Часть 57 (2/2)

— Гостям из Ватикана слишком долго не были рады на этой земле, — голос Лайи не дрогнул, произнося объяснение, так естественно дополняющее бесовскую ложь, что у Лео пересохло в горле. — И теперь им нужно… больше достойных доверия сопровождающих, чтобы почувствовать себя в безопасности, — девушка накрыла руку матери, сжимающую отзывающийся гудками мобильный, своей. — У них всё хорошо, мам, не переживай…

Раздавшиеся со стороны коридора шаги Лео почти не расслышал за грохотом пульса в висках. В следующие несколько мгновений в комнату ураганом воодушевления влетела Сандра и звонким от переполняющей её радости голосом объявила:

— Пора! Невесте пора наряжаться! Лео, зачем ты… — чуть не врезавшись в него, стоящего в проходе, Сандра несколько раз растерянно хлопнула глазами, а затем, передумав договаривать то, что хотела сказать, схватила его за руку. — Идём! Пока мы будем заниматься своими жутко скучными дамскими штучками, я найду тебе занятие… и компанию. Кстати, ты ведь собираешься переодеться? — она окинула его оценивающим взглядом с головы до ног.

Не то чтобы у Лео не было этого в планах, вот только все они резко отодвинулись не то, что на второй — на десятый план по степени важности, и, прежде, чем покинуть гостиную, он бросил взгляд через плечо на Милли.

— Подружка невесты, можно тебя на пару слов?

— А?.. Меня? — Милли выглядела искренне удивленной и совершенно не ожидающей внимания к своей персоне. — Мне как будто «дамскими делами» заниматься не нужно… — она демонстративно закатила глаза, но поднялась с кресла, потревожив Носферату, явно недовольного резко возросшей вокруг него активностью. — Что? — в лоб спросила девушка, поравнявшись с Лео.

Тот деликатно взял её под руку и повёл вслед за собой из комнаты.

Лайя проследила за ними взглядом, но не сказала ни слова. На недоумение в глазах Сандры лишь качнула головой.

— Можем подняться к тебе в гардеробную, а можем попросить, чтобы всё необходимое принесли прямо сюда… — предложила Илинка, старательно отвлекая всеобщее внимание от витающей в воздухе умело подавляемой напряженности. — Лайя, что скажешь?

Девушка перевела на подругу взгляд и улыбнулась:

— Скажу, что горничные рискуют перенести сюда весь гардероб, пока я определюсь с выбором… — Лайя обхватила маму за руку и потянула за собой, поднимая с дивана. — Идём, я хочу показать тебе хотя бы то, что успею. Замок очень большой.

Слишком большой, для того запаса времени, что у них оставался до церемонии. И Лайя совершенно не планировала провести его у зеркала. Но её мнение в итоге оказалось в меньшинстве, когда три проворные пары рук с четвёртой на подхвате сплотились между собой за считанные часы знакомства лишь для того, чтобы почти буквально творить волшебство с её внешним видом.

Самой же ей казалось, что она могла надеть совершенно любой наряд, соответствующий правилам, и он будет идеальным. С одним условием…

Дожидаясь, пока Сандра закончит с причёской, Лайя всерьёз намеревалась так и поступить. Она потянулась за первым подходящим с виду, висевшим на передвижной вешалке, когда тёплая рука легла ей сзади на плечо и легонько сжала, понуждая обернуться.

— Зная тебя, уверена, что ты весь образ успела продумать, тем более, что у тебя так много прекрасных платьев, но… — очень уверенно, будто своей собственной рукой подбирала каждый из висящих перед ними нарядов, мама перебирала плечики, пока не добралась до последних. — Его я привезла из Лэствилла и попросила… девочек, — женщина перевела взгляд на Сандру, и та заговорщицки улыбнулась ей уголками губ, — сразу повесить, чтобы не помялось. Хотела сделать тебе подарок… — голос её вдруг зазвучал отчётливо смущенно, — а теперь даже не знаю, понравится ли тебе… Захочешь ли ты… в нём…

Первое, на что Лайя обратила внимание, прежде, чем получила хоть какие-то объяснения — это… цвет, на долю секунды лишивший её дара речи.

— Оно… — наверное, правильнее было сказать «прекрасно», но в воображении Лайи прочно укрепился иной синоним этому слову в контексте подвенечного платья. — Не белое!

Во-первых, если отталкиваться от вековых традиций, к чему символ невинности давно не невинной невесте? Во-вторых, говоря о личных предпочтениях, она не хотела лишних напоминаний — ни для Влада, ни для себя, когда она посмотрит на себя через отражение его глаз и увидит где-то на дне их затаившуюся боль, о которой он никогда ей не скажет, считая её прекрасной в абсолютно любом образе. Даже если какая-то часть его души металась в давно избытом ужасе прошлого, когда он видел её в белом.

Лайя не раз представляла себе, как ей придётся оспаривать стереотипы и объяснять окружающим, почему она не хочет видеть на себе «то самое» платье в одном из наиболее популярных и одобряемых церковью и обществом цветов.

И объяснение это просто, даже если окружающим и недоступно: в белом платье, пусть и не подвенечном, умерла Лале. В белом костюме она сбежала от Влада после долгожданной встречи спустя века разлуки… и в белом же умерла у него на глазах во второй раз.

Достаточно.

— Марго сказала, что белое — избитый и давно не модный вариант, — мамин голос зазвучал ещё более неуверенно, её рука дрогнула, чуть сильнее сжав бархатные плечики. — Уверяла, что тебе подойдёт серебристо-серое… и непременно не очень пышное. Но я не хотела, чтобы всё было совсем просто, поэтому… мы с ней сошлись на жемчужной вышивке на корсете и жемчужной портупее.

Простоту и скромность в выборе наряда восхваляла церковь, как, несомненно, и отсутствие его потустороннего происхождения. Вряд ли кто-то мог бы это проверить, но для себя Лайя решила, что у неё нет причин отступать от «рекомендаций», всё никак не изживающих себя даже в третьем тысячелетии. Однако мамин вариант добавлял той самой недостающей изюминки в образ, которая позволяла Лайе с первого взгляда почувствовать, что это платье особенное — то самое. Оно не в угоду чьим-то представлениям и правилам, не для кого-то. Это платье — для неё.

От неё ждали реакции, и Лайя честно пыталась что-то ответить, но не могла, в горле вдруг стало предательски сухо, а в уголках глаз — горячо. Девушка порывисто обернулась и заключив маму в объятия, спрятала лицо у неё на плече, прошептав оттуда тихое и немного хриплое, но достаточно разборчивое:

— Оно прекрасно, мамочка!

На самом деле, приобщение к потустороннему миру слишком быстро убедило Лайю в эфемерности всей этой внешней мишуры, в её абсолютной доступности по одному лишь веянью мысли, в её незначительности… С другой стороны, законы потустороннего, приоткрывшись для девушки, научили её по-другому смотреть на многие вещи, людям кажущиеся само собой разумеющимися, чем-то должным. Как, например, слова, жесты, поступки, подарки… Как это платье. Для неё оно вовсе не было эфемерным. Это была вещь, созданная для неё, в которую от задумки идеи до её реализации создатели вложили часть своей энергии, свой энтузиазм, свою… любовь, вместе с надеждой, что Лайя оценит подарок. Что она его примет.

У этой вещи было и негласное значение, для Лайи стоящее превыше всех прочих, — согласие. С её выбором и всем тем, что этот выбор определял. Словами его выразить было куда сложнее, девушка это понимала, сама избегая затрагивать непростую тему, но слова и не были необходимы сейчас, когда мама была рядом с ней в её «утро невесты», помогая ей быть самой красивой для того, кто встретит её у алтаря. Когда мама просто была рядом, чтобы узнать, что её дочь счастлива.

— Доченька моя… — Энни пыталась подобрать слова утешения, хотя саму её всю трясло, и предательские слёзы застилали глаза. — Нельзя… Не сегодня.

— Я просто… — у Лайи дрожал и срывался голос. — Я так рада, что ты здесь… — она очень хотела бы сказать множественное «вы», но не могла, и это причиняло боль, сполна оправдывающую безудержный поток слёз.

Было бы слишком опрометчиво со стороны её прошлого опыта надеяться на безоблачность сегодняшнего дня. Её счастье всегда шагало в ногу с горем, и Лайе ничего не оставалось кроме как смириться с подобным равновесием, чтобы вновь не лишиться всего.

И она смирилась.

— Мама, я люблю тебя…

В бессчётный раз, движимый чистым упрямством, Нолан попытался дозвониться до Аквила, чтобы прояснить хоть что-нибудь, в бессчётный раз сбросил серию коротких гудков…

В бессчётный раз пробежался глазами по заученному до зубного скрежета тексту записки — единственному, на что ему удалось сторговаться с Милли. Весьма своеобразному тексту, с глубоким смыслом в строках и между ними, который не предназначался никому иному, кроме обладателей колец.

«Другое время, другая мода, другие титулы… Лишь каноны всё те же: золото для жениха, чтобы серебром не оскорблять любопытные взоры потомков Иуды; и серебро для невесты, чтобы защищало от потомков Иуды».

Отдавать кольца, магическим образом возвратившиеся назад в шкатулку, Милли отказалась наотрез, обрубив просьбы Лео весьма прямолинейно: «Сам не подумал — теперь нечего подлизываться к чужим стараниям. Я отдам, когда понадобятся».

Лео промолчал, не высказав вслух грызущего его изнутри сомнения в том, понадобятся ли сегодня вообще одни из главных атрибутов венчания.

Как и венчальная пара — две оправленные серебром небольшие иконы Христа и Богородицы, которые Лео подготовил друзьям в качестве подарка — одного из — от себя, не будучи уверенным, что родители Лайи позаботятся о соблюдении этой традиции, а священники одобрят купленные в спешке иконы из церковной лавки. Его сомнение, к несчастью, оправдалось худшим сценарием из возможных…

«Влад… — мысленно воззвал Лео, интуитивно сложив руки перед грудью в молитвенном жесте. — Прошу тебя, отзовись! Объясни, что происходит?»

Он не ответит. Нолан это знал. Но он не мог раз за разом не пытаться. Неизвестность и бездействие сводили его с ума. Спасаясь от этого состояния, Лео давным-давно бы уже бросился напролом через поливаемый дождём лес, чтобы кратчайшим путём в обход автострад добраться до аэропорта или до храма, где должно было состояться венчание, если бы не боялся оставить без защиты Лайю в момент, когда рядом с ней не было Влада.

Под гнётом приказа и долга он уже дважды совершал эту ошибку. Он не был рядом, когда был нужен, обозлённый на Влада за его методы. Он обвинял его в кровожадности или пытался оправдать эту самую кровожадность перед другими, пока где-то там погибала та, которую он клялся беречь и защищать.

Ведь никто из них не знал заранее, на что окажутся способны люди, забывшие свои прежние ошибки и панически страшащиеся краха своей многовековой империи лжи.

Никто не предвидел, на что окажутся способны называющие себя людьми даже при гипотетической угрозе потерять контроль над умами миллиардов.

Никто, кроме Дракулы, который никогда не выбирал сделать церковь своим врагом. Церковь встала на тропу войны сама. Сменились поколения, давно прогорели костры святой инквизиции, одержимый местью новообращенный тёмный вырос в пятого Зверя и занял своё законное место в божественном сонме, а люди так и застряли умами в событиях «Страшного суда», где Дракон непременно должен быть скован, низвергнут в бездну и в ней запечатан.

«Влад, об одном прошу тебя, брат, — Лео коснулся лбом собственных ладоней, пытаясь в мысли вложить все свои чувства, дать понять, что он не осуждает и больше никогда не осудит, что просит не за кого-то. — Не дай им укрепиться в их вере. Не превращай день собственного триумфа в кровавый пир! Прошу!»

В сотне километров от замка, изменчивым и словно бы живым исполином растущего на южных отрогах Трансильванских Альп, бездомные бродяги торопились найти себе укрытие от накрывшего Сигишоару ливня. Они и просто прохожие, врасплох застигнутые непогодой, не сговариваясь стекались к храму Святой Троицы — единственному месту во всём городе, над которым необъяснимым образом с клочка ясного неба продолжало светить яркое солнце, щедро поливая своими лучами увенчанные распятиями купала.

Хромой старик, с трудом поспевая за своим юным товарищем по несчастью, похлопал его по плечу, вынуждая обернуться. Когда тот подчинился, старик приложил крючковатые пальцы ко лбу наподобие козырька и вгляделся в горизонт на стороне гор — иссиня-чёрный, будто ночь и день делили одно небо на двоих, и неустанно пронзаемый росчерками молний.

— Видишь? — хрипло спросил старец молодого. — Господарь земель гостей привечает. Ты помолись сегодня, Рэду, покрепче помолись! Сегодня будет пир.

— Какой господарь? Какой пир, дед Матьяш, двадцать первый век на дворе! Сейчас «господарь» — это мажор, а «пир» — вечеринка. Или вписка. Зависит от масштабов, — беспечно сообщил парень, давно равнодушный к старческим бредням, но неизменно относящийся к ним с долей юмора. — Нам бы сейчас дождь пере… — он не договорил, увидев вдруг странную тень на ступенях, падающую откуда-то сверху. Как будто человеческую. Бродяга запрокинул голову к едва ли досягаемым для его взгляда башням, убеждённый, что никаких статуй людей или ангелов там отродясь не было. Затем снова обескураженно посмотрел вниз, но странной тени там уже не было. Вместо тени — начищенные до блеска туфли и рука с бликующей на солнце серебряной печатью, опускающая в его чашу для подаяний… банкноту с портретом Эминеску.<span class="footnote" id="fn_34935085_0"></span> Рэду шумно сглотнул, опасаясь шевельнуться и спугнуть своё негаданное счастье.

— Забудь, что я сказал, — сдавленно пискнул парень, ухватив банкноту и смяв её в руке, едва подавший её исчез из поля зрения, так и не заметив, что положил больше, чем собирался. — Не знаю, как там у господарей, деда, а у нас сегодня точно будет ве-че-рин-ка!

Запоздало набравшись смелости, Рэду посмотрел в сторону центрального входа, но никого и близко похожего на обладателя туфель, явно не знакомых с пешими прогулками под проливным дождём, там разглядеть не смог.

А затем он глянул по сторонам и по сыплющемуся ото всюду радостному, подозрительному и негодующему перешептыванию понял, что небывалая удача свалилась не только в его руки.

Трясущимися руками старик вытащил из звенящей мелочи на дне старой шапки несколько сложенных пополам купюр.

Второй раз за несколько минут у Рэду от неверия в происходящее открылся рот. Он украдкой щипнул себя за руку. Затем, пытаясь как-то справиться с избытком эмоций, подскочил на ноги, позабыв про дождь, но тут же крючковатые старческие пальцы с неожиданной силой обхватили его за руку и притянули назад, заставив неуклюже плюхнуться обратно на ступени.

— Сиди, дурень неотёсанный! Целее будешь, если в храм зайдёшь помолиться да «спасибо» сказать! Бурдюк набить и опосля успеешь.

Рэду не успел придумать, что возразить на очередную старческую причуду, а гвалт на фоне не успел улечься, как вдруг моментально стих вовсе, прерванный истошным визгом тормозов от примчавшегося чуть ли ни к самым стенам церкви автомобиля — чёрного с тонированными стёклами, громким сигналом разогнавшего толпу прихожан и прохожих.

Это ж надо, кому-то из «господарей» так прижало помолиться!.. Что чуть людей живьём не зашиб!

Из автомобиля вышли сразу четверо. Все в туфлях, в которых не ходят по местным замерзающим к вечеру лужам, дорогих костюмах и пальто. Водитель и моложавый пассажир переднего сиденья шли впереди двух других, будто собирались прокладывать им дорогу сквозь толпу, хотя этого и не требовалось, все уже сыпанули в стороны и от греха подальше держались высоких ступеней и храмовых стен. Один надменно-гордый взгляд лихого водителя поверх толпы внушал страх и необъяснимое желание побыстрее убраться с пути всей четвёрки.

«Смотрит, как коршун на добычу», — удручённо подумал Рэду, жалея, что не оказался достаточно расторопным и не дал дёру раньше. Сейчас чего доброго богатеи с них «дань» соберут.

— Possibile che Sua Maestà Reale, in occasione del proprio matrimonio, non abbia potuto scacciare i vagabondi dal tempio?<span class="footnote" id="fn_34935085_1"></span>

Странные чужаки о чём-то эмоционально переговаривались между собой, на незнакомом языке и так быстро, что даже угадать примерный смысл было невозможно. Когда «zmeu»<span class="footnote" id="fn_34935085_2"></span> проходил мимо, Рэду поджал под себя ноги и отодвинулся, насколько это было возможно, стараясь сделаться максимально незаметным. Но тот как на зло зачем-то остановился неподалёку от него, напряжённо замер, будто что-то или кого-то высматривая. Быстро о чём-то сказал молодому, запрокинул голову к небу, нахмурился, придав тем самым жилистому лицу ещё более пугающее выражение. Затем достал из кармана безупречного пальто зажим с деньгами и вытащил оттуда несколько купюр.

«Дракула в ярости от ваших подковёрных игр, а вас волнуют попрошайки?!» — в который раз за несколько последних часов Аквил не верил собственным ушам, отказываясь признавать настолько необъятные просторы человеческого слабоумия, шагнувшего далеко за грань его всестороннего, как ему самому казалось, понимания.

— La sua terra — le sue regole,<span class="footnote" id="fn_34935085_3"></span> — с трудом сдерживаясь, сухо отрезал Аквил и, напрягая инстинкты, двинулся вперёд, чувствуя, будто это он здесь — тёмный предатель, воровато крадущийся по святой земле.

Он пожертвовал деньги храму — не толпе, и, осенив себя крестным знамением, ведомый не самыми светлыми помыслами и предчувствиями, переступил порог.

Взгляд его, будто тотчас притянутый магнитом, скользнул от входа, через притвор и центральный проход к расположенному у противоположной стены амвону и иконостасу. Оттуда прямо на него, будто только этого и ждали, посмотрели глаза, изнутри горящие лазурью и этим лишь подчеркивающие застывшую на лице хищную ухмылку. Приподнятые уголки губ и щетинистый подбородок алели от свежей крови.

Сбоку и позади раздался почти синхронный выдох. И частящий гул трёх бьющихся сердец.

— Benvenuti, signori!<span class="footnote" id="fn_34935085_4"></span> — провозгласил по-итальянски Дракула, раскинув в стороны руки в обманчиво радушном жесте приветствия. — Aquila, — едва заметный персональный кивок, после чего двойные двери за спинами пришедших захлопнулась с грохотом, запустившим под своды мощное эхо, вторящее грому снаружи.

«Не обошлось…» — в мыслях мрачно констатировал Аквил и наградил напарника, стоящего по правую его руку, предупреждающим взглядом, сам медленно продвигаясь вперёд и скользя взглядом по периметру в поисках потенциальных жертв.

Приход был пуст, что автоматически сводило в голове орла всю бесконечность вероятных вариантов до одной, вполне конкретной кандидатуры.

— Где магистр Бёрнелл, Влад? — пожалуй, уже не первостепенной важности вопрос, но не спросить Аквил не мог.

Оскал, в котором с характерно влажным звуком разомкнулись обагрённые кровью губы, стал ему единственным ответом.

Позади, вначале неуверенным, чуть сбивающимся шёпотом, но спустя пару строк — в полный голос — зазвучали слова обряда на латыни. Знакомые Аквилу слова экзорцизма, с переменным успехом срабатывающие на одержимых. Которых он за всю нынешнюю жизнь и карьеру встречал всего-то пару-тройку…

Дракула, откровенно забавляясь происходящим и будто живьём выдирая схожее желание из разума и души Аквила, находящего попытку если не забавной, то откровенно глупой, зашёлся смехом. За них двоих.

— Да! Всё верно! Продолжайте! Неторопливо и обстоятельно вспоминайте всё, что есть в вашем богатом папском арсенале для борьбы с нечистью, — поощряя, Влад представительским жестом указал на себя и елейным голосом добавил: — Я весь ваш… Прямо на этом алтаре, — неоновой голубизны глаза отразили свет горящих свечей, зрачки обрели характерную форму вытянутого креста, а изнутри подсвеченные аурой скулы стали выше и острее. — А вы… все мои! — прогремел утративший прежнюю угодливость, а с ней и всякую человеческую мягкость голос.

С усилием заставив себя осознанно упустить из виду потенциального врага, Аквил полуобернулся и отвёл руку себе за спину, веля находящимся там не двигаться и крайне желательно — заткнуться. Но люди, к сожалению для них в данный момент, не были вхожи в единое сознание тетраморфа и мыслей слышать не могли.

Сам орёл, вернув внимание угрозе, сделал очередной осторожный шаг навстречу.

— Влад, выслушай…

— Аквил… — пророкотал Дракула на одно ничтожное мгновение будто бы даже снисходительно, но следом же припечатал голосом, в котором гремела калёная сталь: — Твои полномочия повлиять на ситуацию закончились там, где начались мои! Прочь с дороги!

Он поднял руки до уровня взгляда, демонстрируя обнажённые предплечья и ладони, перевитые подсвеченными лазурью венами, с застывшими на кончиках пальцев всполохами эфира, готовыми в любой момент сорваться, заполнив пространство смертоносными сферами.

— На твоей вере сыграли, Аквил, как и на моей. На этот раз я тебя не виню и… даже приглашения своего не отзываю, — разорвав зрительный контакт, Дракула метнул взгляд, а за ним и крохотную вспышку лазури правее плеча мужчины. — Но ты зря не оставил сына в машине!