Часть 9 (1/2)

15Под утро Сашу разбудил отборный мат, перемежаемый заливистым собачьим лаем. Оказывается, Фэлл не смог справиться с калиткой (попробуй, найди с бодуна потайную петельку, отодвигающую щеколду) и решил, что перелезть через забор будет лучшей идеей. Он зацепился пальто за торчащий гвоздь, снес столбцы от прожилин, запнулся и растянулся в натекшей за ночь луже. Когда Саша вышел во двор, Фэлл уже орудовал позади дома. Отодвигал щеколду птичника. Как выяснилось позже, Фэлл спутал двери.

Курицы вырвались на свободу. Снявшись с насестов, они, хлопая крыльями, разбежались по всему двору. Дворняжка кинулась за беглянками, чем только усугубила ситуацию. Птицы всполошились. Теряя рассудок и перья, они улепетывали от щелкавшей пасти, подпрыгивали и ругались по-птичьи. Парочка куриц удрала через зазор в заборе, и Саша сомневался, что увидит их снова.

Надо было что-то делать с Фэллом. Такому в дом никак нельзя. С трудом, весь перепачкавшись о вываленное в грязной луже пальто, Саша затолкал эту образину в баню, подперев дверь жердью — для верности. Пускай посидит в холодке, очухается. Ломится в дверь еще, зараза. Лишь бы жердь выдержала.

Заперев одного смутьяна, Саша водворил оставшихся пернатых беглянок в птичник. Отыскал он и виновницу «торжества»: валявшуюся под забором литровую бутылку с болтавшейся на дне белесой жижей. Картинка потихоньку стала складываться. Одно смущало: где кролик? Подсев к запертой двери в баню, Саша провел небольшое дознание. Отсеяв горы невнятной ругани, он подтвердил опасения. Кролик Анфиса была низведена до средства обмена и отдана невесть кому за «ночь веселья». Ужас!

Саша прочел Фэллу небольшую лекцию на этот счет. Сказал, что продавать коллег за дешевое пойло, нехорошо. Слушатель из Фэлла вышел неблагодарный. Правда, осознание утраты кролика вроде бы немного отрезвило его. А может, холод подействовал?

Предварительно убрав с глаз долой топор и колун, Саша выпустил «синего узника» на волю. Понурый, щурящийся даже от тусклого света, он будто постарел лет на десять. Дворняжка немедленно облаяла его, впрочем, вполне заслуженно. Фэлл оглядел замызганное пальто, покосившийся забор и пустующую бутылку — и накрыл руками рыхлое испитое лицо. Стыдится — значит, еще не все потеряно. Но видеть его таким Римме Марковне точно не стоит, потому Саша скорее проводил его в комнату, пальто бросил в предбанник и отправился чинить забор — как умел. А ведь еще надо было сочинить вразумительную легенду для Риммы Марковны. Не хотел Саша поносить Фэлла перед посторонними.

Когда Римма Марковна выносила во двор ночной горшок, он взвалил всю вину на себя. Мол, хотел прикормить, чтобы выдрессировать, но, увы. Птицы сбежали от его дрессуры. Но Римма Марковна, даром учитель высшей категории, ложь чуяла за версту.

— Саша, милый, не морочь мне голову. Я ж слышу, что от Гирши Натановича сивухой тянет. Выкладывай, что он натворил.

После короткого чистосердечного признания Римма Марковна наморщила и так испещренную морщинами переносицу:

— Тьфу ты, провались, местных всех самогоном споили, и этот туда же! У соседок моих мужики были хорошие, работящие, а как эту гадость распробовали – не люди, а подобие. Как этот Райкин муж борьбу с пьянством затеял, вот прям знала, беда будет! И правда! Как только пропала с прилавков водка с вином, вместе с ними пропал весь сахар. Все скупили подчистую! Обойди соседние магазины — не найдешь! Все на синьку изводят, пустышные. И никто не знал, что так выйдет, никто не знал! Ей богу, вредители это выдумали. В тридцатых за такое лес валить посылали, а сейчас в высоких кабинетах сидят. Но ничего: чайным грибом отпою, к вечеру как стеклышко будет. Я, конечно, для себя его берегла, но коли такая беда — не жалко.

О курах Римма Марковна даже не заикнулась, но от чувство вины не давало покоя.

На репетицию Саша ехал как на иголках. Разминался вполсилы, пропустил ряд упражнений на ненавистную растяжку. Запястья зафиксировал бинтом слабо, но переделывать не стал. Итог — растяжение. Чудом не вывихнул. И, как последний аккорд, упустил поданную Славой трапецию и обжегся о сетку уже по своей вине.

— Над тобой сегодня и потешаться не надо. Гек, что с тобой? — Борис просвистел с ловиторки на сетку. Сашу подбросило, как на волнах, затошнило.

— Встал не с той ноги, — почти не врал Саша. — Извини. Сейчас соберусь.

— Не похоже на тебя, — от кого Саша не ожидал проницательности, так это от Бориса. — У кого тут шило в заднице, так это у тебя.

— Говорю же: день не задался. Я в норме.

— Синий клоун донимает?

— А?

— Фэлл всегда своих ассистенток доводил. Да что ассистентки. Женку свою гонял так, ты бы видел. Вряд ли что-то поменялось только потому, что у тебя хрен между ног.

Саша впервые с интересом взглянул на Бориса. Дружбы они не завели, куда там, но иногда ни с того ни с сего этого угрюмого уральского мужика пробивало на разговор. Врали, конечно, что ловитор для вольтижера — все равно что супруг. Саше никогда на них не везло. В училище он сменил двух ловиторов, но ни Петька, ни Артем список его друзей не пополнили. Разве что с Петькой куролесили в душевой, но тот вылетел на третьем курсе за прогулы — и Саша вздохнул с облегчением. С Артемом работали слаженно, трудились часами напролет. Артем в душевой мылся — и только, зато Сашина успеваемость с ним поползла вверх. Его блестящий выпускной экзамен — частично Тёмина заслуга. Может, у них бы вышло что-нибудь вменяемое, но Артем, по привычке не говоря ни слова, по выпуску из училища женился на подруге детства и ушел на приборостроительный завод. Что-то с авиацией связанное. Сказанул еще так: «не буду летать сам, чтоб летали другие». Набрехал, конечно. Отпугнула кочевая жизнь? Наверно. Тут или жене становиться цирковой, или цирковому — оседлым. Третьего не дано.

Борис был из тех, кто, отработав положенные часы, пропадал из цирка. Его было бесполезно умолять остаться на часок-другой, заразить новым трюком. Едва авизо вызывало следующего артиста, Борис собирал вещи в спортивную сумку и растворялся. Известно в чем, в семье. Он хвастался как-то перед всеми, показывая фото дочурки только из роддома. Собственно, саму дочурку там было не разглядеть, она была закутана, как гусеница в куколке, в конверт и байковое одеяло. Прожженный семьянин. То-то так притих, когда Фэлл заикнулся о Маринке. Нет, с таким каши не сваришь.

Может, это и к лучшему, что Фэлл не из таких? Семейных? У этого за пределами авизо ничего нет. Этот отдает цирку всего себя. Когда не пьет.

— А как доводил?..

— Я что, девка-сокурсница, сплетни тебе разводить? — нахмурил и без того нависавшие брови Борис. — Шуруй давай на мостик.

Сашу такой скупой ответ не устроил. Истина была где-то рядом, заметена под ковер, оставалось ее извлечь. Как и любой маломальский сыщик, он хотел составить полную картину произошедшего. Но где взять свидетелей? Молоденькие танцовщицы кордебалета — не в счет, они задерживались при труппе не дольше бабочки поденки. Акробаты Свиридовы каждый раз замолкали, завидев его, будто он белая ворона какая-то. Алферову Саша побаивался уже сам — сразу заведет шарманку «засиделись мои голубки у вас, платите или взад».

Следующий день тоже не принес с собой ничего нового, если не считать щедрой порции колкостей. Чайный гриб и впрямь сотворил чудо: внешне Фэлл походил на дееспособного члена общества. Что до внутреннего содержания, даже гриб оказался бессилен. Мучился ли Фэлл угрызениями совести за содеянное накануне? Нет. Смягчился ли к своему вчерашнему спасителю? Тоже нет. «Неотесанный чурбан» — слышал Саша в свой адрес, и это еще в лучшем случае. Дурное настроение Фэлла передалось и Саше. Трюки откровенно хромали. Фрукты валились из рук, а голуби мира, будто почуяв не самое миролюбивое настроение хозяина, вылетали вон из рукава и продолжали наматывать круги вокруг манежа. Под конец номера Саше хотелось сунуть зажженную папиросу не в руку Фэлла, а ему за шиворот — до того внутри все бурлило от негодования. По окончании этой пытки, а назвать это репетицией язык не поворачивался, Саша намеренно задержался в цирке. Лишь бы не ехать с этой кудлатой бестией в одном трамвае. Неистово теребя засохшую на ладони мозоль, в душе он костерил себя за бесцельно потраченные месяцы. Полетом нужно было заниматься, приближать себя к желанной Москве…

Знакомое гоготание прервало ход мыслей. Саша отвлекся от ковыряний внешних и внутренних. Да это же неразлучная парочка: клоун Стручок и его гусь Гузя! Классический белый клоун, долговязый, с длинной жилистой шеей — Стручок был одно лицо со своим бессменным напарником.

Гузя, не смотри на его птичьи мозги, различал цвета и переходил нарисованную «зебру» на зеленый сигнал игрушечного светофора, а еще складывал из букв свое имя и гоготал по условному знаку. За каждое действие гусь угощался кусочком вареной тыквы. Саша смотрел на эту идиллию и сам невольно метил на место гуся. Почему бы нет? Гуси пока что жонглировать не умеют.

Когда гусь отвесил заключительный поклон, Саша не удержался и вполсилы поаплодировал.

— Как, вы все еще здесь? — вздрогнул всем корпусом Стручковский, по его иссушенному набеленному лицу и не скажешь, напуган он или нет.

— Да диву даюсь, какой у вас гусь смышленый.

— Чему тут удивляться, наше выступление идет вслед за вашим. Разве мы уже не надоели друг другу?

— Н-нет? — Последние слова немного задели. — А что, наш иллюзион такой скучный?

— Я этого не говорил, — покачал головой Стручковский. — Хотя на репетиции ваши смотреть куда интереснее. Огонька больше.

— Вы к чему это клоните?! — Саша пытался скрыть возмущение в голосе, но получалось скверно. — Репетиция репетицией! И потом, цирк не ясельки, чтоб цацкаться. Можно подумать, у вас с вашей птицей тишь да гладь!

— Гузя, слышал? — Стручковский склонился над ходившим за ним по пятам Гузей. — Он думает, что мы так же друг с дружкой собачимся. А ну, покажи-ка Фэлла, голос!

Гузя запрокинул голову, набрал воздуха и загоготал на весь манеж, молотя крыльями и крутясь вокруг своей оси. К своему стыду Саша подметил попадание в образ.

— Гогочите, сколько хотите, а я на маэстро наговаривать не стану. Работать с ним большая удача. А если и вспылит — это так, издержки таланта.

— О да, — покачал головой Стручковский. — Помнится, Екатерина так же говорила.

— Да что вы все так с ней носитесь? — фыркнул Саша. — Что за жена такая?! Пока было удобно — она рядом, а чуть прижало — поминай, как звали.

Из горла гуся донеслось угрожающее шипение, и тот раскрыл свой полный зазубрин клюв. Такая птица и впрямь могла защитить Рим.

— Потише, молодой человек. Гузя не любит повышенных тонов. И она, кстати, тоже не любила. С Фэллом удобно было примерно… никогда. Положа руку на сердце, характер у Гирши Натановича… тяжелый. Я их с Катей три пятилетки знаю. Повидал всякое. Гирша Натанович — артист от бога, но и от дьявола ему что-то досталось. Кате, скажем так, доставалось. Порой прихожу поутру на репетицию, и уже вижу их в работе. Смена уж кончилась, световые пушки потухли, а он все еще ее гоняет. И хоть бы слово ласковое сказал. А то такое ляпнет!

— Ну знаете, — Саша поморщился.

— Вы не подумайте. Не то что бы похабщина или матершина какая. Скорее, что-то гадкое, язвительное. Я к Гирше Натановичу, конечно, со всем почтением, но…

— Интересное у вас почтение, — не утерпел Саша, — уж не вы ли на товарищеском суде гнали его из цирка?

— Было дело, — не отводя взгляда, признал Стручковский, — более того, я остаюсь при своем мнении и сейчас. Таким людям в цирке не место. Они не видят никого, кроме себя, для них не существует авторитетов, они отравляют атмосферу в коллективе. Вы бы видели — у него в лучшие годы в коллективе жуткая текучка была. Не выдерживали. Только один человек неизменно держался рядом — Катя. Если и она спрыгнула с этого корабля — все, он верно пошел ко дну. И вам советую прыгать — и поскорее, чтоб вас не засосало вместе с ним.

Саша, конечно, много натерпелся, работая с Фэллом. Но натерпелся немногим больше ежедневных тренировок в гимнастическом кружке, куда бабушка отводила после школы. Там тоже никто не спрашивал, да и за словами бабушка в карман не лезла. Так что на этот раз Саша решил сам выступить в роли защитника:

— Да не скажу, что тонет. Вполне себе держится на плаву. И вообще, маэстро требует от меня не больше, чем должен руководитель номера. Что до этой Тери… Не лез в подробности, какая там кошка между ними пробежала, но она повела себя по-скотски. Она была больше, чем артисткой, больше, чем партнером, она была музой…

— Музой-то может и была, но эту музу он всю выдоил. Про таких говорят — кровопийца. Есть добрый гений, который дает. И злой, который забирает. Ваш — злой.