Часть 53 (2/2)

— А Влад всё-таки знает толк в подарках, — резюмировала свои размышления и открывшиеся перед ними перспективы Милли.

А потом она заглянула Лайе за плечо, чтобы увидеть, наконец, что же она там так увлечённо рассматривала в витрине «Тиффани», и слов у неё не осталось совсем.

На кусочке опаленной коричневой бумаги красивым почерком из старинных книг значилось что-то, не более для Милли понятное, чем те самые книги. Точно не по-английски. В приоткрытой коробочке из чёрного бархата, на лазурного цвета атласной подушечке лежали… серьги, явно не принадлежащие ни одной из коллекций ювелирного дома, чья лаконичная вывеска красовалась на входе. Да и вообще, такие Милли ещё ни разу не попадались на необъятных просторах пинтереста, тик-тока и инстаграма вместе взятых.

— Это… созвездия? — спросила девушка шёпотом, не уверенная в уместности вообще что-либо говорить.

— Да… — таким же едва слышным шёпотом ответила Лайя, прослеживая сложную форму одной из серёжек кончиками пальцев — камни-звёзды, соединённые в узнаваемую форму небесных скоплений тончайшими золотыми нитями. — Дракон, — она переключила внимание на вторую серёжку. — И дева…

«Те серьги из сокровищницы Мурада были дороги нам обоим, но если с уничтожающей силой времени я ещё смог бы совладать, то против моды, увы, бессилен. Я доверил старое золото талантливому ювелиру и немного — своему воображению о том, как наше прошлое превратить в наше настоящее. Надеюсь, тебе понравится, моя ненаглядная, любимая жена…»

Свёрнутое на манер маленького свитка, скрепленное тончайшей золотой нитью, послание было написано на валашском. Несмотря на то, что в своей новой жизни Лайя этот давно канувший в лету истории язык в глаза не видела, она прочла и поняла каждое слово. Не слово даже, а мысли и чувства, что Влад вложил в каждое из них.

— Дракон, значит… — справившись с восторгом, озадаченно протянула Милли. — Но такого зодиака не существует. И ты — стрелец по гороскопу. По крайней мере, в этой жизни. Что-то не сходится, или я снова туплю?

— Это не зодиаки, — Лайя опровергла начавшую выстраиваться, заведомо ошибочную логику сестры. — Это то, кто мы есть. Он и я. И теперь всё сходится просто идеально! — стиснув коробочку в ладони, Лайя прижала её к сердцу.

«Любимый, родной, на веки мой Влад! Как точно, как прекрасно ты всё придумал!»

— Ясно-о-о, я туплю, — утвердительно присвистнула Милли, на этот раз вовсе без обиняков. — Ну, ты… примерь что ли. И кстати… до меня вот только сейчас дошло: все эти типа звёздочки — это… бриллианты? Сомнительно, что у короля в почёте могут быть какие-то другие камни. С другой стороны… как их носить-то? Их же видно из космоса!

Милли потрясла головой, стараясь хотя бы частично вытрясти из себя переизбыток ощущений, из-за которых буквально весь сегодняшний день начинал ей казаться сном, слишком невозможным, чтобы хоть самую чуточку претендовать на реальность.

Знала бы она, что это только начало!

Никогда ещё шоппинг не был для Милли настолько плодотворно долгим и вместе с тем неуловимо быстрым. Наверное, у неё заглючил телефон. Ну не могло пройти четыре часа, когда по её ощущениям — всего каких-то двадцать-тридцать минут. Они же только совсем недавно зашли на очередной этаж… Но вот уже зачем-то шли по пустому, скудно освещённому коридору к служебной лестнице, и за неумолкающей беседой Милли даже не заметила, как, когда, а главное зачем они здесь очутились.

Хотя, пожалуй, их ночной вояж действительно пора было заканчивать. Кроме того, что Милли благополучно сбилась со счёта, сколько же они в итоге должны были потратить денег, все обновки ещё предстояло каким-то образом дотащить до дома.

— Идём, — на удивление легко, с учетом трёх пакетов на каждую руку, Лайя открыла тяжёлую с виду дверь, оказавшуюся почему-то не запертой. — Хочу тебе напоследок кое-что показать.

— На крыше? — подниматься вверх по подсвеченной одним только телефонным фонариком лестнице Милли резвости уже не хватало, хотя любопытства усталость не убавила, поэтому девушка решила пользоваться шансом, пока его предлагают, и не ныть. А спросила она так, для проформы.

— Сегодня небо ясное. Снаружи сейчас должно быть очень красиво. А дома мы будем, боюсь, уже с рассветом…

— Хочешь мне дракона с девой показать? — наобум предположила Милли, боясь вероятных подробностей и одновременно их предвкушая. — А вообще-то не думаю, что у них тут так запросто попасть на крышу.

Считая так, в который раз неизбалованная вседозволенностью и не лишенная здравого смысла Милли неосмотрительно забыла: для существ, которые почитали её сестру своей королевой, закрытых дверей не существовало. Как и дверей в принципе. Скорее всего… Перегруженный информацией мозг девушки с некоторых пор мог воспринимать только факты, напрочь отказываясь критически их обрабатывать. Открыты двери — значит, открыты. Значит, так надо, или… их просто забыли закрыть. Ведь такое тоже вполне могло быть.

Снаружи, на смотровой площадке седьмого этажа гулял ночной ветер, нещадно трепля закрытые зонтики столиков кафе. Пахло океаном. Свысока и издали просматривалась его величественная, серебрящаяся в свете луны гладь.

Сгрузив пакеты с покупками ближе к выходу, завороженная видом Милли пошла поближе к ограждению. Лайя осталась за ней наблюдать.

— Я ещё не делала этого ни перед кем, — всё ещё снедаемая изнутри сомнениями, призналась девушка в спину сестре, неподвижно замершей на фоне звёздного неба. — Из людей. Я сама себя не видела в ином обличии. И сама не знаю, чего ожидать, но тебе я… хочу показаться… другой. Хочу, чтобы ты меня увидела.

— Но ведь я… — Милли обернулась. Её слегка потряхивало, и она уже не могла определить, было ли это от ветра или от резко охватившего её волнения. — Я уже видела твои крылья. И Лео львом тоже видела…

— С того раза всё… несколько изменилось. Для меня. Да и тогда было не… так. Не с близкого расстояния, не лицом к лицу. И потом… тогда я ведь даже не знала, что ты за мной подглядывала, — Лайя усмехнулась, пытаясь этим скрасить собственную нервозность.

— А… что может быть, если увижу с близкого? — Милли лихорадочно пыталась подыскать в своих мыслях какое-нибудь подходящее объяснение, но её мозг напрочь отказывался сопоставлять домыслы с реальностью.

Лайя ведь не могла быть… страшной в ином своем обличии, или опасной, или…

— Не знаю, — отозвалась сестра, будто продолжая не озвученные догадки. — Есть мнение, что когда мы… полностью преображаемся в свою ангельскую форму, люди перестают видеть наши лица. Только примерные, обезличенные образы.

Милли запретила себе удивляться странно и неправдоподобно звучащим убеждениям. Потому что от её удивления, от того, понимает она вообще, о чём речь или нет, считает ли бредом, обсуждаемые вещи своей сути не поменяют, и Лайя не перестанет… быть другой. А окружающий мир уже никогда не станет прежним и простым.

На самом деле, реакция Милли на ангельский облик — не единственное и далеко не последнее, чего опасалась Лайя. Она не знала, а потому боялась того, как на сестру могла повлиять энергия её ауры. Но этот страх — защитный барьер, что Лайя воздвигла между ними — не позволит им двигаться дальше рассказов, состоящих из ничего не значащих слов. Его придётся или преодолеть, или путь познания для Милли закончится, толком не начавшись. Со временем они неизбежно отдалятся, разделённые тайнами и принадлежностью к разным мирам, связь, что пока ещё крепка между ними, ослабнет, и постепенно Милли исчезнет из жизни Лайи.

А Лайя подобного допустить не могла.

— Я хочу, чтобы ты отошла к ограждению и не пыталась приблизиться, — со всей настойчивой убежденностью, на которую только была способна, попросила Лайя сестру, кивнув на застеклённую часть крыши, оборудованную под смотровую площадку. — Если почувствуешь, что что-то не так, испугаешься или…

Милли раздражённо цокнула языком и нетерпеливо закатила глаза.

— Я уже виде…

— …Сразу скажи мне об этом, — настойчиво договорила Лайя, игнорируя очевидное недовольство. — Но только не беги.

Милли хотела снова возмутиться, но напоровшись на взгляд сестры, прикусила язык и лишь отрывисто кивнула, послушно попятившись назад.

Карие глаза, знакомые, должно быть с первого осознанного взгляда младшей сестры на старшую, вдруг сделались ярко-голубыми — подсветились изнутри. Сначала только радужки, но свечение нарастало, и скоро оно полностью поглотило зрачки, превратив глаза в два горящих провала. Свет распространялся изнутри, но одновременно будто падал откуда-то сверху — слепящий, мешающий любым попыткам определить источник, он стремительно окутывал всю голову…

У Милли перехватило дыхание. Она боялась моргнуть и что-то упустить, но в какой-то миг яркость стала невыносимой, заставив девушку рефлекторно закрыть лицо руками в инстинктивной попытке защититься… В тот же миг её толкнула в грудь невидимая сила, лишив возможности закричать, а когда она вновь смогла сделать вдох, всё вдруг… прекратилось. Почти также резко, как и началось.

— Милли?.. — голос, что назвал её имя, был чужим, другим — высоким, звучным, как будто распадающимся на несколько отдельных звучаний в разной тональности, но по-прежнему… знакомым, безошибочно узнаваемым даже сквозь плотно сомкнутые веки. — Сестрёнка, ты в порядке? — тревога, что зазвучала в этом голосе, обдала Милли физически ощутимой волной, словно дуновением ветра, который девушка ощутила как полноценное прикосновение к коже.

Ощущения сходили с ума, со всех сторон сигнализируя о невозможном, но пробуждая любопытство, а не страх…

Медленно Милли отвела предплечье от лица. Даже вслепую продолжая ощущать свечение, она опасливо приоткрыла сначала один глаз, затем второй… На миг всерьёз испугавшись просто взять и проснуться, обнаружив себя в своей комнате, на своей кровати, где ей предстояло оставшееся до утра время промучиться осознанием того, что ничего не было настоящим. Что ей всё просто-напросто приснилось.

Вокруг было светло, как днём. Но ни четырёх стен комнаты, ни кровати не наблюдалось. Под ногами всё ещё узнавалась окрашенная в цвета дня смотровая площадка торгового центра. А перед ней или, если точнее, уже над ней, в нескольких разделяющих их метрах всё ещё находилась её сестра, парящая в воздухе на необозримо огромных крыльях. Шокированной Милли потребовалось время на осознание, что как раз они то свечением своим и создавали ясный день среди глубокой ночи.

— Л-лайя?.. — Милли вздрогнула от интонации собственного голоса.

Она не хотела, не собиралась задавать настолько глупый вопрос с очевидным ответом, но язык в очередной раз оказался быстрее мозга, явно подтормаживающего от потоков новой информации, в него поступающих.

Теперь до Милли, через объяснения папы о визуальных размерах объекта, прямо зависящих от расстояния взгляда, смутно дошёл смысл физического закона вместе с предостережением Лайи об… изменениях в её облике.

— Они… не были такими большими… в прошлый раз! — не в силах не поделиться наблюдениями, выпалила Милли, опять-таки, совершенно не думая, на эмоциях. — Они не были вот… такими! — ей отчаянно не хватало слов для описания различий, а образ для сравнения — первый раз, когда она увидела превращение Лайи: издалека, сквозь испещренное дождём оконное стекло — будто таял в её памяти, стремительно исчезал, уничтожаемый новым, ярким, как сверхновая звезда и… близким, как прикосновение. Ей достаточно было руку протянуть, чтобы дотронуться… — Они не были… — окончательно растеряв всю уверенность, Милли смолкла, в полном недоумении глядя на свои пальцы, что раз за разом, желая коснуться того, что было так близко, так реально и досягаемо, хватали лишь подсвеченный лазурным светом воздух вместо белоснежных, переливающихся перьев. Они волшебно мерцали, трепетали, заставляли воздух колебаться, казались до абсурда, до сумасшествия настоящими, но… — Я всё-таки сплю, да? Мне это снится? — чуть не плача, спросила девушка, обращаясь к сестре.

Лайе хотелось сию же секунду уничтожить между ними малейшее расстояние и обнять сестру, давая себя почувствовать, но даже это стремление не могло окончательно заглушить настороженность.

— Милли, посмотри на меня, — попросила она, стремясь отвлечь внимание младшей от крыльев. — Смотри, — повторила настойчивее. — В лицо, в глаза, — дождавшись, пока Милли выполнит просьбу, продолжила: — Скажи, что ты видишь?

— Т-тебя, — выдохнула девушка, и губы её дрогнули, выдавая полное замешательство на грани истерики. — Свою сестру! — Милли запрокинула голову, отчаянно пытаясь не разрыдаться. — А кого ещё я должна видеть? И… должна ли вообще? — теряя контроль, она беспомощно взмахнула руками, безуспешно пытаясь развеять сводящее её с ума наваждение.

Получив мучительно долгожданный ответ как надежду на то, что в глазах сестры она осталась собой и могла не бояться ей физически навредить, Лайя протянула ей руки.

— Иди сюда. Иди ко мне. Я не могу это объяснить, но… я могу показать.

Милли казалось, что если прямо сейчас она не ухватится хоть за что-нибудь, то просто свалится без чувств, окончательно потерявшись в противоречивых, нереальных ощущениях. Она же видела крылья, она ощущала их всеми своими чувствами, но никак не могла коснуться. На долю секунды ей показалось, что и протянутые ей ладони Лайи окажутся столь же недосягаемыми, но… она схватилась за них, как за своё единственное спасение от полного безумия, как хваталась в детстве, боясь упасть с велосипеда, самоката или неумело оступиться на только что купленных роликах. Она схватилась за сестру, плотно зажмурив глаза и подспудно ожидая неизбежного падения в бездну пробуждения.

Но, когда спустя несколько слившихся воедино ударов колотящегося сердца она вновь открыла глаза, всё изменилось. Необратимо и, кажется, теперь уже навсегда.

Она парила над землёй, удерживаемая объятиями и окружённая белоснежными крыльями, не касаясь земли, но и не рискуя упасть. Страх, неуверенность, непонимание, неопределённость — всё это вдруг куда-то подевалось, оставив за собой лишь прошедшую последнюю проверку и отныне непоколебимую уверенность — Лайя её не отпустит, не даст упасть или потеряться в хаосе неизведанного. Никогда.

— Почему я не могу их потрогать? — Милли все же задала не дающий её пытливому уму покоя вопрос, в который раз пытаясь нащупать перья, что будто нарочно задевали её кожу, щекотали, но… растворялись от прикосновения.

— Потому что они — это порождение моей ауры, а не часть моего тела. Они не из плоти.

В иных ситуациях Милли, наверняка, ощутила бы неловкость, столь беззастенчиво, с ничуть не скрываемым интересом рассматривая взрослую сестру с расстояния тесных объятий. Но сейчас происходящее её забавляло, придавая небывалой, дурманящей смелости. Отцепив одну руку от плеча сестры, девушка неуверенно коснулась пальцами контура её чуть подсвечивающегося лица, затем — длинных, вьющихся крупным локоном волос, украшения, стекающего из-под них на лоб формой крупной чёрной капли…

— Значит, ни в зверя, ни в птицу… ни в летучую мышь ты не превращаешься? — резюмировала свои наблюдения Милли, пытаясь сосредоточиться хоть на чём-нибудь, кроме будоражащих её воображение крыльев, но получалось это у неё из ряда вон плохо.

— От тетраморфа мне достался человеческий облик, — Лайя ободряюще улыбнулась.

Чтобы хоть как-то отвлечься и перестать беззастенчиво пялиться, Милли рискнула глянуть вниз, чтобы оценить высоту, но быстро передумала и диаметрально сменила направление взгляда, запрокинув голову к небу. Несмотря на условный день, царящий в коконе из ангельских крыльев, ночное небо было чёрно и усыпано звёздами, необычайно яркими и контрастными, будто кто-то рассыпал бриллианты…

— Значит, дева… — Милли вдруг вспомнила, где уже видела сегодня похожую картину в миниатюре, вынужденная столкнуться с реальностью того факта, что её сестре почти буквально подарили звёзды. — Это… ты? — младшая перевела задумчивый взгляд на старшую, ожидая её реакции. — Ещё есть лев — Лео, орёл — Аквил и бык, чьего имени мне Ноэ не назвал. Но парная Деве серьга — Дракон, — наконец-то упорядочив в голове все элементы головоломки, Милли выпалила: — Дракула — Дракон?

Следом за сестрой Лайя подняла взгляд к небу, звёзды на котором образовывали одновременно сотни созвездий, рисующих в развитом художественном воображении соответствующие названиям фигуры. Какие-то из них были видны в это время года, в этой точке земного пространства, какие-то лишь дремотно поднимали головы из недр воспоминаний, в них же оставаясь…

Знала бы Милли, сколько бессчётных лет и бесконечно-бесплотных попыток отняло у них решение этой, загаданной Всевышним головоломки.

— Да, Милли, Влад — Дракон.

— Но… ведь в отличие от всех остальных — льва, орла, быка… Дракона даже не существует, — с трудом оторвав взгляд от неба, Милли совершила, должно быть, самую опрометчивую ошибку: не совладав с точившим её любопытством, она посмотрела вниз — и сердце её ухнуло вниз тяжёлым камнем, от страха закружилась голова. Смотровой площадки не было видно даже далеко внизу, там лишь бледные точки огней ночного города лениво и неправдоподобно копировали небесные светила. — Так… не бывает. Это всё… не по-настоящему… — не чувствуя ни рук, ни ног, Милли вжалась в единственную свою опору и прошептала, подавившись вдохом: — Лайя, мы… упа-дём...

«Я рядом, малышка. Я с тобой, — голос был всё так же чист, высок и лишён страха, он казался чужим и родным одновременно. — Я тебя держу…»

Последней связной мыслью, на которую было способно измученное впечатлениями сознание Милли, было произнесённое на чистом упрямстве:

— Я хочу знать больше…

После было лишь ощущение бесконечного полёта в невесомости.

Сегодня был первый раз для Милли, которая увидела. Сегодня был первый раз для Лайи, которая показала. Для обеих это была нехоженая тропа, полнящаяся страхами, сомнениями и препятствиями, с неизвестным исходом.

Но Лайя гордилась смелостью младшей сестры, которой самой ей часто не доставало, и ни о чём не жалела.

Грядущее — грядущему.

А в настоящем, далеко на горизонте, скрытый деревьями и домами, над Атлантикой занимался рассвет, кроваво-красной чертой отделяя небо от водной глади.

Лайя лежала на кровати в своей комнате и смотрела в потолок, воображая на нём усыпанные звёздами небесные просторы. Её пальцы поглаживающими движениями неосознанно перебирали пустоту в том месте рядом с собой, где могла бы покоиться голова Влада, окажись он сейчас подле неё.

Она была терпеливой, она не пыталась узнать, когда любимый вернётся, потому что была уверена: если бы сам он знал точный срок, то назвал бы его в первом же своём письме. А вынуждать его подстраиваться, откровенно дразнить и без того желаемым или ставить перед выбором она считала ниже собственного достоинства, оскорбляющим, в первую очередь, его к ней чувства. Она ждала, не оставленная вниманием и задетая пока лишь незнанием способа сделать это внимание взаимным. Окружённая письмами, цветами, неожиданными подарками и событиями, она ждала, но каждый миг скучала. По его взгляду, по голосу, по смеху, по дыханию… по ощущению его рядом, лежащего головой на её груди, доверчиво подставляющегося под её ласку и одаривающего ответной. Она скучала и, не прошло и двух недель, как это неуёмное чувство под покровом ночи в тишине и одиночестве спальни переродилось в щемящую сердце тоску. Ничем логически необъяснимую, но усиливающуюся и с каждым мгновением делающуюся всё более нестерпимой.

Прошло две недели, когда Лайя впервые вслух произнесла: «Я скучаю…»

Прошло ещё два дня, когда терпение ей изменило, и, сжимая в пальцах чёрный конверт, она впервые прямо спросила: «Когда ты вернёшься?» За что тут же мысленно отругала себя, зная, что вела себя как капризная избалованная девчонка, которой нечем было заняться.

Порешав все безотлагательные дела с документами, по видеосвязи обсудив с Сандрой и Илинкой последние новости о происходящем в Румынии, созвонившись с Лео и Аланом по поводу ярмом висящей над всеми ними поездки в Италию, Лайя, в конце концов, вернулась к реставрации картин, брошенных ею, кажется, вечность назад.

Была ли в том вина осознания своей иной природы, внеочередного приобщения к потустороннему или окончательного свершения предназначения, но древние холсты, некогда написанные собственной рукой, больше не показывали ей прошлого. Его она теперь помнила без пробелов и неясностей, оно стало полноценной частью её воспоминаний, не отгороженной от осознания завесой. Без погружения в пучину видений работа над картинами стала продвигаться быстрее, и очень скоро Лайя поймала себя на стремлении занять себя любым посторонним делом, лишь бы отсрочить процесс завершения. Все ответы, что таили в себе полотна, были получены, интерес угас, и теперь от холста и мольберта девушке хотелось совсем иных ощущений. Впервые за всю свою жизнь ей хотелось не восстанавливать утраченное, а создать с нуля. С тем же рвением она рисовала мать и своих умерших кузенов из прошлой жизни, лихорадочно пытаясь опустошить своё воображение ради того, чтобы образы из него смогли увидеть другие…

С тем же рвением ей теперь хотелось представить и изобразить то, что она ещё никогда не видела, но что завладело всеми её чувствами целиком и безраздельно.

Милли несколько раз звала её к ужину, но Лайя была просто не в состоянии оторваться. Погрузившись в процесс, она совершенно потеряла ощущение времени и выпала из реальности, а очнулась уже глухой ночью, совершенно не помня, как засыпала в мастерской и не осознавая, почему ветер из распахнутого настежь окна трепал занавески и с шелестом гонял по комнате перевернутый бумажный стаканчик и скомканные клочки бумаги…

— Только я привык, что твоё сознание способно путешествовать в прошлое, как ты вновь удивляешь, любовь моя… — услышав за спиной заветный шёпот, Лайя подпрыгнула от неожиданности. И в тот миг, когда, казалось бы, ничто не способно было её отвлечь, она оказалась лицом к… лицу с изображением на холсте. И мир девушки померк на время осознания того, что именно она так стремилась изобразить, напрочь потеряв связь с действительностью.

С плоскости холста лазурными глазами с чёрными перекрестиями зрачков на неё смотрел… Влад, в том обличии, детализированном до дрожи, в котором он перед ней ещё не представал.

Дважды поражённая, Лайя вскочила на ноги, роняя палитру, и обернулась кругом, спеша найти взглядом тайного наблюдателя за её снами, обладателя голоса, который она не спутает ни с одним другим и, по совместительству, реальное, живое и неповторимое существо с портрета.

— Ты вернулся! — девушка раскрыла объятия, спеша заключить в них возлюбленного, но… он вдруг отпрянул, не позволяя. Неосознанно отражая его движения, хотя и не понимая на то причины, Лайя сама отступила. И лишь тогда с грызущей досадой заметила, что её руки, одежда, да и лицо, наверняка, — всё перемазано краской. — Извини, я…

Но только разве для них это могло стать причиной избегать объятий после долгой разлуки?

Девушка вновь сделала шаг навстречу, но он вновь не позволил сократить дистанцию, скрывшись в тени, и вот тут-то Лайя по-настоящему испугалась.

Она всмотрелась во мрак, где скрывался его силуэт, отчаянно ища объяснение, причины, хотя бы… подходящие слова, чтобы спросить о них.

В конце концов, после всех попыток Лайя не придумала ничего лучше, чем:

— Я… сплю? — она поздно сообразила, что надо бы было себя ущипнуть и скорее проснуться, пока этот странный во всех смыслах плод её воображения не обернулся беспробудным кошмаром.

— Уже нет, — лазурные глаза горели, наблюдая за ней из темноты, и она почти ощущала, как там, в клубящемся мраке силуэт стремительно терял черты человека, оборачиваясь тем, кто наблюдал за ней с портрета.

Лайя упрямо протянула руку, желая коснуться, ощутить, удержать рядом, но пальцы её смогли нащупать лишь пустоту.

— Влад! — воскликнула девушка, чуть не плача.