собственную судьбу, невзирая ни на чьи мнения и предрассудки. Теперь они могли обрести покой, способный выдержать любые препятствия, друг в друге. Одиночные скитания подошли к концу.

Кем бы возлюбленные не стали, пытаясь скрыть свои личины, где бы они не жили, безграничная любовь всегда будет вести их вперёд.

Они были вместе, отпустив грехи прошлого. А разве ещё что-то нужно?