Беспечность (1/2)

26 июня, 1943

У меня трясутся руки, пока я записываю это. Забавно… Когда такое было в последний раз? Если бы сегодня утром мне кто-то сказал: «Эй, Дениз, в мире нет никого страшнее мужчин — особенно мужчин в гестаповской форме», то я бы точно назвала этого человека придурком. К любому носителю пениса в штанах можно подобрать подход — стоит только лучше присмотреться. Всегда найдётся тот самый уродливый изъян, за который ему будет стыдно. Стыдно до такой степени, что он выполнит любые твои условия. Взять того штандертенфюрера<span class="footnote" id="fn_38623843_0"></span>, с которым я ходила сегодня на званый ужин, — природа явно обделила его не только интеллектом, но и мужским достоинством, иначе он бы не был таким обходительным (как он дослужился до такого звания?). Ему не был нужен переводчик с немецкого на французский — я поняла это с первого «здравствуйте» — он желал красивую женщину себе в эскорт. Смешно… Что мне оставалось делать, как не воспользоваться толстеньким мешочком рейхсмарок? Он был мил, лепетал на ломаном французском комплименты, надеясь на более приятное продолжение вечера, но его приятель…

Этот экземпляр оказался сложнее.

Он не представился, полковник также не позаботился сделать это за него. За весь вечер человек-инкогнито не сказал ни слова, однако всё время буравил меня пытливым взглядом, будто я отняла у него его любимую пивную кружку (или что там этим немцам дорого?..) и не планировала отдавать. Признаюсь, встреча с таким человеком весьма заинтриговала. Мне было тяжело усидеть на одном месте, а выражение лица держать непроницаемым. Я оставалась холодной, когда нужно было смеяться, и смеялась, когда этого не стоило делать. Наверняка кто-то счёл, что у меня истерический припадок. Я их не виню, но кто бы из них, будь на моём месте, смог выдержать напор испытующих глаз. Этот мужчина словно препарировал меня ими и, ища за что зацепиться, неприкрыто угрожал, как угрожает своим видом самый яркий ядовитый цветок. Да, мне понравилось его внимание, но всё же мне куда больше нравится оставаться живой. Найдётся ли кто, что сможет понять: что у этого майора было на уме?..

Дениз, закрыв баночку с чернилами, устало откинулась на спинку стула и закурила. Сигаретный дым приятно растекался по лёгким раскалённым воском. Она с несколько минут глядела в стену перед собой, наслаждаясь полной пустотой в голове, но когда внутренний тремор утих, а перед глазами вновь замелькали воспоминания, девушка, потушив о дно пепельницы остатки сигареты, заново открыла чернила, взяла перо и продолжила запись:

Кое-что он всё же сказал.

У меня не было в планах задерживаться допоздна, потому стоило солнцу за окном зайти за горизонт, как я начала собираться домой. Штандартенфюрер очень расстроился этому факту, хотя никаких надежд о продолжении я ему не давала. Мужчины частенько путают вежливость с флиртом. Но стоит отдать немцу должное: в отличие от многих клиентов, с кем мне приходилось иметь дело, он вызвался найти машину (хотя у самого была своя). В этот момент мне стало немного стыдно за то, что я так бессовестно развела его на деньги, но чувство это исчезло также быстро, как и возникло. Тогда-то майор и заговорил…

Ещё никогда мне не было так страшно ездить с мужчиной в одной машине. Я мучила себя вопросами: почему он вызвался меня отвезти? Зачем ему это нужно? Чего он от меня хочет? Теперь, когда майор сидел рядом так близко, что холодный подол его кожаного плаща касался моих коленей, я застыла в ожидании. Не знаю, каких сил мне стоило не трястись от страха. Даже сейчас мне не по себе… Пожалуй, будь он более сговорчивым, мне бы не составило труда взять себя под контроль, но он снова молчал… Этакая чёрная лошадка… Может, это какая-то их тактика? Пугать жертву неизвестностью?

Долгое время мне казалось, что везут меня вовсе не домой, что вот-вот и водитель свернёт на соседнем переулке. Впрочем, опасения мои не оправдались, и довезли меня прямо к парадной двери. Тот, что привёз нас, открыл дверь майору, а тот, в свою очередь, открыл дверь мне. Этот факт показался мне очень забавным, поэтому, может, из-за продолжительного нервного напряжения, вышла я из машины с глупой улыбочкой. Несмотря на всю холодность и отчуждённость человека-инкогнито, рука его оказалась горячей и в миг согрела мою. Вопреки чувству самосохранения, мне не хотелось её отпускать, не хотелось тратить оставшиеся секунды нашей первой и последней встречи на переживания. На удивление, майор не только тоже не торопился отпускать мою ладонь, но и заговорил.

Его голос обволакивал в кокон из спокойствия и противоположной угрозы. Мужчина говорил несколько ленно, придавая каждому слову свой особенный окрас. Почему-то в тот момент я окончательно успокоилась, начав его анализировать. Оказалось, что майору был нужен не переводчик, как я могла ранее подумать, а педагог, способный обучить бравого немецкого воина французскому языку.

Зачем майору Третьего рейха учить язык народа, который они презирают?

Почему он решил, что я способна его обучить?

Чем дольше я молчала, пытаясь казаться спокойной и задумчивой, тем сильнее мужчина сжимал мою ладонь, нащупывая большим пальцем пульс на запястье. Какой же я была глупой, что не ответила сразу! Моё молчание понесло за собой более серьёзные последствия, чем сжатая ладонь или глумливая улыбка напротив. Когда я всё же дала согласие (по-другому и быть не могло), в голове этого дьявола уже роилось полчище мыслей и подозрений на мой счёт — это было видно по тому, как он на меня смотрел. Плотоядно. Так, будто всё понял.

Невероятно, как может себя повести человеческий мозг в стрессовый для него момент! Почему-то следующие слова майора он запомнил с поразительной точностью, но записывать их сюда у меня нет никакого желания. Пусть лучше они умрут вместе со мной, чем обретут форму и останутся на бумаге на века.

Завтра будет наше первое занятие.

Теперь мне нестрашно. Теперь я понимаю, что от него ожидать.

27 июня, 1943

Всё прошло хорошо. Мы встретились на нейтральной территории, в библиотеке, — это было моим главным условием — и провели вместе целых два часа. Каждый разговор был по теме урока, и никаких провокационных вопросов я более не услышала. Первым открытием для меня стало то, как легко майор поддаётся обучению. Вторым, как нелегко мне даётся преподавание, которым ещё не доводилось заниматься. Никаких подозрительных взглядов или насмехающихся улыбок от него я не заметила.

Следующая наша встреча состоится через три дня. Пусть вчера майору удалось застать меня врасплох — такого больше не повторится.

На днях нужно заглянуть к месье Байо. Может, он поделится опытом?..

5 июля, 1943

Я всё ещё жива, но очень устала. Со всей суматохой, что свалилась на мои плечи, я совсем забыла про ведение дневника. Сегодня была в театре Монпарнас — сопровождала в переговорах с мадам Жамуа какого-то очень известного немецкого драматурга, имя которого я также, как и все остальные до него, не удосужилась запомнить. Он хочет поставить своего «Фауста» в этом сезоне. Мадам Жамуа согласилась. А что ей ещё оставалось делать? Надо будет сходить.

Тем не менее оставалось всего одно неизвестное до сих пор мне имя, которое всё же хотелось узнать. Интересно, он когда-то представится, или лучше взять всё в свои руки? Прошлое занятие прошло неплохо. Я могла бы быть лучше, но майор, вроде, не в претензии. Месье Байо, услышав, что я принялась обучать немецкого штурмбанфюрера<span class="footnote" id="fn_38623843_1"></span>, строго-настрого запретил оставаться с ним тет-а-тет (будто я этого не знала) и дал «парочку дельных советов». Они правда оказались дельными — этот урок ощущался мной намного лучше предыдущего. Надо занести старику его любимый эль. Может, расскажет ещё что-то?..

Начала замечать за собой долгие взгляды на руки и губы майора. Многие мужчины, особенно в наше время, совсем не следят ни только за внешним видом своих ногтей, также как многих не заботит след от снятого обручального кольца, но и за тем, куда они пытаются пристроить эти руки — зачастую, не туда, куда следовало бы. Этот был другим. Во всех смыслах.

У майора активные мимика и жестикуляция. Он часто облизывает губы, прежде чем заговорить, и также регулярно кривит их в улыбке, пусть и старается быть серьёзным. Мне нравится наблюдать за ним, когда он пишет — тогда он по-хорошему сосредоточен и не кажется таким зловещим.

Пишу слишком сумбурно. Надеюсь выспаться перед завтрашней встречей. Хотя кого я обманываю? На часах уже три ночи, а я распинаюсь про то, как же меня цепляет какой-то мужчина. Совсем свихнулась…

Надо узнать его имя. Почему я до сих пор этого не сделала?..

***

Нацепив деланную улыбочку, Дениз Ле Бре, горделиво вышагивала по набитому людьми аукционному залу, обвивая, как лиана, правую руку драматурга Отто Шмидта, переводчиком которого девушке довелось быть второй по счёту день, пока левой он придерживал за талию незнакомую ей подглуповатую француженку. Для лучшего из лучших происхождений Отто был невысокого роста, плотной комплекции, с высокими седеющими залысинами и потными ладошками, что совсем не мешало ему быть тем ещё ловеласом. Не держи его Дениз за руку, он бы пристроил её туда, где лежала его вторая, ненавязчиво спустившаяся с талии незнакомки на её узкие бёдра. Этот факт навеял воспоминания о ночных записях. Девушка на миг задумалась, расслабив лицо. Улыбчивая маска переводчицы дала трещину.

С другой стороны, пошла трещинами она задолго до этого момента, тогда, когда вместо бравых немецких офицеров, сопровождающих драматурга Шмидта в Монпарнас, Дениз увидела его. Пожалуй, майора она узнала бы из тысячи других солдат рейха. В отличие от всех остальных он выглядел вычурно даже для таких, как он, переводчица была в этом уверена. Чёрная гестаповская форма и чёрный плащ — вот главные атрибуты этого мужчины. Однажды Дениз услышала, что такого рода форму носила немецкая полиция в тридцатые, когда партия только сформировалась, потом же это стало таким же моветоном, как ношение на голове павлиньих перьев. Отчего тогда майор продолжал так расхаживать?

Дениз вновь улыбнулась. На этот раз шире обычного, в попытках скрыть недавнюю задумчивость. Она не могла быть уверена, где именно шёл майор, но точно ощущала затылком его колкий взгляд. Ей определённо льстило такое чуткое внимание к своей персоне. Теперь, вне стен библиотеки, мужчина снова был таким же отчуждённым и молчаливым, как в первую их встречу. Возможно, то уже была профессиональная деформация.

Сели за небольшой круглый, покрытый белой скатертью столик под номером 54. На нём уже стояли четыре бокала, пепельница и табличка. Отто не просто сел — он завалился на стул, подтягивая к себе под бок хохочущую девушку, — в то время как Дениз присела слева от драматурга, так же как и майор от неё самой. Перед их лицами раскинулась небольшая зашторенная фиолетовым занавесом сцена, с которой в скором времени начал вещать люцитатор<span class="footnote" id="fn_38623843_2"></span>.

Аукцион открыла продажа старинных бриллиантовых серёг якобы одной из любовниц Людовика XV, цена на которые за считанные секунды подскочила от тысячи рейхсмарок до трёх. Такая математика была явно по душе Дениз, только, к сожалению, такого рода ценовые метаморфозы её совершенно не касались. Герр Шмидт, вероятно, пришёл сорить деньгами, ибо купил он эти серёжки не за тысячу и даже не за три тысячи, а за четыре с половиной немецких рейхсмарок. Однако более из того, что было представлено на аукционе, он не приобрёл, а серьги же достанутся его жене, что осталась в Германии, как подарок из путешествия.

К одиннадцати часам мероприятие переросло в праздничный вечер. К Отто подходило множество знакомых Дениз людей, имеющих не последнее значение в столице. Оказавшись в родной стихии, она напрочь забыла про волновавшего ранее майора, всё ещё сидящего рядом с ней. Девушке всегда нравилось общаться с такими людьми, ловить их нескрываемое восхищение её красотой, отличной от всех француженок, и принимать их знаки внимания. Для себя она определила всего один путь: либо ты, либо тебя, и неуклонно ему следовала. Дениз не казалось чем-то зазорным перекинуться парой заигрываний или лёгких прикосновений, чтобы мужчина, с которым она вела беседу, потерял голову и отдал контроль над собой. Ей не составляло труда быть мягким, покладистым оленёнком или властной стервой, если того требовали обстоятельства. В действительности переводчиком она стала, только потому что это открывало больше возможностей заполучить желаемую власть.

Зал поредел. За столами осталось не так много людей, потому Отто Шмидта и его компанию более никто не беспокоил. Пьяный драматург, не скрывая своих мотивов, заставлял Дениз дословно переводить пошлые мерзости, отвешенные его юной пассии, не забывая попутно флиртовать с ней самой. Впервые за долгое время переводчице стало тошно: от себя, от роли лёгкой французской переводчицы, от мужской вседозволенности. Сложно сосчитать, сколько раз и какими словами она проклинала напыщенного фрица, имя которого невольно залегло на подкорках мозга.

Невидимая тень слева от Дениз лишь курила и сохраняла молчание. Временами, когда ей удавалось посмотреть на майора без лишних глаз, она замечала его жёсткое, непроницаемое выражение лица, на мгновения сменяющееся презрительной ухмылкой. Считал ли он Отто мерзкой свиньёй? Как же девушке хотелось в это верить!

— Эй, Дитер, как тебе Мими́? — отчего-то обратился Шмидт к майору слишком свободно после долгого отвратительного поцелуя с подружкой.

Дениз замерла, впитывая каждой клеточкой тела долгожданное имя, что как разряд тока пронзил её сознание. Словно после долгого голода, она пробовала его на вкус, то смакуя, то заглатывая, так и не прожевав.

«Дитер, Дитер, Дитер…» — кружило имя в голове переводчицы до тех пор, пока этого снова не стало мало. Ей хотелось большего. Знать о нём всё. Пустить корни в его жизнь.