Часть 15 (1/2)

«Идём же, Лале, тебе пора выбирать».

Лайя обернулась на зов или, по крайней мере, ей так казалось, ведь в этом мире между мирами у неё не было тела. Хотя на самом деле, она себе даже не представляла, как всё устроено, какие законы действовали в… жизни после смерти. Она не была уверена, что хотела об этом узнать.

— М… мама? — вот теперь девушка окончательно запуталась в происходящем и совершенно растерялась.

Перед ней простирался не двор пустующего замка, а заброшенный домик Хюмы в саду османского султана. И мама Лале — Айше-султан, по ощущениям самой Лайи, имеющая такое же право называться её мамой, как и Энни Бёрнелл — протягивала к ней руки, призывая в свои объятия. Её губы замерли в тёплой улыбке, а глаза лучились материнской заботой и любовью, которые Лале в своё время так и не довелось познать.

Несмотря на стремительно одолевающее её отчаяние, Лайя не спешила откликаться на ласку, держась настороженно. Айше, должно быть, почувствовала это, её руки медленно опустились, а улыбка померкла.

— Благословенная душа может родиться в любой семье, где хотя бы один кровно связан с Орденом, — тихо заговорила она, глядя на Лайю с прежней теплотой, к которой теперь примешивалось едва читаемое во взгляде сожаление. — Но мы не перерождаемся заново, поэтому каждый раз это разные для тебя люди. Мы по-разному выглядим, носим разные имена, занимаем разное положение в обществе, даже по-разному относимся к оказанной нам великой чести быть твоими родителями, но одно объединяет всех нас сквозь время — безусловная и бесконечная родительская любовь к своему ребенку, желание уберечь его от жестокости смертного мира. Даже ценой собственной жизни.

— Но это неправильно! — с отчаянной уверенностью воскликнула Лайя, внезапно осознав, что отныне ей доступна эта возможность, которой ей так мучительно не хватало в одностороннем монологе Шотета. Теперь она могла не только смиренно слушать, но и отвечать. — Так не должно быть. Иначе, какой смысл в моём свете души, якобы чистом и благословенном, если каждый раз из-за меня гибнут люди. Ты ведь тоже погибла из-за меня. Что если я вовсе не такая? Не… святая? — Лайя лихорадочно стала перебирать доступные ей воспоминания из обеих жизней, нарочно выискивая самые тёмные, самые порочные, сопоставляя их с общеизвестными учениями о том, что такое грех.

Похоть? Да, определенно, она её испытывала, ведь она любила и желала мужчину, она была с ним физически близка вопреки обычаям и вере. И она не хотела бы делить его ни с кем, а значит и жадность ей не чужда. Зависть? Она завидовала счастью Сафие, как завидовала и многим другим, свободным от статуса, этикета и вековых предрассудков девушкам, которым позволено было выбрать себе мужа по любви. Она злилась. Очень сильно, на очень многое и многих. На свою судьбу султанши, на совершенно незнакомых ей людей из чужой страны, предавших Влада и его родных, на Мехмеда, который грозил Валахии стотысячной армией из жажды личной мести Владу за то, что Лале предпочла его султану, на венгерскую знать, теперь вот — на весь Священный Орден за то, что посмели скрывать от неё правду так долго. Да что там злость… Случалось так, что она желала вреда другим, даже смерти. Разве эти чувства и мысли могли быть присущи… светлой госпоже, которой её напропалую величали знакомые и незнакомцы? С той самой чистой душой, которая так ценна?

— Я вовсе не такая! — Лайя решительно покачала головой, понятия не имея, что теперь делать с этим открытием, внезапным, но, пожалуй, совершенно не удивительным, ведь она-то знала себе цену. Теперь, если она не чиста и не светла, значит, ей дорога… в ад? К бесам, к Владу…

Пока мысли девушки мчались скорым поездом, обгоняя реальность, рядом с Айше возникла ещё одна фигура, вначале окутанная ослепительным белым свечением, из которого медленно, постепенно проступал лик. Лайя узнала его сразу, едва он обрёл очертания.

— Дядя Мурад?!..

Он улыбнулся ей сдержанной, но всё такой же тёплой улыбкой, знакомой Лайе по воспоминаниям прошлой жизни.

— Моя дорогая племянница… — он не стал простирать к ней руки или приближаться, как если бы дворцовый этикет по-прежнему имел значение, и его титул падишаха всё ещё стоял между ними, устилая пропасть в несколько эпох, что их отныне разделяла. — Суть ведь отнюдь не в абсолютной непогрешимости и отсутствии злых намерений как таковых, а в том, чтобы отличать злые помыслы от добрых и уметь вовремя остановить себя, не дав помыслам стать деяниями, сберечь внутренний баланс между светом и тьмой. Да, в каждом без исключения есть и то, и другое, значение имеет лишь, какую сторону мы выбираем. Благо может твориться во зло, а зло во имя блага. Я сотворил много зла с благими намерениями. Я принадлежал к великому Ордену, хранящему великую мудрость Всевышнего, при этом я воевал, неся от имени Ордена истинную веру, как мне тогда казалось. Я убивал и отдавал приказы другим убивать от моего имени. Я не стал достойным отцом ни одному из своих сыновей, Мехмеда и вовсе подтолкнув во тьму. Но никогда я не испытывал удовлетворения от греха убийства, никогда не отдавал приказ убить с лёгким сердцем, никогда не чувствовал вседозволенности от власти, которая была в моих руках. Поэтому, возможно, когда настал момент, в моей душе сохранилось достаточно света, чтобы я осознал свои ошибки и не поддался тьме, сколь бы желанной ни была обещанная сила. Ты же, моя дорогая, сотворила добра куда больше моего, ведь ты всегда очень чутко ощущала злые намерения не только в своей собственной душе, но и в душах других. Более того, даже тьму ты умела принять и осветить. Ты сделала то, чего никто не смог, даже я… Ты увидела свет в Мехмеде, когда он старательно демонстрировал тебе лишь пороки своей души.

— Но ведь… — как Лале, она знала, что не имела права так бесцеремонно перебивать султана, но та её жизнь давно прошла, а переродилась она в гораздо менее консервативном обществе, поэтому, как Лайя, она не ощутила вины за свой поступок. — То стихотворение… Ведь вы сами тогда вызвали его в Эдирне, вы им так гордились…

— Знания и мудрость — это, безусловно, очень важные черты для любого человека, и особенно, для правителя, но, увы, далеко не единственные… Ах, если бы я понимал это тогда. Ведь со временем свет просвещения и мудрости в нём угас, а твоя вера в него обернулась для тебя лишь горечью потерь. Но ты дала ему шанс, который не дал бы никто другой. Моя дорогая, вне всяких сомнений, свет твоей души всеобъемлющ и безусловен, но он отличается от того, которым обладают другие. Их свет — это негаснущее пламя вечной войны между Светом и Тьмой, обладающее не меньшей способностью разрушать и уничтожать, чем сама тьма. Твой же свет способен проникать в самый непроглядный мрак, озаряя его, разбавляя и балансируя, а не испепеляя.

— Только кому помог этот баланс? — спросила Лайя риторически, скорее, у самой себя, не ожидая и не требуя ответа. — За столько веков… тысячелетий от начала мира и бесконечность воплощений, которые я уже никогда не вспомню. Я умерла. В очередной раз даже не успев узнать о своём истинном предназначении. А вернуться смогу, лишь когда звезды сойдутся, и Тьма накопит достаточно сил на человеческих пороках и грехах. Чтобы всё неизбежно повторилось вновь.

— Да, так было раньше. Цикл возрождения не нарушался и не прерывался ещё ни разу с того момента, как великим стражам была дана их сила. Так должно было произойти и теперь. Жизнь родоначальников конечна, как и всё живое, их смерть, естественная или насильственная — неизбежное условие последующего возрождения. Таковы законы природы, но теперь… что-то изменилось. Мы это чувствуем в тебе. Кто-то вознамерился вмешаться в сам акт творения, в саму твою сущность.

— Что это значит? — задавая очередной вопрос, Лайя, давно готовая провалиться хоть прямиком в адскую жаровню, не испытывала страха или неодобрения за сам факт вмешательства, чьим бы оно ни было и в чём бы ни заключалось, она страшилась лишь того, какую цену придётся заплатить за подобное. А главное — кому?

— Ты здесь, с нами, а с тобой — твоё бремя земного бытия, и это значит, что за предел ты ещё не шагнула, — первой заговорила Айше, смотря на Лайю глазами, полными безусловной любви, но вместе с тем — невысказанной тоски, сожаления. — Тебе больше не обязательно ждать, мой солнечный тюльпан, забывать прожитое, рождаться заново в чужом мире, учиться, возвращать по крупицам утраченные воспоминания. Ты можешь в полной мере вернуть себе всё то, что у тебя безвременно забрали, но… — впервые за всё время Айше склонила голову, отведя глаза. — Для этого тебе придётся сделать выбор.

Даже не зная, в чём он состоит, Лайя душой понимала, что уже его сделала. Но не было от этого понимания ни радости, ни успокоения, лишь ещё больше вопросов.

— Тот, кто сделал этот выбор возможным для меня… Это кто-то тёмный, да?

Если бы у Лайи было сердце, оно бы точно перестало биться в ожидании ответа. Не ответа даже — приговора, после которого любой выбор станет иллюзорным из-за невозможности его сделать, из-за невозможности принять… его цену.

— И да, и нет… — Айше снова подняла на Лайю глаза, ответив неопределенно, но один взгляд её уже дарил надежду. — Это коллективный замысел. Для его осуществления требовалась огромная энергия, которой не мог обладать кто-то один. В одиночку с такими стихийными потоками силы никто бы не совладал. Его бы попросту смело и уничтожило.

Ещё какое-то время, если понятие времени вообще было применимо для места, в котором она находилась, Лайя пыталась понять, кто из её окружения мог быть к подобному причастен, кто мог заранее знать, какая участь ей грозит. Перед глазами одно за другим вставали воспоминания, видения, закручиваясь в водовороте бесконечных причин и следствий, неизбежно ведущих к уже известному результату. Шотет с его попыткой открыть душе Лайи истину, загадочная Эрджи, которая стерла маленькой Лайе память об их встрече со стариком-магистром, Ноэ…

Едва только девушка догадалась связать способность Ноэ к предвидению, которой сама однажды стала свидетелем, со своим нынешним положением, как очередное видение обернулось для неё полноценной реальностью — огромной залой без конца и края с бесконечными ящичками картотеки. Седовласый хозяин залы в своём чёрно-золотом одеянии стоял над каким-то прибором и напряженно вглядывался в него своими разноцветными глазами. Лайе не было доступно то, что он видел, вероятно, оно не было доступно никому, кроме самого провидца, но выражение лица Ноэ, весь его облик, подсказывал, что видел он нечто воистину страшное. Даже для него, беса, страшное. В конце концов, оставив прибор, или просто отчаявшись настроить его на нужный ему результат, он принялся что-то целенаправленно искать в бесконечности ящичков, пока не извлек из одного из них свиток — ветхий, готовый вот-вот обратиться в прах, как жжёная бумага и древний, кажется, как сам мир. Несмотря на видимую хрупкость, Ноэ ловко удалось развернуть его на столе, не повредив, и золотой коготь наручи над его указательным пальцем уперся в начертанный иероглифами текст.

— Не думал я, что когда-нибудь снова возьму его в руки по собственной воле. Ну, что ж… в отличие от остальных, я вряд ли доживу до момента, когда ты сможешь спросить с меня за содеянное, Дракула, сын Дракона, так что опасаться мне нечего, — Локид поспешно скатал свиток в небрежный рулон и растворился во тьме. И на этот раз Лайя, кажется, безо всякого жетона с магическим символом египетского божества проделала этот трюк одновременно с ним, хотя он и не замечал её присутствия.

Когда пространство снова оформилось вокруг неё, выступив из сплошной черноты, после некоторой растерянности Лайя распознала в убранстве комнаты, где оказалась, осовремененный интерьер Чёрного замка.

— Почему я должна тебе верить? — на полу в кругу из зажжённых свечей и намелованных символов по-турецки сидела Сандра, глядя на Ноэ одновременно с неодобрением, страхом и плохо скрываемым восхищением. Тот предстал перед ней в своём истинном обличии. Дрожащий огонь свечей, в полутьме играя на его одежде и доспехах, создавал иллюзию, будто он был облачен в жидкое золото, а седые волосы отливали расплавленным серебром. — Однажды ты уже пошёл против воли Влада и умышленно навлёк беду на всех, кто ему дорог. Из-за тебя пострадала моя сестра.

— Ну хоть смерть отца и Грэдиша мне не приписываешь — и на том спасибо. И ты ни в коем случае не должна мне верить, — заговорил Ноэ непривычно серьезным голосом, враз лишённым всякого намека на прежние лёгкость, беззаботность и извечный сарказм. — Я ведь бес, я делаю лишь то, из чего могу извлечь личную выгоду. Но вот если ты не поверишь самой себе, Александра, это будет настоящим преступлением против себя и Господина с Госпожой. Ты ведь тоже предчувствуешь это, ощущаешь, что оно грядёт с неизбежностью потока лавы, стекающего с извергающегося вулкана. Это абсолютное зло, моя юная ведьмочка. В сложной иерархии тёмного мира на данный момент именно оно находится на самой вершине пирамиды власти, а это значит, что ни я, ни Влад не сможем его остановить. Он придёт, возьмёт своё, прольёт кровь потехи ради и разом обессмыслит всё, чего когда-то удалось добиться немалым трудом. Твой родовой долг, твоя клятва верности, даже твоя жертва в одночасье потеряют всякое значение. Лайя погибнет или того хуже, лишится бессмертной души, а Влад обратится во тьму. И ничто ни в одном из миров не останется прежним.

Ещё не подозревая о содержании текста, лишь с подозрением глядя на зажатый в руке Ноэ свиток, Сандра поежилась и обхватила себя руками, будто пытаясь защититься от воздействия невидимой силы.

— Это очень… древняя магия, — спустя какое-то время молчаливых раздумий заключила девушка. — Я не… уверена, что мне хватит на неё сил.