Часть 30 (1/2)

59— Мне понравилось быть с тобой, — Гирша сам не понимал, как у него вырвались эти слова. — Понравились «глупости», как ты это называешь.

— Ого, маэстро, придержите коней. А как же хваленое «облико морале»? — Саша вытянулся в лице.

— За мой «облико морале» не переживай. Он и раньше оставлял желать лучшего. Чего не скажешь о твоем облике… внешности! Гх-м.

— Это что, комплимент? — Уши Саши расцвели пунцовым, щеки вспыхнули, скрыв веснушки.

— А что, так не понятно? — Гирша заполнил неловкую паузу, кашлянув в кулак. Получилось неказисто, по-детски наигранно. И по лбу пот рекой течет — как у мальчишки. Полез за платком. Нет платка. Глянуть бы на часы, отбрехаться, мол, спешит, уйти. Нет часов.

— Ничего, — Саша подошел вплотную. Взял за заблудившуюся руку. Сжал — не отдернуть. Совсем страх потерял. — С дебютом. А то, что пока неловко получается — пустяки. Столько репетиций впереди. Если поднатужимся, уложимся к началу сезона.

— Ты мне уже сроки задаешь?! — Гирша оживился. Чтобы он уступил пальму первенства этому выскочке?! Ухватив его за талию, притянул к себе свободной рукой. Рыпается — не ожидал? — Раз сроки горят, чего время терять? Приступим сейчас.

Только ему решать, когда расходиться с репетиции. И эта — не исключение.

Саша, если и злится — вида не подает, прячет за рыжими ресницами. Его губы — на расстоянии одного броска. Решительный натиск — и снова грудь сперло от общего на двоих прерывистого дыхания, тело сотрясла приятная дрожь, тоже общая. Настоящий коммунизм. Но что-то не то. Сашины губы. Гирша не ощущал их прохлады. Вместо терпкого запаха бренди в нос ударил удушливый смрад. Что это, клей?! Саша что, из этих? А потом и вовсе с Сашиных губ слетело грубоватое:

— Барыги черномазые! Это кто еще из нас жид? Втюхали фуфлышку<span class="footnote" id="fn_37285458_0"></span> дураку! Погрел бы я им фуфлыжку…

Ругань Стручковского вырвала изо сна грубо, без анестезии. Даже местную не дали. В каюте — стойкий запах сапожного клея. Опираясь на локоть, боясь лишний раз мотнуть головой — взорвется, Гирша тяжело отходил от дневной дремы. Стручковский тщетно пытался присобачить отклеившуюся подошву новехоньких ортопедических туфель.

Неспешно, как в замедленной съемке, Гирша принял сидячее положение. Надо же, как его сморила морская качка! Глянул на руку — без четверти семь. Точно, часы на месте. Саша — нет. Несправедливый размен. Если сон считать иллюзией, то она очень жестокая.

— Провалиться вам! — Стручковский со страдальческим выражением лица распрямил спину. — О, Гирша Натанович, вы не спите?

— Как можете убедиться, — буркнул Гирша.

— Слушайте, ступайте без меня, я нагоню. Урвите мне порцию кебабов, пока все не расхватали. Возьмусь за что потверже, и мои зубы разделят судьбу этих ботинок.

Гирша с полминуты соображал, о чем шла речь. Точно, этим же вечером вся труппа собиралась в ресторане на верхней палубе праздновать завершение гастролей.

Он бы и не вспомнил. Дневной сон сыграл с ним злую шутку. Если подумать, очень злую! Оставалось вымещать злость на шнурках туфель, на упрямой топорщившейся кудряшке, на Стручковском на худой конец.

— И как я пойду с такой радостью? — причитал Стручковский, держа в руке отошедшую подошву.

— Ну, вам не привыкать играть хромого, — бросил через плечо Гирша. Может, Стручковский и сообразил бы достойную ответную колкость, но безнадежно опоздал: Гирша уже поднимался по ковровой дорожке в ресторанный зал.

Найти цирковых не составило труда: достаточно было ориентироваться на звук. Да, угадал. Гирша направился к сдвинутым столам в районе танцплощадки. «Дикость» — скажет кто-то. «Традиция» — ответят цирковые. Делили один манеж, теперь делят один стол. Подмасли только официанта — и сиди хоть до светопреставления. Гирша обычно приходил, отмечался на этом празднике жизни и через тост-два пропадал вместе с Тери. Изменять традиции он не собирался и теперь.

Не тут-то было. Его встретили дружным вставанием. Похлопыванием по плечам и женскими объятиями, о которых он не просил. И как же без заздравного тоста? Оно и понятно: косвенно он был спонсором всего этого пиршества. Но сам Гирша предпочел бы поскорее избавиться от лавров и просто сесть за стол. А на столе чего только не было. Одних бутылок белого и красного штук десять. «Кооператив» и тут сработал дружно: каждый принес «что бог послал». Наливали вино дрессировщики Богатыревы, вскрывали консервы с тунцом акробаты-прыгуны с разношерстными фамилиями. Чета Мироновых — жонглеры кольцами и собственными нервами от постоянной ревности супруги — разрезали на дольки апельсины и мыли виноград. Гимнасты на перекладинах притащили шекерпаре и пахлаву, которыми и так у всех были набиты чемоданы. Инна шинковала кебабы в мясную нарезку, чтобы всем досталась. Гирша на миг посмотрел на ее тонкие ноги и поспешно отвернулся. Отказался от этого не глядя, так нечего и начинать. Его волновало другое: где Саша? Уже доплелся до стола Стручковский, а его все нет и нет.

Наконец в зал ввалился Саша в окружении девиц из кордебалета, несущих на блюдах берёги с разными начинками. Девицы возбужденно шушукались между собой, словно обсуждали великую тайну, и хитро косились на Сашу. Собрание окатило новой волной аплодисментов. Саша одарил всех манежной улыбкой, раскланялся и только потом сел за стол. С другой стороны и наискосок.

Прекрасно. Еще и ваза с вонючими лилиями загораживала обзор. И вот так уже второй день подряд! С отъезда из Измира и до побывки в Стамбуле Саша хвостиком ходил за Надей, а его, Гиршу, избегал. Теряя терпение, Гирша поймал его было на причале, а Саша — сумки в руки и таков! В общем, вел себя как фирменный слюнтяй.

Условились же поговорить! Ох, Гирша многое высказал бы Саше за такое отношение…

А покуда только и оставалось, что наблюдать. Как журчали бойкими ручейками разговоры, сдобренные приливами вина. Как вспоминали курьезы, случившиеся на гастролях. Как кляли нищенские «шуточные» и тут же бахвалились, как спустили свои «паи» без остатка. Как набивали животы заморской снедью на много дней вперед. Наблюдал-наблюдал, и вдруг Гиршу посетило ощущение дежавю. Лязг ложек и вилок прерывался тостами, один из которых по традиции был «за цирковую семью». Сколько этих семей он с Тери сменил за карьеру? Десять? Двадцать? Получалось, цирковой — эдакий сиротка, блуждающий от одной «приемной» семьи к другой. Таков конвейер, он не добр и не жесток, это просто его природа. Это производство, только тут производили не изделия, а развлечения. Люди проносились мимо непрерывным потоком. Обзавестись парой, да что там, другом — какой там! Пересечешься волею случая в очередной программе или в Главке — считай, великая удача. Несколько раз конвейерная лента сводила Гиршу с добрыми знакомыми. Все разы он чувствовал, что вытянул выигрышный билетик в лотерее. Годы шли, лотерейные билетики куда-то запропали (или были пропиты). И вот судьба подарила еще один. Упустит — и вряд ли рискнет вновь. Не тот возраст для азартных игр.

Может поэтому стыл люля-кебаб в тарелке, и Гирша не сводил взгляда с Саши? А тому все ничего. Шутил, развлекал собравшихся фокусами с исчезающей сигаретой, хвастал «затрофеенной» кассетой с трюками Копперфильда. Вот так, сразу перед всеми. А как же сначала устроить спецпоказ любимому наставнику?!

— Что, над Большим каньоном прям так и летал? Врешь! — жонглер Миронов в который раз наполнял бокал, и борьба с женой касалась только уровня налитого.

— Врут по новостям. А это искусный трюк. Собаку съел бы, чтоб его разгадать.

— Только не мою! — шутливо взмолилась Миронова, у которой в ногах крутился премилый шпиц.

— Где же ты такое исполнишь, брат? — усмехнулся Аскер, паренек из номера «Неуловимые мстители». — Стой, не говори, сам скажу… Карадахское ущелье, как тебе, а? Такой номер я бы посмотрел.

— Затея интересная, жаль, что на манеже не реализуема, — пересилив себя, Гирша вклинился в беседу, хоть его никто не приглашал.

— Отчего же, маэстро? — Сашин голос был полон удивления. Удивления не столько существом вопроса, сколько фактом его постановки. Фактом того, что он, Гирша, вообще сидел за этим столом и подал голос. Так Гирше тогда показалось.

— Ракурс. Твой Копперфильд где выступает: на манеже или на сцене?

— На сцене, десять лет уже как, — не сказал, а пожурил. Замечательно, Гирша теперь еще и отстал от жизни, раз за всякими Фильдами не следит?

— Тогда с ним все ясно, — не зная толком этого Копперфильда, Гирша уже заочно его ненавидел. — Классический «черный кабинет»<span class="footnote" id="fn_37285458_1"></span>. Это халтура, Саша.

Окружающим, для которых «черный кабинет» ассоциировался скорее с проявительской в фотоателье, оставалось только хлопать глазами.

— Не халтура, если смотрится эффектно, — Саша уже неприкрыто дерзил. — И вообще, кто сказал, чтобы делать это в цирке? Фильмы на видеокассетах — вот где будущее. Натурная съемка. Там камеру можно поставить так, чтобы лишнее не попало на пленку.

Гирше хотелось прочистить уши.

— Вот это номер, — процедил он. — Сначала нам гимнастика не нравится, теперь вот уже и цирк не нравится…

— А кто сейчас говорил о цирке? — Саша так повысил голос, что окружающие оторвались от тарелок. — Я только сказал, за чем будущее. Что плохого в съемке фильма?

— Да приезжай к нам в Дагестан, — встрял Аскер. — Кино будет — закачаешься! А если увидим чего лишнего — не горюй, всем аулом молчать будем!

— Кто бы тебя еще отпустил в разгар сезона, — Гирша не знал, зачем это сказал. Хотел насолить, наверное.

— Верно! — неожиданно подхватила Надя и по-хозяйски взяла Сашу под локоть. — На всякий случай: я тоже тебя не пускаю. Еще не хватало, чтоб ты там навернулся! Одну вершину покорил, и хватит.

— Это какую еще? — заискивающе сощурилась Миронова.

Что-то подсказывало, что имелись в виду не Эльбрус с Казбеком. Нехорошее предчувствие прокралось в самое нутро. Оно отравило вкус отменного вина, только что отпитого из бокала. В пропитанном парами алкоголя зале повисла неловкая тишина.

— Ну, Сашка, скажи всем, — Надя буквально выталкивала Сашу из-за стола. Саша бросил на Гиршу взгляд утопающего, скрипя стулом, поднялся и, постучав вилкой по бокалу, сказал:

— Товарищи! Такое дело… Гх-м. В общем… Это. Буду краток, я и Надя решили расписаться!

— Горько! Горько! — загигикал дружно весь стол, но Саша жестом руки осадил особо ретивых.

— …свадьбу в Москве играть будем, а пока примите скромный презент! — И Саша выставил на стол две бутылки виски. Первая же бутылка разошлась по рюмкам и десятки рук наперегонки потянулись чокнуться с брачующимися. Гирша тянулся тоже, но в общей толчее так и не чокнулся с Сашей. Злая ирония? Зато он в деталях разглядел, как Надя притягивает Сашу за лацканы и целует, томно, дольше приличного.

«Что ж ты от нее так не шарахаешься, а?! Или это для тебя не глупость уже, так?» — Гирша был готов переломать пальцы пианисту, наигрывавшему «Вальс Мендельсона» на минорных нотах.

— Успел пострел, и фемину охмурил, и государство с носом оставил! — вполголоса сказал Стручковский, пригубив из такта полглотка — больше не позволяло сердце. — Одним плательщиком яичного налога убыло!

— Ну вы хватили, Андрей Вольфович! — поморщился Гирша. — До ЗАГСа сразу в роддом спроваживать.

— А что? В такие годы сделать ребенка — что ключ в скважину сунуть. Машинально получается! Девять месяцев — и будут при нас носиться с пищащим кульком под мышкой. Так что мужайтесь: скоро наши репетиции станут еще невыносимее.

— Зачем так сразу? — Гирша решил обойти стороной новость о «пищащем кульке». — С Гузей мы нашли общий язык, дело за малым.

Повисла пауза. В этой пикировке победа за ним. Стручковский зажевал горечь поражения сочной сливой.

— Кстати о птичках, — продолжил он после короткой передышки. — Сколько вам самим налог «на яйца»<span class="footnote" id="fn_37285458_2"></span> еще платить? Три года? Два?

— Четыре! — Гирша выпалил эту цифру громче, чем следовало. Удар ниже пояса, Андрей Вольфович! Двум старикам тесно за одним столом: самое время выйти из игры. И из ресторана тоже. Дальше — никак — мешали габариты теплохода и триста морских миль соленой воды. Гирша залпом осушил свою рюмку и выскочил из-за стола. Его окликнули — он не обернулся. То же ждало и Сашино: «Маэстро, вы куда?!» Зачем искать оправдания? Захотелось. Не говорить же в лоб: «Тошно смотреть, как вы тут лижетесь»?

На палубе было свежо. Даже зябко. За бортом ворочалось Черное море. Ветер бередил его водную гладь, тормошил, взбивал колтуны волн и тут же разглаживал. Нерадивый цирюльник. Он трепал пиджак и брюки, трепал с грехом пополам уложенные кудри, но Гирша молча сносил его проделки. Вцепился в ледяной леер, вперив взгляд в догоравший горизонт. Садящееся солнце красным семафором сигналило сквозь навалившиеся на него тучные облака. Прощальные лучи лизали их подбрюшья, отчего небесные ухабы загорались пурпурным. Получался эдакий исполинский форганг. Только на этот раз Гирша не был готов к выходу.

Саша женится.

Женится, как Гирша ему недавно советовал.