I (1/2)
Должен вам сказать,
что мы вовсе не хотим завоевывать никакой Космос.
Мы хотим расширить Землю до его границ.
Мы не знаем, что делать с иными мирами.
Нам не нужно других миров.
Нам нужно зеркало…
Мы бьёмся над контактом и никогда не найдём его.
Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели,
которой он боится, которая ему не нужна.
Человеку нужен человек!
С. Лем, «Солярис»
I
январь, 2014
– Вера Леонидовна, всё готово, – щебечет Милочка над ухом. – Разумовский сопровождает Натали́. У них всё в порядке. Можно начинать.
– Дай ещё минутку.
– Вера Леонидовна, мисс Крю не любит…
Вера выдыхает резко и с явным раздражением.
– Милочка, а вот скажи… – сурово глядит она на свою заместительницу. – Почему твоя мать – мисс Натали́ Крю, а ты просто Людмила Хрюкина?
Над уголком Милочкиных дрогнувших губ дёргается круглая родинка – единственная изюминка в её правильном лице.
– Это её псевдоним. Она тоже Хрюкина.
– Нет, Милочка…
Вера взглядом указывает на большой рекламный постер эксклюзивной ювелирки с женским лицом, которое удивительно похоже на Милочкино и разительно при том от него же отличается: те же аккуратные черты, голубые глаза и чувственная линия в меру пухлых губ, но взгляд на рекламе надменный и чуть хищный, а у Милочки – бестолковый и пустой.
– Она Натали́ Крю. А ты – Милочка Хрюкина. И Милочку Хрюкину этот бизнес сожрёт, как бы ни звали её мать, – безжалостно чеканит Вера тоном, который она выработала за годы главредства в модном журнале. – А теперь иди к Натали́ и скажи, что нужно подождать ещё пять минут.
– Вера Леонидовна, – тонкий Милочкин голос делается ещё тоньше, но звучит решительно. – Я справлюсь.
– Уж надеюсь, – со скепсисом фыркает Вера. – Задача вроде несложная.
– Нет, – вздёргивает подбородок Верина заместительница. – Я про бизнес. Я тоже когда-нибудь стану главредом.
– Не сомневаюсь, – угрюмо отвечает Вера и смотрит, как Милочка послушно теряется в толпе.
Вера и впрямь не сомневается. И даже подозревает, что Милочкина мечта осуществится в самом ближайшем будущем: как только руководству, пожаловавшему аж из головного офиса, что расположен за океаном, покажется, будто она готова занять кресло главреда – то есть её, Верино кресло, право на которое она заслуживала кропотливым трудом.
А иначе бы зачем Вере настоятельно рекомендовали полтора года назад нанять себе в помощницы Людмилу Хрюкину, рядовую сотрудницу проходного издания и заурядную светскую хроникёршу? От светской хроникёрши, впрочем, там было одно название: Милочка кропала в пыльной зачуханной редакции колонки о банкетах в кафетериях и премьерных показах в кинотеатрах спальных районов Москвы, на которые отправляли самых посредственных репортёров. Единственное достижение Милочкиной жизни и состояло в том, что та около четверти века назад заимела в матери никому тогда неизвестную Наташу Хрюкину, а ныне на весь мир знаменитую Натали Крю, чьё имя второй десяток лет не сходило с уст всех самых почтенных представителей фэшн-индустрии.
Два и два Вера сложила, когда в московский офис нежданно-негаданно пожаловал Константин Разумовский, в чьём подчинении находились редакции в России и ближнем зарубежьи. Тогда же по офису поползли слухи, что нагрянул Разумовский не просто так, а по неким кадровым вопросам (Верина секретарша слухи подтвердила, аккуратно вызнав всё у его ассистентки). А как только пришло известие, что знаменитая на весь мир мать Милочки Хрюкиной, без году неделя заместительницы главреда, “та самая” Натали Крю согласилась не просто приехать в Россию, а эксклюзивно сняться для обложки, дать откровенное интервью об отношениях с голливудской звездой первой величины и принять участие в нескольких мероприятиях, организованных под эгидой Вериного журнала, всё окончательно встало на свои места: Вере светило увольнение.
И что с этим делать, Вера силится понять который месяц.
Она горестно вздыхает, глядя Милочке вслед, и аккуратно поправляет юбку Надиного пышного платья, отвлекаясь от тяжёлых раздумий.
– Мам, я не хочу… – хнычет и кривится дочь, с самого утра ходившая мрачнее туч. – Ну какая из меня танцорка? Я же опозорюсь! Ну правда!
– Танцовщица, – поправляет Вера теперь не платье, а Надину речь, заодно приглаживая и волосы. – Ты просто нервничаешь. Ты же так долго репетировала… Не переживай, ладно? Я в твоём возрасте мечтала бы вот так кружиться в бальном платье…
Вера даже восхищённо жмурится, рассматривая дочь в наряде будто из прошлой эпохи: платье из молочного сатина подчёркивает тонкий стан и хрупкость девичьей фигуры. Кавалер по Надину правую руку, долговязый юноша во фраке, сохраняет торжественную невозмутимость и кадетскую выправку.
– Надю-юш, – капризно тянет сверкающая стразами пышногрудая девица, что стоит впереди Нади в очереди пар, уже готовых к выходу на паркет в парадном зале. – Ну ты помнишь, да? Полтора метра. Ближе не подходи. С твоей грацией бегемота на свободном выгуле ты снова всех растолкаешь и уронишь на пол.
Девица рыжая, толстая и противно растягивает гласные, кокетливо обмахивается веером с перьями и прячет в нём ехидную улыбку больших и чванливо оттопыренных губ. Остальные девицы заговорщическими переглядываниями поддерживают её нападки.
Надя смотрит на неё с вызовом и сжимает кулаки в шёлковых белых перчатках, но сдерживается и полушёпотом обращается к Вере:
– Я не понимаю, зачем мне это всё?
– Должна же ты когда-то научиться себя вести в приличном обществе, Надюш, – снова влезает девица и лениво помахивает веером, который Вера с удовольствием запихала бы прямо той в не закрывающийся рот.
Она даже на секунду задумывается: если увольнение всё равно маячит на горизонте, то стоит ли сдерживать себя?..
Но верх берёт разум:
– Вас сейчас будут снимать, дорогуша, а у вас в зубах что-то застряло, – любезно улыбается она девице, а та с панической гримасой отворачивается и шарит глазами в поисках мало-мальски зеркальных поверхностей.
Вера, довольная собой, поворачивается обратно к дочери.
– Она бесится, что её партнёр хотел танцевать со мной, – шепчет Надя. – А с ней вообще никто не хотел. И задела-то я её всего один раз, и то потому, что такую слониху попробуй не задень… Мам… Это всё совсем не мой мир. Он твой.
– В этом моём мире кто-то должен представлять будущее страны и науки, и я хочу, чтобы это была ты, – Вера склоняется к дочери, ласково заправляет за уши завитки волос и говорит тихо, чтобы противная девица не слышала: – Должен же среди них быть хоть кто-то с коэффициентом интеллекта выше ста? Иначе всё это мероприятие превращается в идиотский балаган. Согласна? И потом, я правда думаю, что тебе понравится, когда волнение пройдёт. Какая девочка не мечтает вальсировать на настоящем балу дебютанток?
– Я. Я не мечтаю. Это и есть балаган, мам, – не проникается всей это патетикой Надя. – Ярмарка тщеславия.
– И твоя мать на ней главный купец, – звучит сбоку знакомый ленивый голос с хрипотцой. – Чёрт возьми, и эта барышня – моя дочь? Точно она? Я ни с кем не перепутал?
– Ты чуть не опоздал, – кидает Вера на Пчёлкина выразительный взгляд.
– Так не опоздал же, – обезоруживающе улыбается он и прижимается к ней в приветственном поцелуе. Вера едва шевелит ртом в ответ.
– Ещё немного, и внутрь тебя бы не пустили.
– Меня-то? – уголок губ взмывает в недоверчивой улыбке. – Я бы на это посмотрел. Надька, ну невеста!
На Надином лице впервые за день расцветает улыбка, а яблочки щёк трогательно розовеют. Пчёлкину меньше, чем за минуту удаётся то, чего так силилась и не могла добиться Вера весь день: развеселить и подбодрить дочь.
– Всё, пора, – говорит Вера и желает дочери удачи.
– А где тот тип, которого к вам прислали из Штатов? – спрашивает Пчёлкин, когда они с Верой под руку входят в парадный зал. – Ты обещала познакомить.
– А ты так жаждешь познакомиться с ним или всё-таки с ней? – кивает Вера на ещё один стенд с изрядно отретушированным лицом Натали, соблазнительно прикусившей губу Взгляд Пчёлкина заинтересованно скользит по фотопортрету
– У меня плакат с ней ещё в комнате на родительской хате висел… – мечтательно щурит он глаза. – Кто ж упустит шанс лично познакомиться с кумиром юности?
– Имей в виду, сейчас твой кумир юности выглядит не так, как на том плакате, а лет на двадцать пять старше. И вообще, от этого вечера многое зависит, поэтому не налегай, пожалуйста, на шампанское…
Она твёрдо забирает у мужа из рук бокал с игристым, который тот за секунду до этого успевает снять с подноса официанта.
– Лучше б я опоздал… – закатывает глаза Пчёлкин и встаёт бок о бок с Верой в кругу из людей, наблюдающих за представлением.
Темноволосая макушка Нади со сложной высокой причёской мелькает вдали: в веренице пар она стояла почти в хвосте, а теперь находится ближе к выходу из парадного зала, чем к ним с Пчёлкиным. Но сердце у Веры всё равно трепетно сжимается при виде дочери, грациозно вышагивающей под руку со статным кавалером. Именитый оркестр отыгрывает неспешный ритм полонеза Огинского, и всё – даже дыхание у Веры в груди – замирает в благоговейном восторге.
Больше всего дочь похожа на принцессу – настоящую, красивую, благородную; Вера думает, что Надя просто упрямится, что она не может не проникнуться торжеством момента, что ей непременно всё это вот-вот понравится, как только схлынет напряжение от ответственности.
– Кажется, вы смогли организовать всё на высшем уровне, – даёт веский комментарий происходящему стоящий за Вериным плечом Разумовский. – Браво.
– Мы очень старались, – щебечет и улыбается ему Милочка.
Вере так и хочется съязвить в её адрес, но в присутствии знаменитой матери приходится сдерживаться и проявлять крайнюю благожелательность. Искренние чувства Вера успешно прячет под обворожительной улыбкой.
– Если всё так и пойдёт, как по маслу, то ваши успехи, Людмила, в головном офисе не оставят без внимания, – не стыдясь, любезничает с Милочкой Разумовский прямо в присутствии Веры.
Она ловит на себе цепкий взгляд Пчёлкина и молча пьёт шампанское, пока его рука ободряюще скользит по её спине.
– В жизни она и правда выглядит как курага, – едва слышно шепчет Пчёлкин Вере на ухо. – На фоне дочки особенно заметно.
– Рассматривай лучше свою дочку, а не её, – не спуская с лица натянутой улыбки, говорит Вера.
Выходит громче, чем ей бы того хотелось, потому что Милочкина голова с интересом поворачивается в их сторону, а Пчёлкин даже не пытается заглушить сорвавшийся с губ смешок: он не ощущает ни капли стыда.
Вера украдкой косится через плечо: Разумовский увлечённо беседует с Натали и им, кажется, уже нет никакого дела до происходящего вокруг. Вере это на руку – её неосторожного замечания никто, кроме Милочки, не слышал.
Но вместе с тем увиденное её настораживает: увядающая модель хоть и старательно молодится с помощью толстых слоёв макияжа, но активная мимика, с которой она высказывает Разумовскому своё возмущение чем-то, становится хорошо заметна даже на расстоянии. Голоса Натали не повышает, как и Разумовский. Они оба шепчутся, отдалившись от гостей; но накал страстей между ними такой, что вот-вот заискрит.
– Я думаю, он с ней спит, – заметив Верин интерес, с ухмылкой комментирует эту сцену Пчёлкин. – И это многое объясняет. Чёрт!
Ругательство вылетает из его рта резко и неожиданно. Вера возвращает внимание к танцующим, краем глаза заметив странное копошение в центре зала.
– Ты специально наступила мне на платье! – гулко разлетается вокруг Надин голос.
Дочь обращается к навзничь лежащей на полу пышногрудой девице – той самой, что прятала в перьях своего веера язвительные ухмылочки и изо всех сил старалась задеть Надю перед танцем.
У Веры замирает сердце, когда Надя замахивается своей тоненькой ручкой в белоснежной шёлковой перчатке, а распростёртая под ней девица в страхе прикрывает лицо локтями.
– Они сейчас подерутся, – пихает ей в руки Пчёлкин невесть откуда взявшийся бокал и спешит к дочери.
Вера тоже порывается за ним, но внезапно кто-то хватает её за руку.
– Ты не должна с этим разбираться, – говорит Разумовский. – Отвлекай публику.
– Это моя дочь…
– Людмила всё уладит, – торжественно хлопает он в ладони, широко улыбается и остаётся непреклонен. – Это её обязанность, она твой зам и должна уметь купировать такие ситуации. А твоя обязанность – произнести сейчас полагающуюся по программе речь. Давай-давай, не тяни, иначе все решат, что ты потеряла контроль.
Вера колеблется. По его тону она чувствует, что проходит сейчас нечто вроде экзамена на профпригодность, и права на ошибку у неё нет.
Разумовскому подносят микрофон, в который он раскатисто приветствует собравшихся и поздравляет с только-только наступившим новым годом. Затем он протягивает микрофон Вере и испытывающе буравит её серыми глазами.
Она тоже рассыпается в формальных приветствиях, а потом, вскользь окинув взглядом зал, вполголоса спрашивает у Разумовского, пока оркестр гремит торжественным проигрышем:
– Где Натали? Мне нужно её сейчас представить…
– Не нужно, – холодно отзывается Разумовский, не глядя на Веру и продолжая хлопать музыке в такт. – Её не будет.
– Она же главная гостья! Тут пол-Москвы только ради неё и собралось…
– А это, Вера, – расплывается он в обаятельной улыбке. – Ещё одна твоя обязанность. Импровизируй.
А Верин взгляд никак не может оторваться от дверей парадного зала, за которыми только что скрылась вместе с Пчёлкиным её дочь, чьё красное и заплаканное лицо в обрамлении растрепавшихся локонов застыло у Веры перед глазами.
Зря она настаивала на своём. Наде чужда вся эта торжественная мишура – так думает Вера всё то время, что рассказывает, как рада видеть в этом зале весь бомонд столицы, как счастлива иметь честь открывать вечер в качестве главного редактора одного из ведущих модных изданий страны и даже мира, а затем поимённо представляет разряженных в бальные платья девиц с кавалерами и рассыпается в комплиментах в адрес каждой дебютантки, отдавая честь их влиятельным родственникам. Имена последних, конечно, вслух она не произносит; но в том нет никакой необходимости: присутствующие и без Вериных напоминаний держат у себя в голове, к какому именно уважаемому клану сливок общества относятся юные создания, выпорхнувшие сегодня в свет.