Часть 14 (2/2)
— По замыслу Господню, для того чтобы уравновесить Тьму, кому-то из олицетворяющих Свет до̀лжно было принести себя в жертву, а поскольку жертва эта должна была стать абсолютной и добровольной, о ней не должно было сообщать заранее. Когда замысел был разгадан членами Ордена, одни сочли подобную цену слишком высокой за душу, уже безнадежно потерянную во тьме, не позволив другим даже помыслов о том, как спасти дракона. В итоге он был уничтожен, а все его последователи методично истреблялись на протяжении долгого времени членами Ордена, пока линия крови окончательно не иссякла, воспоминания не стерлись у последних из смертных, а от величественного рода дракона на земле остались лишь его бледные подобия — летучие мыши — вестники тьмы.
Маленькая девочка большими испуганными глазами смотрела на чёрно-белый рисунок страшного существа на пожелтевшей ветхой странице. Её совсем ещё юное воображение не умело найти даже самых приблизительных ассоциаций, на что оно было похоже. Повзрослевшей в один момент на тысячи и тысячи лет душе Лайи ассоциации не требовались — она знала наверняка, узнала с полувзгляда. Но не верила или, по крайней мере, отчаянно сопротивлялась верить.
— Шесть столетий назад, питаемая неуёмным стремлением человечества к завоеваниям и готовностью идти ради обретения силы на любые жертвы, Тьма вновь громко заявила о своём праве на власть над сущим. Её некому было сдерживать и контролировать, ведь великий тёмный престол опустел на долгое-долгое время. На этот раз жертв, поддавшихся искушению, не удалось избежать даже среди знающих членов Ордена, ведь и они не оставляли мечты о бессмертии, а дано оно было лишь избранным, да и то не абсолютное. Мужчины из человеческого рода не могли и мечтать об этом, а какая мать не жаждала бы для своего ребёнка подобного благословения. В год 1430-ый в правящей семье османского султана Мурада II звёзды предрекли великое возрождение. Сразу двое матерей, самостоятельно или через мужей кровно связанные с Орденом, молились, чтобы именно их дитя коснулась длань Всевышнего. Но только великая сила любви способна воскресить древнюю душу, а Хюма-хатун стала лишь мимолетным увлечением падишаха, и у неё родился мальчик. Будущий султан Мехмед II, завоеватель половины мира, принадлежал к Ордену по праву рождения, но лишь как хранитель знаний и защитник, но не Основатель, ведь этот титул, независимо от своего статуса, могла наследовать только девочка. И таковая родилась у сестры Мурада. Будучи его племянницей, она не претендовала на трон османов, при этом наследовала трон и власть, стоящие превыше любой государственности. А также бессмертие, духовное, не физическое, но эту разницу сложно объяснить матери, более всего на свете боявшейся потерять своего единственного сына. Поэтому, когда несчастье случилось, Хюма разочаровалась в светлой силе и обратилась во тьму с просьбой вернуть её сына к жизни. За это она заплатила наивысшую цену, какую только можно представить — преподнесла на жертвенный алтарь светлую душу Айше-султан, матери благословенной души Основательницы. Душу мальчика, поневоле ставшего жертвой ритуала, удалось сберечь, но тьма оставила на нём свой неизгладимый отпечаток. В дальнейшем, в сочетании с отношением к нему отца и остальных членов Ордена это повлияло на уже осознанный выбор самого Мехмеда. Он жаждал власти большей, чем была ему дана, он жаждал силы и бессмертия — так тьма медленно, но верно, через амбиции новых юных его членов проникла в Орден изнутри. В поисках физического обличия для себя и источников чистой энергии, тьма неустанно искала возможность заполучить то, что сделало бы ее власть абсолютной и неоспоримой — свет благословенной души. Давно раздираемый изнутри противоречиями, разобщенный, Орден слабел и уже не мог надлежащим образом выполнять своё прямое предназначение. В решающий момент никто не уследил за тем, какая душа следующей попала в липкие, умело расставленные сети. И хоть Основатели, долгие века хранившие в секрете свои прошлые огрехи, знали наверняка, что у дракона не было наследников, им быстро пришлось признать, что сила, которая была ему дана, не иссякла. Именно эту силу, которую на то время он в себе и не подозревал, Влад III Басараб, великий Господарь Валахии, прозванный Колосажателем за излишнюю жестокость к своим врагам, по собственной воле принёс воплотившему в себе первозданную Тьму существу, претендующему на великий тёмный трон со времен свержения дракона. Но у него не было ни силы, ни души, коими от рождения владел Господарь валашский, а последний, в свою очередь, был всего лишь человеком — смертным, слабым и не способным дать отпор полчищам турок, жаждущих вернуть себе своё. В итоге двое сумели договориться, на заведомо неравных для одного из них условиях, без оглашения истинной цены, а Орден был слишком отвлечён внутренними распрями и внешней захватнической политикой османов, чтобы помешать скреплению договора. И лишь когда непоправимое свершилось, Светоносные почувствовали высвобождение колоссального количества тёмной энергии, в одночасье перешедшей из тёмного мира в мир людской. Дракула, что весьма символично означает «сын дракона» не торопился предъявлять своё право на место в Ордене и верховную власть над тёмными, в Ордене, в свою очередь, не спешили обманываться его незнанием, ведь посвященные-то понимали, какие два исхода скрывались за его вероятными притязаниями на власть. Насколько бы духовно сильным и волевым он ни был, однажды тьма в своём избытке неизбежно поглотит его, или светлая душа будет вынуждена проложить ему дорогу к трону своей жертвой. Орден предпочёл эту жертву исключить, позволив светлой госпоже погибнуть в извечной в людском мире борьбе за власть. Они знали, что однажды она непременно возродится, но это будет уже совсем иное время и совсем иная жизнь, в которой существовала вероятность, что она сделает иной выбор. В противном случае, она снова погибнет, и история повторится. Ей позволят повториться, потому что великое зло, моя госпожа, охотится за вашей светлой душой. Завладев ею, он уничтожит Орден и обретет невиданную мощь. Ваша же смерть на время сделает его трофей недосягаемым, и оно отступит назад, в тёмный мир, чтобы копить силы до следующего великого возрождения и следующей попытки. И если до этого момента ему удастся заручиться поддержкой истинного претендента на темный престол, боюсь, вернется он непобедимым. Поэтому и важно разорвать, наконец, этот порочный круг. Вы должны вспомнить, моя госпожа, — Шотет ласково погладил девочку, свернувшуюся клубочком на его коленях, по голове, — вы должны узнать правду.
Где-то в складках его огромной мантии раздалась мелодия телефонного звонка — старая, похожая на трель будильника, и задремавшая было девочка сонно захлопала глазами. Мужчина вытащил старенький кнопочный телефон и ответил на звонок, но почти сразу же сбросил, и лицо его приобрело тревожное выражение.
— Они близко, — старательно скрывая охватившее его волнение, вслух произнёс Шотет, а его взгляд, прежде излучающий лишь спокойную уверенность, взволнованно заметался от одной вещи к другой, то и дело возвращаясь к Лайе, а та лишь испуганно смотрела на незнакомого дядю и сонно хлопала глазками. — Простите, госпожа. Будьте уверены, очень скоро я понесу наказание за своё преступление.
— Дяденька, я хочу к маме… — впервые за все время с дрожащих детских губ сорвались слова, и глаза, которыми взрослая душа Лайи смотрела на окружающий её, по всем признакам реальный мир, заволокло пеленой слёз.
Но дяденька больше не читал ей сказки и ничего не отвечал.
Он торопливо поднялся на ноги вместе с плачущей девочкой, рассыпав вазочку со сладостями, и, обведя беглым взглядом часовню, словно в последний раз на прощание, торопливо пошёл прочь. Где-то вдалеке уже слышался рев серен от приближающихся к замку полицейских машин.
— По вашу душу, магистр, уже подняли все спецслужбы города, а вы, смотрю, не больно-то торопитесь завершать ритуал, скрываясь от меня на святой земле, — с упрёком сказал новый голос, на этот раз высокий, явно женский, но Лайя, крепко прижатая к груди своего похитителя, не видела ничего кроме складок его чёрной мантии и время от времени мелькающего в них медальона. — Я-то всегда успею уйти.
— Только не от него. Если он узнает…
— Он давно отошёл от дел мирских и спит мёртвым сном в гробнице, за океан отсюда, — уверенно парировал голос, — а недалеко от него покоятся давно истлевшие останки его жены. Не пугайте меня его праведным гневом, магистр. Вас самого ожидает многим худшая участь. А впрочем… если мы хотим успеть, довольно разговоров.
Размышляя над тем, почему голос незнакомки казался ей таким знакомым, Лайя почувствовала, как её перехватили и потянули на себя чьи-то чужие руки. Испуганная девочка, не понимающая, что с ней делают и чего хотят, что было сил вцепилась в мантию дяди, что был к ней добр, читал сказки и угощал сладостями.
— Дяденька… дяденька, не отдавайте меня…
Но тот вдруг стал неумолим и совершенно равнодушен к детским слезам, резко вырвав своё одеяние из крохотных сжатых кулачков.
— Ну что ты, куколка… — женский голос же, напротив, зазвучал ласково, увещевающе, но всё же это был не мамин голос, и маленькая Лайя тихо плакала от страха. — Не плач, baba*, это совсем не больно.
Красивая женщина с миловидными, поистине ангельскими чертами лица развернула девочку к себе, и Лайя охнула бы, если бы могла, потому что узнала в незнакомке… ту самую Эрджи, невесту мэра, ничуть не изменившуюся и ни на год не постаревшую за двадцать прошедших лет.
— Вы, должно быть, глубоко разочаровались в своих названных братьях, раз пошли на сделку без малого с тёмными, поступившись древними законами и собственными принципами, — своей бледной прохладной рукой с тонкими пальцами Эрджи успокаивающе погладила девочку по лицу, заботливо заправив за ухо прядку, выбившуюся из растрепавшейся причёски. — Посмотри на меня, крошка, — она взяла растерянную Лайю за подбородок и направила её взгляд навстречу своему — голубому и бездонному, точно омут.
— Вы, должно быть, глубоко разочаровались в своих прошлых ошибках и том, к чему они в итоге привели. Вы не поддержали его в борьбе за княжение, всячески помогая своему мужу в заговорах против законной власти в Валахии, а теперь хотите доказать ему свою верность в надежде, что он проявит милость.
— Как, собственно, и вы, — Эрджи равнодушно пожала плечами и чуть заметно улыбнулась, после чего вернула все внимание Лайе, и та всем своим естеством почувствовала, как буквально тонет, растворяется в её глазах, как неумолимо исчезает из её памяти свод часовни и лицо прекрасной незнакомки с витража, и знак Меркурия на крышке шкатулки, и корона с кольцом, и страшные картинки, которые показывал ей дядя… и сам дядя, погружаясь а липкий туман забвения, бесследно в нём растворяясь.
Перед глазами стало темно, все чувства в один момент притупились, а когда снова вернулись, то слух взорвался тысячей незнакомых звуков, вселяющих в детское сознание неподдельный ужас — завывали сирены, кричали люди, лаяли и рычали поисковые собаки, звенел металл.
— Лайя… Лайя, девочка моя, — на этот раз голос был знакомый, родной — мамин, преисполненный волнения и страха, её теплые руки касались лица, — открой глаза…
Лайя повиновалась, но первым, что она увидела, стало отнюдь не мамино лицо. Она наблюдала, как красно-синий свет от мигалок полицейского автомобиля отражался в полированном лезвии…
«Нееееет!» — в ужасе от невозможности помешать неизбежному кричала душа Лайи, вынужденная быть лишь безвольным наблюдателем уже давно свершившихся страшных событий.
Взметнулся меч, удерживаемый твёрдой, безжалостной рукой — и голова человека, не имевшего никакого другого умысла, кроме благого открытия истины, полетела с плеч.
«Нееееет!»
Чья-то — мамина ладонь — закрыла девочке глаза, но душа Лайи, успевшая повидать сотни и тысячи смертей, страдала от невыносимой боли за каждую загубленную жизнь.
«Идём… — вдруг позвал её чей-то новый голос, увлекая словно бы куда-то назад, хотя её юное, ослабленное потрясениями тело, послужившее временным вместилищем повзрослевшей душе, уже уносили прочь к полицейской машине, где ждал ещё совсем молодой комиссар Дуган и другие, совершенно незнакомые Лайе люди. — Идём же, Лале, тебе пора выбирать».