11. (1/2)
Когда Сергей присылает ей всю запрошенную информацию, Ингрид внезапно ловит себя на том, что в последнее время обращается к нему за помощью слишком часто. И более того — воспринимает это как нечто абсолютно нормальное и естественное.
Каким-то непостижимым образом Разумовский умудрился потеснить ее неизменное правило «Я работаю одна» и стать теневой, но очень эффективной частью… команды?
Докатилась.
Ингрид сердито встряхивает головой, отгоняя ненужные мысли, и ускоряется. Ей немного неловко от того, что пришлось в буквальном смысле отжать тачку у первого подвернувшегося водителя, выкинув бедолагу из салона в руки ахуевшего от ее поступка Дубина, но времени не было — нужно было успеть предупредить Струмину. Но дома последней не оказалось (пришлось вскрыть замок, чтобы убедиться что квартира действительно пуста), поэтому Ингрид набрала Разумовскому, судя по всему оторвав его от какого-то заседания, и попросила проверить расположение мобильника пропавшей, а заодно ряд моментов по еще одному человеку. Каштановому.
И вот теперь у нее имелся конечный пункт назначения, если, конечно, еще не было слишком поздно, или если ее расчеты исходя из полученной информации были верны.
блядствоблядствоблядство
После того, как она выезжает за город, становится легче — поток машин не такой сильный, и это даёт возможность увеличить скорость ещё немного. Владельцу наверняка придет куча штрафов, а она сама может нехило получить по шапке за противоправные действия, но ее это не колышет.
Может быть Струмина и была не самым приятным человеком, но она была человеком. Жертвой. И Ингрид собиралась любой ценой вытащить ее из всего этого дерьма, как и завещал полицейский долг.
Чем дальше она ехала, тем меньше становилось машин. Впрочем, последние пару минут их вообще не было, поэтому Гром вдавила на максимум педаль газа, едва справившись с управлением, когда потребовалось вписаться в поворот на грунтовую дорогу, с двух сторон окружённую стволами сосен.
Впереди показалось железнодорожное полотно. Это хорошо — значит, ехать осталось совсем немного, меньше километра. Вот только…
Поезда. Словно по закону подлости, чертов шлагбаум почти полностью опустился, поэтому пришлось также резко ударить по тормозам. Машина остановилась в считанных миллиметрах от столкновения, но настроение этот факт ни капельки не улучшил.
— Черт!
Поезда приближались, словно гусеницы, стремительно ползущие с обоих сторон. Гусеницы, везущие в своих вагонах чёртовы грузы. Ингрид сердито ударила кулаком по рулю — это всё грозило затянуться надолго, а у нее совсем не было времени, если только…
— Просто пообещай мне, что ты будешь себя беречь.
Это прозвучало так отчетливо, словно на самом деле Разумовский находился здесь, а не в своей башне. Она с легкостью представила его укоризненный взгляд и неприкрытую панику. Беспокойство. За нее.
Никто и никогда не беспокоился за нее, кроме родителей и Прокопенко. Но ведь это было совсем другое…
Прости, Сереж.
Ингрид выбралась из машины, не потрудившись захлопнуть дверь. Она сглотнула, подавляя поступившую было дрожь, коротко выдохнула и, проскользнув под шлагбаумом, кинулась бежать через пути.
Раздался оглушительный гудок, и почти сразу — ещё один: машинисты заметили ее и теперь наверняка отчаянно жали на тормоз, понимая, что многотонная махина не остановится…
Ингрид оступилась и больно ударилась коленом об шпалу, но сразу вскочила на ноги, понимая, что у нее нет права на промедление…
Она успела. Поток воздуха от пронесшегося в миллиметре грузового состава ударил в спину, заставив потерять равновесие и скатиться с насыпи — она уклонилась от курса и спустилась не совсем там, где планировала. Но это было неважно — лента дороги, сузившейся в своих габаритах, была одна, а пункт назначения — коттеджный поселок с ироничным как сука названием «Каштановка» находился неподалеку.
На машине оно конечно было бы гораздо проще, но поезда все ещё идут. Они кажутся бесконечными. Ингрид поворачивается спиной к железнодорожным машинам и резко срывается с места. Времени почти не осталось, если оно конечно вообще оставалось.
У нее ушел почти час на то, чтобы добраться сюда, а она двигалась так быстро, как только было возможно, и ещё даже не добралась до места.
Пиздец.
…До Каштановки Ингрид добегает за пятнадцать минут. Это чем-то напоминало ту историю с погоней за грабителями в масках хоккеистов из советского мультика. Как же он там назывался… Впрочем, какая разница?
Она демонстрирует охраннику удостоверение. Тяжело вздыхает, когда тот выдает в ответ:
— О, я помню вас. Это вы тогда устроили погром на Дворцовой площади.
— У тебя тоже устрою, если будешь меня задерживать.
Не то чтобы она хотела ему грубить. В обычных обстоятельствах она бы язвительно поинтересовалась, не дать ли ему автограф. Но сейчас была не та ситуация. Сейчас на кону стояла человеческая жизнь.
Охранник обиженно засопел, но пропустил ее. Даже ответил на вопрос, когда майор решила на всякий случай уточнить адрес.
— Вторая линия вам нужна, двенадцатый дом. Сейчас налево, до первого поворота и до конца.
Ингрид кивает, снова срываясь с места. Дыхание сбилось от неправильной остановки, в боку — резкая ноющая боль. Жарко.
Но она уже в самом конце пути и нужный дом отыскивается даже быстрее, чем она ожидала.
Ингрид стоит перед высоким кованым забором, за которым виднеется аккуратный двухэтажный коттедж из темно-бурого кирпича. На подъездной аллее, засаженой можжевельниками, стоит ослепительно белый «Мерседес». Никаких больше построек кроме самого дома на участке не обнаруживается, по крайней мере с этого ракурса.
Ингрид выдыхает воздух последний раз и ставит ногу на изогнутую ветку чугунной розы.
Она перелезает через забор и, решив, что лишние несколько минут будут совсем не лишними, спрыгивает на участок не тратя время на аккуратный спуск.
Это напоминает ей детство. Во дворе их первой квартиры, до того, как они переехали в ее нынешнее жилье, стояли качели, рядом с которыми росла высокая старая яблоня.
Неудивительно, что любимой игрой детворы, в том числе и ее тоже, было раскачаться так высоко, чтобы достигнуть яблоневых ветвей. Раскачаться, сорвать листик в качестве доказательства, а потом спрыгнуть на землю из самой высокой точки — как можно дальше.
Сейчас это было практически то же самое, хоть ей и потребовалось немного времени, чтобы восстановить сбившееся дыхание. От подступающего волнения предательски подрагивают ноги. Ингрид облизывает пересохшие губы, заглядывает на всякий случай в салон машины и обходит дом по периметру.
В машине пусто. За домом никаких построек. Значит, остаётся только один, наиболее логичный вариант.
Ингрид взбегает по ступенькам крыльца и распахивает входную дверь, попадая в холл. Его пол замощен кофейного цвета плиткой под каменную текстуру, а стены — молочно-белого цвета. Сразу возле нее — вход на кухню. Двери нет и из холла виден кусочек плетенной мебели.
Напротив него — оливковая гостиная с приветливо раскрытой дубовой дверью. Впереди — ещё несколько, закрытых, дверей и блестящая лаком лестница на верхний и нижний этажи. Но снаружи не видно нижнего этажа, а значит если блоггершу и держат где-нибудь в этом доме, то только там.
Ингрид чешет лоб и делает шаг вперёд, минуя гостиную. А потом на ее затылок обрушивается что-то тяжёлое и мир проваливается в кромешную темноту.
***
Сознание возвращается постепенно.
Сначала — ощущение чего-то холодного на своем лбу. Затем — аромат бензина, олифы, хлорки и лёгких, ненавязчивых, сладковато-пряных духов. Следом — ощущение стула и заведенных назад рук, связанных какой-то веревкой.
Голова раскалывалась от боли. Ингрид не сдержала тихий стон и открыла глаза.
— Слава богу вы очнулись, майор.
Александра Лаврентьевна Кношевская сидела возле нее на корточках и дрожащими руками обрабатывала рану на ее лбу. На ней был черный спортивный костюм и минимум макияжа. Выглядела она взволнованной, хоть и старалась сохранять спокойствие.
— Я честно не хотела делать вам больно. Просто вы так невовремя… Как вы нас нашли?
Нас.
— Правила… — голос повиновался с трудом. Пришлось откашляться. — изменились. Вы обронили это когда я к вам приходила.
Ингрид и сама не понимала, почему брошенная в день их первого разговора фраза так впечаталась ей в мозги, ведь с объективной точки зрения женщина произвела на нее самое положительное впечатление.
— Боже, какая глупость, — собеседница досадливо прикрыла глаза. — Спалиться на такой мелочи… но я просто вышла из себя. Этот ублюдок так быстро забыл Риточку, завел семью… Сказал, что я помешалась, — из-под прикрытых век выкатилась слеза. — Что Риту и Ирочку не вернешь, что нужно жить дальше… Что это не конец света. Не конец света. Понимаете?
— Нет, — Ингрид попыталась оценить крепость узла. — Не очень.
— Да, конечно, — тяжело вздохнула агентша, поднимаясь на ноги. Только теперь Гром заметила установленную неподалеку треногу с камерой.
В дальнем углу, на длинном обеденном столе, лежала не подающая признаков жизни Струмина, рядом с которой расположилась целая вереница строительных и хирургических инструментов. Рядом, на стуле, в качестве «особого» инструментария расположилась бензопила.
— На самом деле, это даже хорошо, что вы здесь. Так будет справедливее. Получится провести заседание по всем правилам…
— Заседание?
— Судебное. Не бойтесь, майор, я не буду убивать вас. Я не убиваю невинных. Кто-то же должен… — агентша не сдержала тяжелый вздох. — Не думайте только, что это доставляет мне удовольствие. Просто я должна так поступить. Не беспокойтесь, я вам все расскажу. Это честно. Правильно. Справедливо. А я всегда, всегда поступаю по справедливости.
Ингрид скептически приподняла бровь, продолжая возиться с веревкой. Та хоть и со скрипом, но поддавалась, и все, что ей требовалось — немного времени. Так что желание Александры Лаврентьевны удариться в болтологию играло ей на руку самым лучшим образом из всех возможных.
— Как вы узнали о моем приходе?
— Охранник, — женщина досадливо потерла лоб. — Он позвонил мне. Он пытается подкатывать ко мне уже второй год, как будто у него когда-нибудь могли быть шансы. Болван, но полезный. Он всегда предупреждает меня о чужаках. Но зачем нам говорить об этом когда есть вещи куда более насущные?
— Как хотите.
— Я начну с самого начала, чтобы вы поняли. Риточка была моей единственной дочерью. Она далась мне большим трудом: сначала я сбежала в город из деревни, чтобы не выходить замуж за нелюбимого. Пешком шла. До Москвы. Потом устроилась на работу, поступила в МГУ своими силами. Там и с Володькой своим познакомилась. Мы жили душа в душу, только с детками не выходило. И когда Риточка родилась… — она прервалась и высморкалась в платок, даже не думая вытирать слезы. — Она такая чудесная была. Моя девочка. Такая способная, талантливая, добросердечная… когда Володенька от рук какой-то гопоты умер года три назад, только мы с ней друг у друга и остались. Она уже работала. Переводчицей. С французского. Замуж вышла. Такая счастливая была, а уж когда Ирочка родилась… Из нее вышла потрясающая мать. Только неуверенная в себе, — в голосе начали прорезаться тихие нотки злобы. — Она постоянно боялась навредить дочери. Вечно читала книги, сидела на форумах… Кончилось все тем, что она спросила: стоит ли брать младенца к себе в кровать. Ей ответили: конечно, я делала так много раз. И Риточка послушалась. Она… навалилась на Ирочку во сне. Случайно ее задушила. Мне казалось, что мой мир рухнул. Но потом она покончила с собой. Сразу после Ирочкиной кремации. А потом я нашла эту переписку… переписку с человеком, которого я раскрутила. Я. Сама. Своими собственными руками. Если честно, не знаю, что на меня нашло. Я создала фейк и написала ей. С тем же вопросом. Тем же самым текстом. Думала… сейчас она посоветует использовать и я пришлю ей фотографию Риточки… Сейчас, погодите, я покажу вам, — женщина копается в своем смартфоне, а потом подносит его почти к самому носу полицейской.
На снимке Ингрид видит молодую девушку в темно-сером свитере и черных леггинсах. Она висит в петле. Голова вывернута набок, веревка впилась в шею. Тело обмякло, руки повисли по бокам, ноги прямые. Вокруг разбросаны книги, которые когда-то были сложены в два или три штабеля. Среди них — остов лампы и осколки стекла. Видимо, умирающая пнула ее.
Потолок в квартире невысокий, значит ей пришлось заранее измерить веревку, чтобы быть уверенной: когда она сделает последний шаг, ноги не коснутся пола. Шея не сломалась от падения с высоты, а, значит, смерть была мучительной и медленной. Доказательства на снимке: разбитая лампа, царапины, почти откушенный язык.
— Знаете, майор, я никогда не думала, что можно ненавидеть кого-то настолько сильно, — Александра Лаврентьевна отшвыривает смартфон куда-то в сторону. — Знаете, что она сказала? Что никогда не пользовалась этим методом, потому что он опасен. И мне не советует. И вот тут то мой мир рухнул.
Она сделала паузу.
— Никогда не думала, что кто-то может жить с такой болью. Я смотрела на их с дочерью фотографии и не понимала, почему она не должна страдать так, как страдаю я. Я должна была отомстить. И предложила эту аферу с «похищением». Была готова к тому, что это не сработает, но она согласилась. Она так полагалась на меня. Доверяла мне. А я подкупила ее подругу и забрала Леру к себе. Я же предложила все эти сборы денег и отговорила ее идти в полицию. Специально — ведь изначально я планировала отдать Леру. Это показало бы всем, что она лгунья. Уничтожило бы ее репутацию. Но потом я поддалась мании слежения и взломала аккаунт. И увидела ее. Ту, первую. Она как раз написала, чтобы спросить совета. Она подставляла своего ребенка под удар. Она спрашивала совета не первый раз. Дальше я помню плохо. Я пришла в себя только когда устраивала ее на дереве. Мы, деревенские, сильные. К тому же, я разгружала здоровенные бидоны с молоком пока не поступила. После этого я поняла, что не могу остановиться. Убийство принесло мне такой покой… И тогда я решила убить пятерых, а ее сделать шестой, потому что моей девочки не стало как раз шестого… Я даже заморочилась с тем, чтобы узнать даты рождения, раз уж в первом случае так удачно совпало. Чтобы красиво. По правилам.
Ингрид внезапно ощутила как небольшое количество жидкости выплеснулось на ткань надетых на ней мужских боксеров и мысленно матюкнулась. Последние месячные у нее были примерно с полгода назад и она прекрасно прожила бы без них ещё столько же. Особенно сейчас, перед незаконным проникновением на открытие казино. Нужно будет пополнить запасы обезбола. А ещё — не забыть сказать Разумовскому, что единственный воскресный досуг на который она согласна — обнимашки и валяние на диване. И мармелад. Кислый до такой степени, чтобы глаза на лоб вылезли. И к тому же он ей ещё «Преступление и наказание» не дочитал.
— …вам, наверное, интересны детали моих деяний? Я вычисляла тех, кто обращался за советом чаще всего, подкарауливала их и усыпляла. Перевозила сюда, расчленяла а потом везла в заранее заготовленное место и делала инсталляцию. Пятая должна была погибнуть через три дня, но я встретила Дениса. С новой семьей. И поняла, что и так уже ждала слишком долго. С ним было тяжелее, но мне придавала сил ненависть. А как только я разместила его, я сразу поехала за ней. Только со злости дозу не рассчитала. Вколола слишком много. И вот теперь жду, когда она очнется, потому что хочу чтобы она видела. Слышала. Чувствовала. Она будет просить о смерти, но я не дам ее. Рано или поздно она просто сдохнет от боли, словно шавка. Хотя, если бы я знала, что меня вычислили, не ждала бы. Если честно, я вообще не ожидала, что кто-то свяжет это с блогом и девочкой, которая считается мертвой.
— Значит, тот фейк в интернете — ваш? — Ингрид и так это уже поняла, в тот самый момент, как осознала кто является Каштановым Человеком, но собиралась продлить беседу. Нужно было ещё немного времени.
— Да. Анаграмма. Из имени, отчества и фамилии с примесью небольшой игры слов. Вы бы видели, как ее это нервировало.
— Зачем вам камера?
— Суд обязан быть задокументирован. После исполнения приговора я выложу запись в сеть, чтобы все могли увидеть: справедливость в этой стране ещё возможна.
— Почему вы не обратились в полицию?
— В полицию? — женщина отвела голодный взгляд от бессознательной блоггерши и рассмеялась. — А я говорила с полицией. Тогда, когда тело моей дочери… Рассказала им. А они сказали, что она сама была виновата. Что из нее получилась плохая мать и что она заслужила это. Выслушивать это еще раз, в отделении? Нет, к такому я была не готова. Да и хорошие стражи порядка — такая редкость… вам ли не знать.
— Я… соболезную.
Это было правдой. Почти в 100% случаев женщины решались на убийство из ощущения отчаяния и безысходности. В отличие от мужчин, отнимающих и калечащих чужие жизни только из-за того, что решили, будто у них есть такое право.
Вот и сейчас.
Да, эта женщина была свихнувшейся на всю голову убийцей, но…
Отчасти Ингрид могла понять её.
Отчасти.
— Но ведь те девушки не были виновными, — заметила она, краем глаза уловив признаки движения со стороны обеденного стола. — Они просто искали помощи. Они не знали, что к ней нельзя обращаться. Они…
— Настоящая мать и без всякой помощи знает, что лучше для ее ребенка, — рявкнула Александра Лаврентьевна. — А значит они не были настоящими матерями. Женщины, которые не являются настоящими матерями не заслуживают нахождения на этом свете. Они виновны.
— Это вы сочли их виновными.
— Потому что я — мать! Я вырастила своего ребёнка и лучше знаю!
— Однако вы ее не уберегли, — верёвка почти развязалась. Ингрид могла освободить руки в любой момент, и теперь сознательно переключала ярость противницы на себя, чтобы отвлечь ее внимание от постепенно приходящей в себя жертвы. — И вы не поделились с ней опытом, раз она искала помощи на стороне. Это вы, а не Простомама виноваты в смерти близких.
Щеку обожгло огнем пощёчины. Гром сплюнула и внутренне подобралась, ожидая подходящего момента чтобы атаковать.
— Не играйте с огнем, майор, — прошипела женщина, наклоняясь лицом к ее лицу и с силой хватая разметавшуюся копну мелких кудрей. — Иначе я могу решить, что вы заодно с нею, а она — опасная преступница, недостойная жить. Как и те, кто ей сочувствуют.
Вот оно.
Гром молча подалась вперёд и с силой боднула противницу прямо в нос, одним рывком скинув с себя остатки больше не сдерживающей ее верёвки.
Первая ошибка — не связать ноги.
Вторая ошибка — потерять бдительность.
В голове почему-то раздался голос Даши Савельевой, напевающей Gaudeamus. Ингрид встряхнула головой и спешно перехватила руку набросившейся на нее соперницы.