Часть 18 (1/2)

33Ноющие ноги, пьяный туман утра, трепет случайных касаний — все было так хорошо, что настораживало. Хорошо тебе? Держи пару «моченых»! Жизнь дрессирует по методу кнута и пряника. В этом Саша убедился почти сразу. Сладкую дрему бесцеремонно разрушила бабушка, толкнувшая Сашу в плечо.

— Вставай, нечего было всю ночь шляться. Тебя к телефону.

— Кто? В такую рань?.. — промычал Саша.

— И тебя с добрым утром. Час уже. На прием к эндокринологу уехала, вернулась, а у вас телефон трелью заливается. Твой маг звонит. Голос у него приятный, к слову.

Тут уж хочешь не хочешь, а встанешь. Голос в трубке, вопреки словам бабушки, приятным не был.

— Что так долго, чем ты там таким занят?! — рявкнул Фэлл.

— Ничем, — Саша с трудом подавил зевоту. — Что-то срочное?

— Замечательно, будто мне одному нужен этот чертов номер! — Обида сквозила в каждом слове. — Звонил утром в Главк, вся коллегия в сборе, дуй с остальными в дирекцию.

— Что, не может подождать?.. — Саша страдал. Голова гудела от выпитого, а во рту было суше, чем на планете Плюк.

— Я тебе подожду! Самое позднее — чтоб через час были тут! Это ко-ман-ди-ров-ка, а не курортный вояж!

Сон как рукой сняло. Час на сборы и дорогу! Дирекция — это вообще где? Сашин организаторский зуд блохой перепрыгнул на девчонок и Стручковского. Зараженные явно были не в восторге и на ходу оплакивали порушенные планы. Не умываясь, Саша напялил помятую с ночной гулянки рубашку, наспех причесал перед зеркалом вихры и, переступая с ноги на ногу, дожидался всех у двери.

Со слов бабушки, Всесоюзная дирекция по подготовке новых программ, аттракционов и номеров, куда было велено примчаться, располагалась у черта на куличках. Вопреки воле Фэлла, одна только дорога от станции метро Рижская до Измайловской сожрала добрый час. Если дорога жрала время, то Сашу жрал стыд. Да, Фэлл не предупреждал, но что с того? Саша должен был догадаться, что нужно быть на низком старте каждый божий день! А тут — положился на русский «авось не завтра» и подвел. Зато Стручковский не стеснялся в выражениях. Промакивая платочком каждый сантиметр плешивой головы, он заочно признавал Фэлла виновным в злостном головотяпстве и грозился затаскать того по судам — от товарищеского до Божьего.

Правда, Стручковский не только лишь поносил Фэлла: без него они никогда бы не нашли дорогу от станции метро до здания Дирекции. «Слабым манием руки Стручковский двинул их полки», — так бы сострили, наверняка, Ильф и Петров.

В темпе полугалопа труппа добежала до серого, похожего на военный форт здания. Только подвешенная к фасаду жестяная фигурка клоуна, жонглирующего кольцами, связывала этот монумент с цирком. Под клоуном дожидался Фэлл. Одетый с иголочки: в импортном костюме из дакроновой ткани, так и лоснящейся на солнце — вылитый жених перед ЗАГСом. Правда, лицо «жениха» особой любви не выражало. Оно было бледным, матовым, точно у восковой фигуры, по недогляду выставленной на улицу. Смерив их, разгоряченных, потных, запыхавшихся, ледяным взглядом, Фэлл снисходительным тоном сказал:

— Поздравляю, вы успели. К шапочному разбору. Пока вы праздно шатались, я пропустил вперед пару коллективов. Рановато расслабились, голубчики. Сегодня последний день утверждения заявок, с понедельника коллегия займется приемкой готовых номеров, там уже не до нас будет. Скрестите пальцы, чтобы нас успели принять сегодня, иначе плакал наш аттракцион.

Притихшие и понурые, они зашли в фойе. Стручковский со стоном умирающего упал в продавленное кресло под чахлой финиковой пальмой, девушки расчехлили косметички и стали лихорадочно воскрешать потекший от пота макияж. Саша увязался за Фэллом.

— Маэстро, я … просто все только с дороги, устали…

— В армии бы твои оправдания. Ты же в армии служил? — спросил ни с того ни с сего Фэлл.

— В Ансамбле песни и пляски Московского военного округа, — потупил взор Саша. — Да, можно сказать, служил.

— Ага, — Фэлл стоял к Саше спиной, даже не поворачиваясь, якобы изучал на стене одну из министерских грамот. Саше стало окончательно не по себе. — Бабушка подсуетилась, небось? Бабушка с военкомом договорилась, бабушка разбудила…

— Маэстро, мне и так стыдно.

— Стыд прибереги для коллегии. А пока порепетируй речь.

— Что за речь?

— О том, что ты не вконец бесполезен!

Дверь открылась. Из просвета высунулась оплывшая физиономия секретарши, спрашивающая Фельдмана. У Саши задергалось нижнее веко. Снова. Перед экзаменами такого не было! Только при…

Плечо цапнула чья-то рука.

— Что раскис как кисейная барышня?! — Надя дыхнула в ухо. Страстно, как ранним утром. Только страсть уже была другая.

Поняла?.. Ничего от нее не скроешь!

— Ты выступал перед тысячами, а струхнул перед кучкой бюрократов!

Нет. Не поняла.

Как будто Сашу бюрократы волнуют!..

А за дверьми скрывался старый друг — манеж. Теперь была понятна странная форма здания с подобием круглой башни на крыше. Должно быть, в другое время тут обкатывали цирковые номера. Тот же алый ковер, те же колосники на верхотуре и ниспадающие оттуда лианами канаты и веревочные лестницы. Но чего-то не хватало. Наверное, терпко-сладкого запаха конюшни. И утопающего в темноте зрительного зала. Вместо него — два ряда сидений, на которых расселись группой поддержки чьи-то мамы-папы-дети. В проходе между бортиком и зрительными рядами стояли кофры и гимнастические аппараты. Посреди этого хаоса — стол. Не шире ученической парты, за которым кучковалась режиссерская коллегия. Вместе с членами коллегии со стены бдил бессмертный Ильич. Под его указующим перстом красовалась мифическая цитата «Важнейшим из искусств для нас являются кино и цирк!»

Разной степени седи́ны — члены коллегии — скорее походили на поникшие цветы в фойе, чем на вершителей цирковых судеб. В председательском кресле сидел эдакий старичок-боровичок: румяный, с зализанными назад белоснежными волосами. Где-то Саша уже видел эти лукавые глазки, мясистый нос-коротыш и благодушную улыбочку…

Жестом руки председатель пригласил садиться, а сам взялся за тонкую папочку — явно заявку. Пробежав ее глазами, заговорил таким елейным голоском, что Саша содрогнулся. Он вспомнил. Этот голос старичка-боровичка он слышал в далеком детстве на званом ужине, куда его прихватили родители. Лапшин Петр Аркадьевич, лауреат госпремии СССР, мастодонт циркового мира или просто «Лапа» как ласково за глаза кликал его отец. «Лапа» ставила звездные отцовские номера, «Лапа» доставала путевки на теплоход «Москва-Астрахань», «Лапа» сыпала конфетами, а зарвавшимся приставляла к носам фигу со словами «чем пахнет?» Эта лапа их и похоронит.

На других членов коллегии можно было даже не смотреть.

По опыту участия в бесчисленных протокольных мероприятиях Саша знал одно: как решит председатель райкома, консилиума, приемной комиссии — так и будет. Демократию придумали греки-рабовладельцы, у которых был вагон времени. Минуло два тысячелетия, и у людей времени даже на тележку не наберется. Большинство предпочитает не разводить дискуссий: это и проще, и домой разойдутся побыстрее. Их с маэстро судьба была всецело в лапах Лапы.

— Ну-с, я и все присутствующие ознакомились с вашей заявкой. Курляндский себе не изменяет, разошелся!

— Признаться, это плод коллективного творчества, — маэстро, если б вы знали, что никакая напускная скромность вас не спасет!

— Коллектив у вас не маленький, видим, — протянул Лапшин. «На меня намекает, сволочь» — пронеслось в Сашиной голове, — Пять девушек в кордебалете, пять частей в аттракционе — не желаете ли сократить?

— Кого? Девушек или сцены? — Девушки зашушукались, но Фэлл одним взмахом руки заставил их замолкнуть. — Меньше девушек никак нельзя. Кто зрителей отвлекать от трюковых движений будет? По-хорошему, тут восемь танцовщиц нужно. По одной на сектор зала.

— Не волнуйтесь, уважаемая коллегия, мы отработаем за восьмерых, — выпалила Надя.

— Видите? — подхватил Фэлл, хотя по губам Саша считал, как тот беззвучно выругался. — Что до длительности выступления… Метраж в двадцать минут велик, но для аттракциона этого даже мало будет.

Лапшин понимающе поджал губы, но Саше уже в любой ухмылке чудился людоедский оскал. Далее последовали вопросы от других членов комиссии:

— У вас брюки меняют цвет, как указано, в результате химической реакции. В чем тут художественная составляющая? Иллюзия предполагает обман зрения путем манипуляций с реквизитом либо силами самого артиста. А это, скорее, научный опыт. У нас тут цирк или Академия наук?

— В заявке указано, что для одного из аттракционов требуется четверо гусей. Ладно, один участвует в ходе самого трюка. Чем вы объясните участие других птиц? Кстати, этот ваш гусь… они что, и вправду умеют свистеть и цвета различать? Они вообще дрессуре поддаются?

— Вами указано, что в одном из трюков надписи на одежде будут магически пропадать. Это вообще осуществимо?

Все эти вопросы Фэлл с успехом парировал. Припомнил даже Сокола с его аттракционом «Чудеса без чудес», где вообще все представление было большим физическим опытом.

Стручковский же начал с таким пылом доказывать гусиную профпригодность, что с его слов гусь выходил венцом творения — не меньше. Дама, задавшая неосторожный вопрос про гусей, уже не знала, куда глаза девать. Стручковского еле заткнули. Надя и та не подкачала, собрала дрожавших девчонок в кружок, запустила прихваченный магнитофон и сплясала с ними короткий отрывок латины из пролога.

— Как видите, без нашего участия номер потеряет свое очарование, — выдала она, невозмутимо поправляя сползающие от танца чулки.

— В этом я, очаровательные мои, не сомневаюсь. Вопросы еще имеются? Нет вопросов? Клавдия Ивановна, не под протокол, — тем же елейным голоском пропел Лапшин, и секретарша застыла над своим орудием труда, готовая в любой момент продолжить молотить по клавишам. — С почином, Гирша Натанович! А то я грешным делом подумал, что вы нас избегаете! Пятилетку партизанили, год назад вышли на связь — хоть заявочку прислали, а тут — собственной персоной, да еще с целым аттракционом! Не заставляйте нас больше так скучать!

— Очень рад, что вы снова вернулись в нашу обойму, — осклабился сидевший рядом седовласый сухопарый старичок, больше других сыпавший каверзными вопросами.

— А вы сетовали, Давид Георгиевич, что у нас в программе нет сильного иллюзиона, — продолжил Лапшин. — Получите, распишитесь: будто Ильф с Петровым своей рукой писали! Каждый трюк — законченный фельетон. Но… — и этого «но» Саша больше всего ожидал и опасался, — сами посудите, как это выглядит. Товарищ генеральный секретарь провозглашает борьбу с пьянством, а у вас подпольные самогонщики выходят сухими из воды. Или, вот, разрешили у нас кооперативы, а у вас кооператором становится какой-то проходимец. Верно ли это идеологически, так сказать? Не находите ли вы, что ваши идеи, заложенные в аттракцион, идут в разрез с линией партии?

— Петр Аркадьевич, — Фэлл невозмутимо поправил платочек в петлице. — Я с линией партии знаком не хуже вас. Но, как сказал мне один мой коллега, нынче недостаточно просто мастерски исполнить трюк, важно еще поймать остроту момента. Время непростое, кругом брожение умов, люди жаждут видеть на манеже что-то актуальное, что стоит на повестке дня. А что мы, иллюзионисты? Прячемся по шкафам да пилим комсомолок!

Среди мужской половины коллегии поднялся легкий смешок.

— С клоунами ситуация не лучше, — продолжал Фэлл, — Где сюжетные репризы, как у Ротмана и Маковского? Уровень упал, Андрей Вольфович не даст соврать! — Стручковский многозначительно затряс головой. — Для львиной доли теперь как— снял штаны — и сценка готова, детки же смеются. А нам не до смеха, товарищи режиссеры! У нас как три года гласность, а мы никак не проснемся. Люди хотят правду-матку, без купюр, валом идут искать ее в кино, а в провинциальных цирках собрать ползала — уже праздник, поверьте, поездил по стране. Думаю, никто не будет спорить со словами Владимира Ильича, так кстати висящими тут. Так может лучше наш цирк хотя бы не уступает младшему брату?

— Н-да, вам бы не здесь, а на митинге выступать! — Лапшин подавлял смех, отчего тот походил на глухой поросячий визг. — О положении дел в нашем цирковом царстве-государстве я и так наслышан, но делать с этим что-то надо. Ладно, флаг вам в руки, дерзайте! Раз товарищ Курляндский уже в курсе ваших дел, оставим его в постановочной группе. Поголовье гусей и девушек, так и быть, урезать не будем. Так… репетиционный период… Вам трех месяцев хватит?

— Думаю, что да, — ответил Фэлл за всех. — Если аппаратура подоспеет, но тут уж не от меня зависит.

— Отлично. Через неделю вам позвонят с Пушечной, там пройдете окончательные формальности. Ах, да, вы, конечно, это и без меня прекрасно знаете, но вы впервые на моей памяти используете разговорный текст в таком объеме. Весь текст должен быть залитован.

— Разумеется, — ответил полупоклоном Фэлл.

Саша вышел из дирекции таким же неверующим, как и зашел. Но что-то сверхъестественное в одобрении заявки точно было. А, может, он, Саша, возомнил себя пупом земли, а отец просто взял и умыл руки?.. Так или иначе, на улицу Фэлл вышел с видом Бендера, которого потрепали на румынской границе. Узел его лазурного галстука ослаб, платочек в петлице помялся от частого использования, пиджак был расстегнут.

Саша плелся за всеми в хвосте. Вот бы самому отвалиться, как ящеричный хвост, и прочь ото всех — в метро.

— Хорош грызть себя, побледнел весь, — Надя взяла его за руку. — Подумаешь, слегка опоздали. Все тип-топ, утвердили же.

— Я его подвел, — Саша боролся с желанием вырвать руку, но сдержался. — Он не того от меня ждал.

— Ну, мало ли чего он ждал. Или, по его логике, ты должен днями томиться у телефона?

— Сколько раз он звонил?..

— Понятия не имею, — Надя пожала плечами. — Я спала. Девчонки с утра гуляли. Стручковский по магазинам бродил, кефир припер, гадость.

— Я звонил семнадцать раз, — отозвался через головы Фэлл, даже не оборачиваясь. — Вы в курсе, что я все слышу?

— Гирша Натанович, на обиженных воду возят. Хорош. Прокатило же! — Что двигало Надей в такие моменты? Равнодушие? Бесстрашие? Слабоумие?

Фэлл застыл на месте, хотя им давно горел «зеленый». Медленно повернулся. Взгляд его был тяжелее булыжника с мостовой.

— Кхм-кхм, зря это ты, девочка, — пробормотал, прикрыв рот ладонью, Стручковский.

— Условимся раз и навсегда. — сказал Фэлл, не обращая внимания, что стоял посреди тротуара, и прохожие, неодобрительно цокая, его обходили. — Я говорю — вы делаете. Не делаете? Я пишу докладную — выговор. Три выговора — мы прощаемся.

— На вас мы тоже, полагаю, пишем? — Наде зловещие угрозы Фэлла были, что комариный укус. Зудит, но терпимо. И Фэлл, судя по всему, это понял.

— Включите мозги, «девочка», — Вот и лицо пошло пятнами, пожалуйста! — Или то, что у вас вместо них. От того, что вы натянули на ноги авоськи, а на шею — ошейник — умнее вы не стали.

— Как и вы от краски моложе. До посинения ругаться будем? Я могу!

— Та-а-ак, предлагаю пакт о ненападении! — Саша поспешил встать между ними.

— Герой-любовник, саботажник, теперь миротворец — не много ли амплуа за один день? — Фэлл отмахнулся от Сашиной руки, как от навязчивой мухи.

— Вовсе он не саботажник, — Сашина рука недолго оставалась бесхозной — ее тут же присвоила Надя. — И вообще, мы с ним теперь пара. Так что если ругать, то сразу обоих.

— Пара? — чуть ли не хором спросили все, включая Сашу.