Часть 40 (2/2)

— Влад, нет! — Лайя тут же потянулась за ним, спеша вернуть спасительное прикосновение, отчаянно пытаясь сделать хоть что-нибудь прежде, чем станет слишком поздно. — Умоляю тебя, не нужно…

Но у неё даже не получалось толком сформулировать и облечь в словесную форму то, от чего она пыталась его удержать. То, что пугало её до замирания сердца, что лишало способности говорить и здраво мыслить, превращая всю её в дрожащий комок из страха и нервов.

Дракула же смотрел сверху вниз на свою жену — чистую и самую дорогую жемчужину в своей короне, свою светлую королеву, что воссядет на трон вместе с ним, — и прожжённое сердце его, ошмётки его чёрной души, что уже никогда не будет очищена, изнывали от боли. И не существовало для него пытки мучительнее, чем видеть Её перед ним на коленях, прежде отданную Шаксу в его грязные лапы.

Да только не мог он поступить иначе! Как бы самозабвенно ни молился он, как бы ни взывал о справедливости ко Всевышнему.

Жаль, что Лайя пока этого не понимала. Но он не винил её, нет. И не испытывал триумфа от того, что собирался обесценить её веру, разоблачив перед ней величайшего лжеца и лицедея всех времен, религий и культур, который бесконечно долгое время использовал её светлую душу в своих корыстных целях.

Влада живьём пожирала ярость и жажда отмщения, но он ещё держался, не желая оставлять любимую в неведении. Теперь она заслуживала знать. Пусть болезненную, но правду.

— Не всемилостив тот, кто возвысил себя над нами, моя драгоценная Лайя, и не всемогущ! — до белеющих костяшек мужчина сжал кулаки. — Он обычный торгаш с весами, на одну чашу которых требует положить проклятую душу, а на другую — душу светлую, невинную. И если уравновешены будут чаши, то и прощение обрету я. А на деле выменяю, выкуплю, выклянчу его, как сборщик податей! На таких условиях оно мне даром не нужно! Я не позволю тебе расплачиваться за мои деяния! Даже перед господом! Этой несправедливости я свершиться не позволю! Я ему тебя никогда не отдам!

Лайя смотрела на него, слушала его восклицания, разрушительной вибрацией отдающиеся в окружающий их защитный барьер, и её саму трясло от разрывающих изнутри эмоций, грозящих безудержными рыданиями выплеснуться наружу. Она сдерживалась из последних сил, но страх и беспомощность в ней только росли под гнётом скопившейся тьмы, которая, впитывая эмоции Влада и черпая силу из его прямых намерений, лишь крепла. Она уже просачиваясь внутрь, как вода сквозь пробоины, стекая вниз тягучими чёрными каплями.

Дракула это прекрасно видел, более того, он осознанно этому способствовал, дразня, приманивая, но не собираясь подпускать слишком близко. Не раньше, чем успокоит любимую, убедив её не бояться того, что грядёт. Сам он безвозвратно утратил страх в тот же миг, когда враг его врага стал ему товарищем и верным другом. Он больше не боялся, и Лайя не должна была, не рядом с ним, ведь с помощью покорившейся ему тёмной энергии он сумеет уберечь и защитить её от любой угрозы. Ради неё он прольёт любую кровь. Когда она поймёт это, то перестанет противиться и бояться.

Ему лишь нужно всё ей объяснить.

Подобрав с земли тускло мерцающий кристалл, Влад какое-то время позволил себе наблюдать, как свет из него почти незримо перетекал в тончайшие нити, тянущиеся от временного искусственного сосуда к живому естественному источнику, стремясь быстрее в него вернуться и образуя вокруг Лайи лазурный ореол. Зрелище завораживало, его хотелось наблюдать бесконечно, но эту благословенную возможность Дракуле только предстояло обрести, а прежде он осторожно приблизился к своему воплощенному божеству, опустившись, как и должно, перед ней на колени. Она будто лишь этого ждала, тут же подавшись в его объятия.

— Înger meu, — ощущая кожей её горячее, сбивающееся от слёз дыхание, Влад ласково погладил её по волосам. — Свет мой, — он вновь посмотрел на бледнеющее сияние в своей ладони, стремящееся вернуться к своей истинной и самой достойной владелице. Чему Дракула никогда не посмел бы препятствовать. Напротив, он бы хотел поспособствовать процессу, возвратив кулон на законное место — надев его ей на шею, но цепочка оказалась грубо порвана, и прямо сейчас у Влада не было возможности восстановить её силой мысли за счёт энергии тёмного мира, которая пока оставалась ему ещё менее подвластна, чем прежде. Пока он не призвал её, вновь предложив себя в качестве вместилища. Взяв Лайю за руку, кожей чувствуя, как мелко дрожит её маленький по сравнению с его женский кулачок, он вложил в податливо разжавшиеся пальчики кулон. На который он никогда не посягнёт и не позволит этого никому другому. — Жена моя. Моя королева и моя единственная вера, — осторожным, медленным движением Влад приподнял её голову за подбородок, ища встречи взглядов. — Не плачь, я тебя умоляю, — обхватив ладонями её лицо, большими пальцами он принялся стирать дорожки катящихся слёз. — Ничто не стоит этого. И никто! Ничего не бойся. Не сомневайся во мне, в нас, Лайя, и я клянусь тебе, что впредь нас ничто и никто не посмеет разлучить. Я не допущу. Отныне мне хватит сил остановить любого, кто посягнёт, кем бы он ни был.

Слова, призванные успокоить, произносимые всё тем же бесконечно любимым ею голосом, глубоко верящим в свою правоту, лишь сильнее наполняли её глаза слезами, а душу — непреодолимым желанием кричать. От боли и отчаяния. Кричать до хрипоты, до забытья. Потому что каждое произнесённое им слово, каждое заверение, сказанное с крепнущей убежденностью в своих силах, она уже слышала. Когда-то очень-очень давно это всё уже происходило. По аналогичному сценарию.

— Ты ведь тоже всё это п-п-омнишь… — давясь воздухом на рваном вдохе, всхлипнула Лайя, не отводя затуманенного взгляда от наполненных решимостью глаз. — Так уже было. Мы уже п-п-ытались идти этим путём, и ты знаешь, к чему это привело.

От закравшегося мерзкого подозрения, леденящего жилы, будто его безусловная вера на поверку отнюдь не так взаимна, Дракула поспешил отмахнуться, стряхнув с себя это мимолётное, липкое наваждение. После всей своей лжи он сполна заслужил недоверие.

Но он докажет ей, обязательно докажет, что на этот раз всё получится.

— Я смогу! — он жадно вглядывался в её глаза в поисках заветной искорки веры, что была так ему необходима. Она сделает его неуязвимым перед тьмой, она наделит его властью, она возложит ему на голову заветную корону. — Я смогу её подчинить и я останусь собой! Иначе быть не может, ведь ты со мной рядом, — Влад накрыл её руку с кристаллом своей. — Пока ты рядом, я всесилен. Я стану таким ради тебя… ради нас, и заплачу за это любую цену! Мы сможем… мы вместе…

Услышав заветную фразу, Лайя ухватилась за неё, как за соломинку, зная, что если и она оборвётся, любые дальнейшие попытки заведомо лишатся смысла.

— Вместе, — она повторила за ним и медленно, боясь оттолкнуть неуместной навязчивостью, потянулась к его губам в затаённой надежде на поцелуй, который мог… должен был сказать ему больше, чем утратившие силу слова. — Вместе до конца, — приблизив своё лицо к его, она прикрыла глаза, шепча ему в самые губы: — Но не по тому пути.

Противоречия в нём — одновременное желание оттолкнуть, уличив в предательстве, и поцеловать, сделав своею, — достигли в нём критической, взрывоопасной массы. Тьму невозможно было дразнить обещаниями бесконечно. Она всё яростнее требовала своего, завывая тысячей тысяч голосов в его голове, подпущенная близко, но ещё не слишком. Хотя расстояние стремительно сокращалось, и тёмных капель, просачивающихся сквозь медленно опадающий щит, становилось всё больше. Капли стекались в тягучие, масляно-чёрные лужи, стремясь заполнить собой пространство вокруг незримой границы, которую ещё обеспечивало исходящее от Лайи бледное сияние.

— Любой другой тебя погубит! — теряя терпение, вскричал Дракула. Он отдёрнул от неё руки, и в тот же миг притяжение между ним и тёмным скоплением многократно возросло, вынуждая его в попытке сохранить равновесие сделать шаг назад. Из бурлящей чёрной лужи тем временем поднялись змеящиеся щупальца и, ощупывая пространство, потянулись к нему. Но в сантиметре от прикосновения вдруг остановились, так и не коснувшись, хотя Влад, устав откладывать неизбежное, ничего другого уже не ожидал. Он, можно сказать, открыто приглашал их. — Ну же! — он призывно раскинул руки, но это ничего не изменило, и тогда, скрипя зубами от нетерпения и раздражения, он осмотрел себя. Между ним и Лайей должно было образоваться расстояние как минимум в шаг, но его не было — она стояла прямо перед ним, и её дрожащая ладонь, прижатая к его груди над сердцем, накрывала оставшийся от пёсьей метки шрам. Влад хотел отстраниться, но её глаза, полные слез и мольбы, держали крепче любого захвата, пробуждая в нём одновременно и ярость, и страх. — Без тебя любая сила, любая власть мне не нужна, как ты не понимаешь?! — он прокричал ей в лицо.

Дрожа от страха перед тем, что он в любой момент мог отстраниться, позволяя подпущенной вплотную тьме поглотить его прямо у неё на глазах, в последней ускользающей надежде Лайя прильнула к нему ближе, прижавшись всей собой к его напряжённому телу.

— Не отталкивай меня, — зашептала она ему в грудь. — Только не теперь. Прошу!

Какая чудовищная ирония: все началось с того, что они не могли прикоснуться к друг другу, не причиняя боли, обречённые быть вечно разделёнными бесконечными сантиметрами; а закончилось тем, что те же проклятые сантиметры между ними решали судьбу его души. Отвергни он сейчас её прикосновение, и реальностью обернётся самый худший кошмар.

— Как ты не понимаешь? Ведь тьма жаждет твоей силы, твоей воли, твоих чистых помыслов, сбывающихся тёмными деяниями. Добравшись до них, она тебя растерзает, — продолжала Лайя, прижимаясь щекой к его груди и ощущая кожей, как часто-часто билось его сердце. — Она изменит, вновь изуродует твоё тело, как сделала это с Шаксом, а твой разум извратит, подчинит. Она вытеснит тебя, ты перестанешь быть собой, будешь принадлежать лишь ей и исполнять лишь её волю.

— Или её, или Всевышнего?! — вскинулся Влад, неудачной формулировкой задетый за живое, но быстро вновь взял себя в руки. С ней рядом, в её объятиях иначе не случалось. — Я тебя люблю, Лайя! И это тот свет внутри меня, который ничто не погасит и от которого я никогда не отрекусь! С его помощью я обуздаю любую силу! Я смогу. Обещаю. По волчьим жизненным законам — самостоятельно, в одиночку, без вымоленных подачек. Но только если ты будешь на моей стороне, — он попытался отстраниться, чтобы увидеть её лицо, но она не позволила.

— Всегда, — прошептала Лайя, касаясь носом и лбом его обнажённой груди. — Всегда, любимый. Ни Всевышний, ни кто-то другой. Я. И не Он, а я сейчас прошу тебя — доверься мне! Послушай меня! — она обхватила ладонями его плечи, стремясь прижать себя к нему в максимуме возможных точек, не осознавая даже, что ближе и сильнее было просто некуда. — Увидь моими глазами, я тебя умоляю!

— Слишком… поздно!

После этих слов, произнесённых с очевидным усилием и отдавшихся в её губы зарождающимся в глубинах его груди рокотом, его напряжённое тело замерло в её руках, вынуждая Лайю отстранить лицо и опасливо поднять голову в поисках причины. Инстинкты тотчас велели ей отпрянуть, но вместо этого девушка лишь сильнее обхватила каменеющее под её ладонями тело, наблюдая, как с его плеча на спину стекает тягучая чёрная капля, на расстоянии сантиметра минуя её судорожно вцепившиеся пальцы, оставляющие на бледной коже красноватые вмятины и лунки от ногтей. Стекала, покрывая кожу чернотой, и тут же беспрепятственно проникала сквозь, впитывалась в неё, как в губку.

— Прочь! — истерически взвизгнула Бёрнелл, смещая руку, накрывая ладонью чёрную массу в плотный контакт, от чего та моментально распалась на множество отдельных капель, и как ртуть, разбежалась, растеклась в разные стороны, отскакивая от кожи и шипя.

У самого её уха, проецируя не свои ощущения, Влад тоже зашипел сквозь стиснутые зубы, глубоко прерывисто втянув носом воздух. Он крупно вздрогнул всем телом, но вырваться не попытался, не отстранился.

Ему не нужно было тратить на это силы, тьма всё равно придёт на его зов, вновь и вновь сама притянется непреодолимыми узами существующей между ними связи, его тёмным помыслами, разрушительными эмоциями и стремлением обрести неограниченную, никем неконтролируемую власть. И этому — его истинному желанию, взращённому из необходимости — больше не сможет препятствовать даже её свет. Слишком много энергии скопилось вокруг, слишком безудержна она была в своём стремлении завладеть сосудом, слишком открыт был для неё Влад.

Отныне он жаждал её могущества больше, чем когда-либо.

— In nomine tenebri! — пророкотал он потусторонним, не своим голосом, рвущимся из глубин расширяющейся для вдоха груди, и открыл глаза, что снова наливались непроглядной чернотой. — Да станет вместилищем тьмы…

«…тот сосуд, что наполнять душа должна».

У Лайи был всего миг до того, как её страшные воспоминания обернутся неизменной реальностью, сорвавшейся с его губ вслух произнесёнными словами. Всего миг, чтобы сделать хоть что-то под пожирающим её взглядом воплощающегося конца всему сущему.

«Господи, всемогущий и милосердный! — взмолилась девушка, не думая, позволено ли ей это, уже не зная, есть ли в её молитвах сила, но поступая так, как и любой другой человек поступил бы, в жесте крайнего отчаяния обращая свой взор и надежды к небесам. — Ты, кто не желает смерти грешника…» — чувствуя позади плеск пребывающей тьмы, её не касающейся, но стремительно заполняющей малейшее свободное пространство, Лайя впилась поцелуем в сжатые в тонкую линию меловые губы, проглатывая срывающиеся с них роковые слова.

Она ожидала сопротивления, ждала, что тьма поглотит их так же, как воды северной Атлантики поглотили Титаник, разлучит их не имеющей температуры и не ведающей милости волной, как холодный океан разлучил Розу и Джека, не оставив им шансов на будущее.

Но Влад не сопротивлялся, его губы не запрещали, не отталкивали, наоборот, они призывно распахнулись, встречая её поцелуй так, словно ждали его. Встречая её губы, вкус, язык, дыхание — забирая их, но отдавая взамен гораздо больше.

О, нет! В океане первозданного мрака они были вовсе не Розой и Джеком, и даже не Титаником, они были тем самым айсбергом, что бороздил океан, по праву считаясь его властелином.

На изнанке зажмуренных век Лайи, подстегиваемые тактильными ощущениями, бутонами цветов раскрывались воспоминания — те, что о нём, те, которые с ним. Самые яркие, самые светлые из них, заставляющие сердце сбиваться с ритма, замирая.

Неужели он был готов в одночасье все их предать?

Неужели, после стольких веков непрерывной битвы, которую от неустанно вёл с демонами собственной души, он готов был просто сдаться?

Из-за неё?

Лайе было так страшно от осознания этого, так больно, но в то же время так дурманяще, до слепого безумия хорошо, что, казалось, одним только этим чувством — извращённым удовлетворением от того, что ради неё единственной мужчина готов был пасть в бездну преисподней — она заслуживала пасть и гореть вместе с ним, пока не иссякнет само время. Гореть, не сгорая, за свой смертный грех — за вожделение друг друга, которое ни один из них не смог преодолеть.

Влад не воспринимал уже ничего — безудержные, нескончаемые вопли, разрывающие на части всё его естество, затмили все чувства. Стёрли все, кроме одного — прикосновения её губ, способного изменять реальность.

В один момент он падал в пустоту, как кумир — в воющую толпу обезумевших фанатов, готовых растерзать его на части; в следующий же, одновременно с ворвавшимся в него её дыханием Влад осознал звенящую тишину, словно его накрыло звуконепроницаемым куполом. Тишину отрезвляющую, заставляющую встрепенуться разом все его инстинкты, прежде спавшие мёртвым сном.

Резко распахнув глаза, Дракула, не рассчитывая приложенной силы, обеими руками толкнул девушку прочь от себя, вслед за прикосновением губ спеша разорвать любой телесный контакт с ней.

Лайя опомнилась, лишь когда от заветного ощущения поцелуя на её губах остался лишь его вкус — солёный пот и металлическая кровь. В панике она вновь протянула к нему руки, понимая, что расстояние между ними снова увеличилось, и она больше не могла его касаться. А он стоял так бесконечно далеко от неё, на фоне сплошной стены черноты, которую сдерживал лишь вспыхнувший с новой силой светящийся купол, хрипло дыша ртом и прижимая кулак к губам так, будто поцелуй их был ему бесконечно противен или даже причинил боль. Гримаса отвращения уродовала черты его человеческого лица сильнее прежнего тёмного обличия.

— Влад, — у неё больше ни осталось ни слов, ни мыслей, лишь его имя, давно ставшее молитвенным.

Я не вижу своё лицо

В отражении пустых зеркал.

Будто преданный Богом, но

Словно сам этого желал. ©