Часть 16 (1/2)
Неделю назад.
Время тянулось бесконечно. Бесконечно медленно. И это отравляло сознание Аказы сильнее яда глицинии, сильнее техник крови Господина. Аказа сходил с ума.
Аказа хотел крови. Хотел утопить в чужих предсмертных всхрипах и раздробленных костях свое тупое бессилие.
Аказа хотел отомстить за свое унижение.
Ему ничего не стоит сейчас пойти стереть с лица земли пару деревень. Или было бы неплохо выследить отряд охотников. Еще лучше — найти и прикончить какого-нибудь Столпа. Взять реванш за Ренгоку Кеджуро — в этот раз победить красиво.
Эти мысли опьяняли, будоражили и без того возбужденное сознание. Золотистые глаза наливались кровью — в нетерпении, в предвкушении. Он — не слабак. Когда-нибудь он снесет голову этому ублюдку-Доуме. Когда-нибудь…
Но не сейчас.
Аказа хоть и был самоуверенным, но самонадеянным кретином он себя никогда не считал. Доума подождет. Пока Аказа обойдется малой кровью — ничтожными жалкими людишками, что попадутся под руку.
Аказе очень хотелось сорваться хотя бы на них, хоть в чем-то последовать примеру Доумы — лишиться последних тормозов.
Но Аказа не мог. Не сейчас.
Сильнее голода в нем кричали и разрывали нутро остатки разума. Сначала он спасет Ее. Вернет к жизни, приведет в чувства.
Иначе все будет напрасно.
Аказа не мог оставить Ее одну даже в своем давно заброшенном забытом жилище — Доума, если захочет, достанет их и здесь. Аказа с необъяснимой жадностью ловил каждый едва слышный вздох, каждый слабый удар Ее сердца.
Первые часы Аказа даже не мог отпустить Ее руки. Не мог оторваться от Нее.
Аказу переполняли самые разные чувства. Ненависть, отвращение и… покойное облегчение.
Но стоило ему хотя бы на миг перестать думать о Ней, как мысли снова начинали плавиться и растворяться в кровавом месиве — Аказу разрывало желание убивать. Аказу снова и снова разрывало колючее осознание собственной слабости, ничтожности.
Аказа смотрел на Ее живой труп и понимал: сейчас он с Ней ничем особенно не отличается. Они оба ничтожно слабы — и телом, и рассудком.
Оба загнаны в тупик. Оба заигрались на потеху одному ублюдку.
Вот только Она наверняка знала, как выбраться из этого дерьма, а он, Аказа, нет. Он вытащил Ее, помог Ей. Теперь Ее очередь помогать ему.
Она должна очнуться прежде, чем он окончательно сойдет с ума.
Он сделает для этого все. Даже заткнет собственных рвущихся наружу демонов. Затушит желание голода — на это у него еще остались силы. Он лично будет выхаживать Ее. Лично присмотрит, не отойдет ни на шаг, продолжит вслушиваться в каждый Ее вдох.
Ему не сложно. И даже совсем не противно. Удивительно. Аказа сам себя не узнавал. Аказа смотрел на рвано дышащую Мей Ооту и чувствовал, как по Ее телу растекался жар. Ее лихорадило. Ее организм боролся за жизнь.
Аказа должен был ему помочь. Аказа даже действительно откуда-то знал, как он должен был ему помочь. Кажется, смотря на Нее, он тоже пару раз заходился в трясучке. Заразительно.
Она действительно его чем-то заражала. Чем-то ядовитым, совсем не излечимым. В перспективе это «что-то» точно рано или поздно должно снести ему голову. Аказа уже чувствовал, что распадается. Внутри него все распадается.
Это нужно остановить.
Аказа не сразу заставил себя снова коснуться Ее. Стянуть с Нее пропахшие кровью тряпки. Ей нужна была новая одежда. Нужны были мази, бинты.
А Аказе нужно было придумать, где это все достать.
Думал он не долго. Как всегда.
Ни одна деревня не обходилась без лекаря. Аказа недолго искал того, кто ему нужен.
Этот старик жил в ближайшей деревне при заброшенном храме. И явно знал о демонах: все вокруг его жилища было усажено глицинией. Но на это Третьей Высшей луне было плевать — терпимо.
Старик совсем не испугался приходу демона. Аказа, даже не войдя в дом при храме, уже почувствовал затхлый противный запах — этот человек и так готовился умереть. Давно готовился. Чудно. Аказа даже мог ему великодушно помочь — избавить от мук томительного предсмертного ожидания. Но немного погодя.
— Мне нужны мази, которые заживляют раны. Мне нужно что-то, что собьет жар. Мне нужно вернуть к жизни человека, слышишь меня? Если откажешь мне, я истреблю твою деревню. И начну с твоих детей. А ты… умрешь последним. Своей смертью. Тебе ведь недолго осталось, верно?
Аказа порой умел располагать к себе и убеждать. Лекарь, приложившийся лбом к полу, тогда не проронил ни слова. Молча согласился с предложением, от которого невозможно было отказаться.
Аказа только хмыкнул, когда сговорчивый лекарь притащил ему и мази, и отвары — все, что у него было. Все, что могло помочь человеку, бьющемуся в лихорадочной горячке. Аказа пообещал вернуться на следующую ночь. И попросил еще об одной услуге — достать каких-нибудь съестных пожитков и одежду. Для больной.
Этот дед и правда оказался очень сговорчивым. И исполнительным. Через пару дней Аказа заметил, что жар Мей понемногу начал отпускать, дыхание ночью становилось все ровнее. Аказу это… успокаивало? По крайней мере, мысли о том, чтобы пойти прикончить пару деревень, стали посещать его все реже и реже.
Аказа теперь зациклился на другом.
Сговорчивый лекарь поначалу сам боязливо услужливо предлагал осмотреть и помочь обработать раны несчастной неизвестной девушке. Аказа даже не подумал на такое соглашаться. Лишь мрачно многозначительно взглянул на старика.
К Ней он больше никого не подпустит. Он сам. Он все сделает сам.
Аказа не знал, откуда ему было известно, как выхаживать больных, обрабатывать и перевязывать раны. Но почему-то эти познания, явно текущие откуда-то из закорок его подсознания, нисколько его не напрягали. Это было чем-то самим собой разумеющимся. Оно и к лучшему, что он во всем мог разобраться сам — почти без сторонней помощи. Аказа обещал себе, что сам вытащит Ее. Сам вернет к жизни. Никому больше Аказа доверить Ее не мог.
Единственное, в чем скоро начал сомневаться Аказа: а мог ли он доверить Ее самому себе?
С каждым днем, проведенным у Ее постели, его сомнения только усиливались.
Аказа обрабатывал Ей раны, перевязывал, обмывал обессилевшее тело по часам. И с каждым разом эти процедуры все затягивались и затягивались. Не потому, что Аказа не справлялся.
Аказе нравилось касаться Ее.
Нравилось будто случайно проходиться рукой по мягкой, посиневшей от гематом коже. Мей всегда при этом едва заметно вздрагивала — сквозь сон, сквозь бред. Ее телу совсем не нравились эти липкие прикосновения.
Но Аказа не мог остановиться. Он хотел большего. Его тело хотело большего.
В нем действительно что-то сломалось. Он сам себя сломал, когда впервые решил попробовать женское тело. Взять Ее.
Роковая ошибка. Для него. Для Нее.
Аказа снова и снова проходился взглядом по Ее обнаженному телу, снова и снова пытаясь уверить себя, что он совсем не помешался.
Он всего лишь перевязывает Ей раны. Он всего лишь ждет, когда Она наконец придет в себя.
Даже будучи на грани, Аказа не мог лгать самому себе. Рано или поздно он сорвется. Это лишь вопрос времени.
Сейчас же он чувствовал лишь приятное нервное покалывание на кончиках пальцев, когда, втирая лечебную мазь, в очередной раз задерживался на упругой девичьей груди, то и дело накрывая ладонью ореолы сосков.
Эта пытка не могла дольше продолжаться. Аказа знал: рано или поздно, он зайдет дальше.
Мей не приходила в себя даже на пятые сутки. Но Аказа не то что бы сильно по этому поводу переживал. Он видел, что жар уже почти сошел на нет, и даже самые уродливые раны на внутренней стороне бедер начали затягиваться, а сама Мей уже почти перестала рвано бредить.
Аказа знал: со дня на день она наконец очнется. Скоро его личная пытка закончится.
Нет, он ошибся. Когда Мей наконец пришла в себя, легче ему совсем не стало. Ни ему, ни ей. Теперь, обрабатывая ей раны и то и дело ловя на себе мутный пустой взгляд черных глаз, Аказа понимал, насколько сильно он переоценил себя.
Только что очнувшаяся Мей пока не замечала, как подрагивали чужие руки, обмывая и перевязывая ее тело. Мей пока не замечала голода и желания, вспыхивавших в золотистых демонических глазах.