Часть 2. Исповедь Альбуса Дамблдора. Глава 4 (1/2)
Ночью мне вновь долго не удается заснуть. Раз за разом я прокручиваю в голове жестокие в своей откровенности признания Дамблдора и пытаюсь понять, как можно было столь хладнокровно приговорить к смерти семью с маленьким ребенком. Пусть и ради великой цели! Наверное, мне никогда не стать полководцем! Да это и к лучшему! Не желаю вершить и рушить людские судьбы. Горько осознавать, что пообещав мне спасти Лили, Дамблдор по сути дела закабалил меня, сделав на долгие годы своей послушной марионеткой. Но еще больнее понимать, что он даже не собирался ничего предпринять для ее спасения. Напротив. Дамблдор собственными руками выстроил сцену для идеального убийства, забрав у Джеймса мантию невидимку, подсказав этому наивному олуху идею взять в Хранители тайны мерзкого предателя-Петтигрю, и, наконец, не снабдив Поттеров порталом, который они могли бы активировать в случае смертельной опасности. Мерлин Великий! Да Дамблдор почти так же виновен в гибели Лили, как я сам, рассказавший своему хозяину о проклятом Пророчестве, или Темный Лорд, чья Авада убила ее!
А маленький Гарри! Ребенок, чудом переживший Убивающее проклятье! Неужели Дамблдор не мог позаботиться о том, чтобы в доме у Дурслей с ним обращались если не как с родным сыном, то по крайней мере не как с шелудивой собачонкой? В отличие от Альбуса, я собственными глазами видел, в каких условиях рос Гарри. Проникая в сознание Поттера во время наших неудачных уроков легиллименции, я наблюдал за тем, как мальчика притесняли, унижали и даже морили голодом. В голове не укладывалось, что Альбус просто оставил Гарри на крыльце у ненавидевших магию магглов, даже не попытавшись хотя бы слегка подкорректировать их отношение к племяннику. Разумеется, Дамблдор не стал бы накладывать на Дурслей Империо — великому светлому волшебнику не к лицу пользоваться Непростительным заклятьем! Зелья Доверия или Подчинения тоже не годились для данной ситуации: их нужно принимать регулярно, да и неизвестно, подействуют ли они на магглов. Но ведь существуют еще и артефакты! Дамблдору было бы достаточно просто зачаровать любую вещь Гарри — скажем одеяло или предмет одежды — и Дурсли невольно почувствовали бы к нему симпатию. Своим бездействием Альбус превратил детство Гарри в настоящий ад.
В этот момент в голову закрадывается страшная мысль, от которой меня прошибает холодный пот. А вдруг Альбус намеренно не стал корректировать отношение Дурслей к племяннику? Что если все было спланированно заранее: выросший без любви и заботы Гарри, инстинктивно потянется к первому, кто проявит к нему эти чувства, а значит — станет идеальной марионеткой и в нужный момент не раздумывая шагнет под Аваду...Мерлин! Я закрываю лицо руками и ощущаю на пальцах влагу: злые слезы льются из глаз сами собой, не принося облегчения. Осознание, что долгие годы я служил волшебнику, обрекшему Гарри на весь этот ужас лишь ради того, чтобы использовать его как пешку в своей игре, разрывает мне сердце. Кажется, это больше, чем может вынести мой разум. Обессиленый, выжатый точно губка, я проваливаяюсь то ли в глубокий сон, то ли в забытье.
* * *
Утро начинается с восхитительного массажа, после которого мое тело заново наливается живительной силой, и ванны. Последние шаги до нее я делаю самостоятельно, и это по-настоящему окрыляет — невзирая на все оптимистичные прогнозы Фертуччи, я боялся, что не скоро смогу встать на ноги.
Я собираюсь позавтракать сидя за столом, как вполне здоровый человек, но после процедур силы покидают меня, и мне снова приходится лечь в постель. Что ж! По крайней мере, Франческе больше не потребуется кормить меня с ложечки, словно беспомощного младенца.
С едой я теперь вполне могу управиться сам. А вот с иными потребностями тела пока что приходится справляться при помощи заклинаний. Два-три шага — это все, на что я сейчас способен. Счастье еще, что мои гостеприимные хозяева каким-то внутренним чутьем предугадывают мои желания, не заставляя просить применить соответствующие чары.
После завтрака и очередной порции зелий Ферруччи приносит мне несколько свежих журналов «Практики зельеварения».
— Думаю, чтение вам уже не повредит, — говорит он, выкладывая журналы на прикроватную тумбу.
— Но откуда... — начинаю было я.
— Вообще-то я уже полгода их выписываю, — улыбается он, — я ведь знал, кто пожалует ко мне в гости, и не хотел, чтобы вы скучали.
Поистине сегодня день сюрпризов!
Днем, после короткого сна, меня навещает Николо — удивительный массажист, чьи руки творят с моим телом настоящие чудеса.
— Отец отправился в город навестить пациентов, а мне велено развлечь вас беседой, — сообщает он. — Вот только... — он краснеет, что весьма странно для сорокалетнего мужчины, — я не мастер слова.
Не знаю, как по мне, Николо вовсе не обделен даром красноречия. В течение часа он рассказывает мне историю своей семьи. Из семерых детей Ферруччи лишь двое пошли по стопам отца. Сестры давным-давно замужем — одна живет в окрестностях Рима, другая — в Пизе. Обе уже бабушки. Братья Николо разъехались из отчего дома сразу по окончании учебы в магическом колледже Флоренции. Антонио — самый старший из всех — вот уже тридцать лет работает главным целителем больницы имени святой Терезы в Венеции. Орландо — служит в Министерстве магии Италии в Отделе обеспечения магического правопорядка. Маурицио — много лет назад отправился искать счастье за морем и теперь преподает чары в американском магическом колледже Ильвермони. А Паоло — близнец Николо... Он ненадолго замолкает, и я понимаю, что не услышу сейчас ничего хорошего, — Паоло решил, что не имеет права оставаться в стороне от войны с Волдемортом. Несмотря на протесты отца, матери и жены он заказал портал до Англии, и больше о нем никогда не слышали.
— И теперь родители настаивают на том, чтобы я женился на вдове брата, — тяжело вздыхает Николо, — тем более что и она проявляет ко мне явный интерес.
Не успеваю я спросить, почему бы ему в таком случае действительно не жениться и не зажить отдельно, ведь и в самом деле, несколько странно в сорок лет все еще сидеть возле материнской юбки, как Николо еле слышно произносит:
— Я люблю Анжелу как собственную сестру, но не хочу жениться на ней... Дело в том, — он кусает губы и вновь мучительно краснеет, — мне не нравятся женщины... То есть я люблю смотреть на красивых девушек, но...
— Можете не объяснять, Николо! — останавливаю я беднягу. — Я отлично вас понимаю.
— Что, и вы тоже? — у него округляются глаза от неожиданности.
— Да, — киваю я, — тоже.
— И... как в Англии относятся к таким, как вы? — в крайнем волнении интересуется он.
— Без предрассудков, — честно отвечаю я, — однополые партнерские связи не такая уж и редкость.
— Только не у нас, — тяжело вздыхает он. — Католицизм слишком сильно проник в умы здешних волшебников, несмотря на то, что натворила в Италии Святая Инквизиция. Такие, как я, считаются ненормальными. Нам приходится скрывать свою природу, иначе это может обернуться позором для семьи.
— Так ваши родители ничего не знают? — теперь настает моя очередь удивляться бесчеловечности и косности итальянских магов.
— Полагаю, они догадываются, — грустно усмехается Николо, — мне уже тридцать девять лет, а я все еще один. Не представляете, как это тяжело — не иметь возможности просто поговорить по душам с человеком, который поймет и не осудит тебя! — восклицает он. —
— Хотите сказать, что ни разу в жизни...
— Нет, не хочу, — качает головой Николо. — Лет пятнадцать назад я влюбился в сына нашего соседа. Взаимно... Мы встречались около года, а потом... Потом его отец узнал о том, что у сына есть любовник — я предусмотрительно всегда приходил к Джакомо под чарами Гламура, вот только не догадался превращаться в женщину. Дурак! В общем, был страшный скандал. Джакомо не выдал меня ни единым словом, так что я остался не замешан в этой истории. А ему отец приказал жениться, а затем отослал в Венецию. Там он живет и поныне. С женой и пятью детьми. Вот так вот...
— Послушайте, Николо, — осторожно говорю я, — но ведь вы тоже можете уехать из дома. Из страны... Я знаю, что во многих европейских государствах однополые связи не считаются чем-то предосудительным...
— Не представляете, сколько раз я думал об этом! У меня ведь и накопления имеются — с моей-то обширной практикой!
— Так что вас останавливает?
— Боюсь, что отец не переживет такого удара. Он привык, что я — всегда рядом. По вечерам, когда мы сидим на террасе и ведем беседы обо всем, кроме того, о чем не стоит говорить, я чувствую, что нужен ему.