Глава 14. Красные или черные? (1/2)
Красные или черные?
Будто бы специально моросил противный затяжной дождь, и небо было наглухо затянуто тяжелыми серыми тучами в тот день, когда улетал от них Филипп. Алисе до последнего момента казалось, что этого не произойдет, что Фил передумает, или случится что-то непредвиденное, что-то особенное, и все встанет на свои места. Она напросилась в аэропорт, надеясь как-то помешать… Но Филипп улетел. Этого уже не изменить, самолеты не возвращаются.
— Ты точно в порядке, пап? — Алиса явно медлила, не выходя из машины, когда они вернулись из аэропорта и отец остановил машину возле ее подъезда. — Давай я с тобой хотя бы сегодня побуду.
— Нет, Алиса, не нужно. Хватит.
Она нехотя вышла из машины, задержавшись на тротуаре, и снова наклонилась, чтобы посмотреть ему в лицо:
— Пока, пап?.. Ты же справишься, правда?
— Да, конечно. Иди домой.
Все правильно, это она во всем виновата! Таким радостным был Фил в аэропорту, таким болтливым и беззаботным, как будто ничего не видел, вообще ничего не чувствовал! И папа, казалось, ничего не чувствовал, но совсем по-другому… Он был словно замороженным, застывшим и безразлично спокойным… Мертвым как будто. А когда пора уже было идти в зону досмотра, у него вдруг вырвалось:
— Скажи, тебя там ждет Грегор? Я читал его сообщение у тебя в ленте. Ты не просто работать едешь, ведь так? Ты едешь к нему!
Филипп помолчал, глядя папе в лицо, а потом твердо так, явно обидевшись, сказал:
— Ты же знаешь, если читал — я буду работать в его номере. До свидания, Герман. Я буду тебе звонить.
— Не надо. Не надо, Филя…
— Хорошо, — зло сощурился, глядя на отца, Филипп. — Если ты так хочешь.
И папа опустил глаза, будто бы в чем-то перед ним провинился, а Фил просто развернулся и пошел быстро, не оглядываясь, вдоль натянутой ленты. Отец резко отвернул голову, снял очки и зажмурился. Алиса крепко обняла его обеими руками, изо всех сил к себе прижимая, но чем она могла ему помочь? Ему ни капельки не было легче оттого, что она рядом!
Слава богу, что Маргарита Львовна не поехала с ними в аэропорт, только ее радости от отбытия Филиппа из России им там не хватало! Конечно, бабушка счастлива за своего дорогого внука, только что Алисе до ее счастья? Отец уже уехал, а у нее просто ноги не идут к двери подъезда, стоит только представить, что сейчас папа чувствует, как будет он заходить в свою квартиру, где сегодня еще был Филипп, как сможет там находиться.
Рев мощного мотора раздался на весь двор и почти сразу же затих у Алисы за спиной. Она резко обернулась, не веря глазам:
— Антон?!
Быстро сбросив шлем, он взбежал на крыльцо подъезда и остановился перед ней, заметно волнуясь и глядя прямо в лицо. Такой простой, знакомый… как будто из другого, из ее родного мира, который она уже почти не вспоминала.
— Я знаю, что он улетел сегодня, этот твой танцор! Можешь рыдать по нему, сколько хочешь! Только он теперь далеко, Лис, а я… в сто раз лучше, чем он! Ты это поймешь! Ты увидишь! Я бы никогда тебя не бросил!..
— Антоша! — бросилась Алиса ему на шею, больше не удерживая хлынувших из глаз слез и прячась у него на груди. — Ты и так лучше всех, ты слышишь?! Увези меня отсюда, пожалуйста! Я так люблю тебя, Антоооон! — кричала Алиса, освобождаясь от слишком тяжелого, непосильного груза накопившихся эмоций, а он вдруг подхватил ее под колени, как маленькую, и понес к своему квадроциклу. И пусть бы никогда эти несколько шагов не кончались, ей хотелось остаться у него на руках, слабой и беспомощной, и ни о чем больше не думать, просто взять и обо всем забыть!..
***
«Филипп, открой дверь! Открой, Филипп, и не смей от меня закрываться!» — Герман колотит в грубое толстое дерево, но только шум воды слышен в ответ, и он продолжает в кровь разбивать руки, зная, что никто ему не откроет: за дверью давно уже никого нет…
— Нет!
Можно не смотреть на телефон, открыв глаза и снова чувствуя, как прикасается к лицу испуганная Вероника. Час ночи. Как минимум три часа бессонницы впереди, потом отключка под утро и новая серия его ночной жизни, в которой, похоже, Филипп поселился на постоянной основе. Почти три месяца прошло. А Герман будто только вчера вернулся из аэропорта…
— У тебя опять кошмары, Герочка? — обеспокоенно спросила Вероника, вернувшаяся к нему недавно, решив, что он слишком тяжело переживает предательство Ани. — Я принесу воды?
— Не надо, я сам встану.
— Только пожалуйста, Гера, давай хоть сегодня без виски! Хочешь, я с тобой на кухне посижу?
Как будто Герману не все равно. Сидит она рядом или спит в другой комнате, ушла от него или вернулась…
Он толком не помнит, как провел последнюю неделю перед отъездом Филиппа, о чем он думал и каким образом сохранял спокойствие, как ходил в офис и возвращался домой… Видно, сознание частично отключилось, не в состоянии охватить масштаб надвигающейся личной катастрофы. В памяти о тех днях лишь сумасшедший секс каждый раз как в последний до реально последнего утром, когда пора уже было выезжать. Филипп горячо объяснялся в любви, снова умирал под ним и бился, обещал, что все будет отлично и они обязательно еще увидятся, но сам ни слова не сказал о том, что встретится в Монреале с Грегором, а Герман у него не спрашивал. До последнего дня не спрашивал, до последней минуты, не желая слышать правду.
Сейчас, воспроизводя в памяти то время, Герман удивляется, как мог не замечать, насколько изменился его вечно витающий в облаках Филя, получив приглашение из Монреаля. Будто бы твердую почву под ногами почувствовал, стал немногословным и сосредоточенным. Он был уже не с Германом, строя планы на головокружительную карьеру, явно что-то обдумывая и с кем-то постоянно переписываясь. Впрочем, известно, с кем. Он уже тогда оставил отношения с Германом в прошлом, увлекшись новым проектом! А Венский все же решился спросить о Грегоре в аэропорту. И ком в горле, который возникает каждый раз при воспоминании о недрогнувшем голосе Филиппа, спокойно ответившего на прямой вопрос, не проглотить даже с виски…
Но неопределенность была бы еще большей пыткой, она оставляла бы надежду на что-то… На что? Что у Филиппа ничего не получится, и он вернется в Россию? Или Герман полетит к нему? Так Монреаль — не Гавана, запросто туда не попасть. А даже если можно было бы дождаться однажды визы, которую сейчас получить практически невозможно, и приехать… Зачем? Посмотреть, как счастлив Филипп в своей родной обстановке, среди понимающих его людей?
— Герман, о чем ты все время думаешь, ну что тебя так мучает? — в сотый, наверное, раз спросила Вероника. — Я прошу тебя, давай обратимся к специалистам, Тома тоже готова помочь…
Ну конечно! Как жить ему без Томочкиной помощи… Ее ежедневные душеспасительные лекции для Германа уже как шумовой фон! Ничего, он привык, главное, что у Филиппа наконец все хорошо. Теперь он рядом с теми, кому не нужно объяснять, в чем трагедия срыва номера, который он сам ставил и репетировал три месяца. Его больше не хватают за одежду и не швыряют в угол, не тычут в лицо телефоном с картинкой, с такой любовью на свою страничку поставленной… Не требуют мыть полы, не поучают на каждом шагу, пытаясь доказать ничтожность дела, которому он посвятил свою жизнь. Не тащат в душные тропики, заставляя скакать на лошади, чтобы покрасоваться перед ним в то время, когда ему хочется просто полежать… И не бросают в аэропорту, раздражаясь от его навязчивости…
И сколько еще подобных эпизодов вспоминает Венский, непрерывно перебирая их в голове и пытаясь выстроить другую, счастливую версию их истории, если бы с самого начала он понимал, что собственная полноценная жизнь только рядом с его глупеньким глазастиком была возможной. А с течением времени все чаще кажется, что не только полноценная… Его звонкий голос так и остался звучать у Германа в ушах, и, кажется, он до сих пор слышит наивные Филины вопросы и смешные выражения.
Герман знал, что ему будет трудно без Филиппа. Какое-то время. Да, черт возьми, он действительно так думал, проведя с ним в постели практически безвылазно последний день! Он бездумно насыщался сексом и, чувствуя приятную усталость, повез Филиппа на самолет. Ощущение непоправимого возникло лишь в аэропорту, когда Филя гордо удалялся, не оборачиваясь, и в голове вдруг начало проясняться: все, это навсегда. И даже тогда он не представлял себе, что ожидает его уже в скором времени, когда окончательно схлынут ощущения от последних часов с Филиппом.
Сейчас Венский валялся бы у него в ногах за единственный шанс хоть что-то исправить! Он бы все средства и связи вложил в то, чтобы открыть для Филиппа здесь студию или клуб, или построить для него целый собственный цирк и, уж конечно, собственный дом! Чтобы Филе не захотелось никуда уезжать, чтобы он был рядом с Германом счастлив… Но он лишь мучился. Лишь горько плакал от обиды и не знал, как Венскому угодить, пытаясь понять суть бесконечных претензий. А Герман свой драгоценный статус сохранять усиленно стремился. Взять хотя бы историю с Аней, в которую он ввязался едва ли не в день начала отношений с Филей. Он точно в невменяемом состоянии находился от первых впечатлений! Он считал тогда это решение таким умным… А ничего более идиотского и придумать было нельзя! Что удивительного в том, что пришлось разгребать последствия, и Филиппу это однажды надоело? Зато теперь своим статусом Венский может наслаждаться сполна, на него больше никто не покушается!
«Я искренне благодарна вам, что не стали препятствовать Филечке в его решении отсюда уехать, — сказала Маргарита Львовна, напросившись на встречу через два дня после отъезда Филиппа. — Согласитесь, эта страна не для него».
Венский согласен, он же все понимает. Можно сколько угодно фантазировать о том, как могла бы сложиться их жизнь, но эти отношения с самого начала были обречены. И если бы вернуться в то кафе, где объявил Филипп о полученном в Монреаль приглашении, Герман поступил бы точно так же. Даже если бы сразу вспомнил о том, что Филе не нужна канадская виза… И точно так же терзался бы потом мыслями о собственной вине, точно так же тонул потом в несбыточных грезах и алкоголе, но не встал бы у Филиппа на пути, как опасалась того заботливая бабушка.
Не разрешить уехать, насильно возле себя удерживая, чтобы Филипп в итоге возненавидел его, как виновника несостоявшейся жизни? Все закончилось бы еще трагичнее, а сейчас хотя бы у Филиппа все в порядке, и бабушка уже уехала к нему, у нее тоже есть немецкий паспорт. Она сообщила перед отъездом, что жизнь у Фили наладилась на западе, он даже встречался с родителями и, видимо, смог им давнюю обиду простить. Все правильно, все так и должно было случиться, ведь Филипп просто случайно на короткое время попал с Венским в одну реальность…
— Герман, так нельзя! — взывала к нему тем временем Вероника. — Ты реально сопьешься, ты все потеряешь!.. Я умоляю тебя, давай пойдем в терапию? Я уверена, это временное расстройство здоровья, не о чем переживать, мы с этим справимся!
Это она о его импотенции, что ли? А вернее, о неспособности от ее прелестей возбудиться? Да ладно возбудиться — после виски такое возможно, а вот закончить процесс — больше никак и ни с кем, только самому, а вернее, с виртуальным взмыленным Филиппом от этого его «Приходи!» до крика о наступающей смерти. Так что о здоровье Германа ей можно не волноваться, его сексуальная жизнь весьма насыщенна, а если еще все его эксперименты припомнить…
Он и до этого думал, что абсолютным гомосексуалистом не стал, дело вовсе не в его «неправильной» ориентации. Иначе как можно объяснить то мгновенное отвращение, которое возникало, стоило оказаться в приватной обстановке с нанятым за деньги парнем? Как и с не нанятым, а просто подцепленным в клубе Адлера и притащенным к себе домой в качестве замены исчезнувшему оттуда Филиппу.
Он надеялся хотя бы на одну ночь от мыслей о Филе отвлечься. И вроде бы это вдруг показалось возможным: что-то общее было в светлых торчащих волосах и прекрасно сложенном теле, и рот был живым и мягким, когда Герман прижал его к стене в своей прихожей, и откровенное желание немедленно отдаться… Но выраженный мускусный запах отталкивал, а потом уже наполовину эрегированный член в нетерпеливо приспущенных джинсах… Герман даже к нему не прикоснулся, с трудом справившись с откровенным омерзением, чтобы не выразить его на лице: сморщенная, темная кожная складка еще скрывала головку, и что было делать Герману в этих чужих штанах?
Нанять молодого обрезанного мальчика труда сейчас не составляет, но все они, как правило, смуглые восточные ребята. Даже при мысли о таких Венский понимает, что не стоит и пытаться, деньги будут потрачены впустую.
И это всего лишь его первые, самые общие фетиши: обрезанная крайняя плоть в сочетании со светлой безупречной кожей. А еще детские веснушки и ободки вокруг светлой радужки, еще аромат ванили и четкие линии рельефа спины, острым уголком внизу сходящиеся. И маленькая родинка на мочке левого уха: специальное место для поцелуев в машине. Без родинки никак, без ободков и ванили тоже, и все это вместе — родное в каждой мелочи, сладкое в каждой складочке, от уголков яркого рта до ромбиков подколенных ямок — существует в реальной жизни, просто очень далеко. В Монреале. И принадлежит уже не Герману… И никогда это Герману не принадлежало — ведь об этом говорила ему стойкая седая женщина, он просто украл это для себя на время! В реальности же у него вот: преданная Вероника, в неравном бою вырывающая из рук бутылку. Зачем, спрашивается? Он же никого не трогает, просто отключается на пару часов. Не нравится — милости просим отсюда убраться, на хрена он ей вообще нужен? Он так прямо ей сейчас и говорит: зачем тратить свою жизнь на заранее безнадежные отношения?