II Любовь длиною в жизнь (2/2)

— И долго же ты меня считал таким, раз ничего не рассказывал, — он скрещивает руки на груди.

Данзо хмурится. Он это серьезно? Кем Хирузен себя возомнил, раз думает, что ему всё рассказывать обязаны? Да хоть государь, хоть Господь Бог, Данзо не обязан ни перед кем отчитываться за свой пол. Тайна есть тайна, и если он решил её хранить, он не допустит поблажек, в особенности этому наглецу. Чтоб какая-то альфа им командовала — ещё чего, умрет, но не позволит.

— Какая разница какого я пола? — возмущается Дано. — Зачем тебе об этом знать?

— Дело в принципе, а не в том что ты омега, — грозно поясняет Хирузен. — После стольких лет дружбы, ты и не собирался доверять мне.

— А почему я должен тебе доверять? Ты альфа и Хокаге. Я омега и подчиняюсь тебе, и мне никак это не изменить. Знай ты мой пол, ты не стал бы меня слушать, относился бы ко мне по-другому. Как к мусору, а не как к равному себе, — Данзо стискивает зубы и, тряхнув головой, бросает угрожающий и жестокий взгляд на друга. — А я ведь лучше тебя и подхожу на роль хокаге куда больше, чем ты.

Некрасивая манипуляция, он такое любил использовать.

Эти его больные представления об отношениях тянутся ещё с детства. Будто его страшно оскорбляет свой омежий пол, будто он видит в Хирузене сплошные насмешки над его полом. Будто само существование Хирузена злостно его оскорбляет. Он ведь сейчас не понимает даже причины обиды Хирузена, хотя тот ему их объясняет. Есть только его «ничтожный» пол и злобный подлый альфа напротив. Ничего более он в этой ситуации не видит и игнорирует не только чувства друга, но и слова, сам не понимая этого. Потому что зациклен только на своей обиде и ненависти. На своих идиотских комплексах.

— Значит, вот как ты воспринимаешь наши отношения. Так пошло и оскорбительно, — оскорблённо рявкает Хирузен, в голосе его слышна скорбь и горесть. — Ты не понимаешь даже, почему мне неприятно твое недоверие, почему я хотел знать об этом. Ты так зациклился на своей паранойе и сделал проблему из того, что проблемой не является. Я тебе никогда врагом не был и не буду, хоть мы и разного пола, но очевидно, для тебя это препятствие и повод относиться ко мне как к чудовищу. Так ведь легче, не правда ли? Легче, чем доверять людям?

Данзо злостно подскочил с кресла:

— Заткнись! Омегу никогда не воспримут как лидера!

— Шестьдесят лет уже прошло. Всё изменилось.

— Ничего не изменилось, Хирузен, — странная усмешка исказила его губы. — Это твои очередные никчемные инфантильные фантазии.

— Ты живёшь страхами прошлого, не видя настоящего, — осуждает Сару. — Ты зациклился на прошлом. Бивако сделала всё ради прав омег, и я укрепил её наследие. Всё уже иначе.

— Нет, — сощурился Данзо. — Не иначе. Ничего и никогда не изменится.

Какой же упрямый и невыносимый человек, не соглашается только из принципа, из-за вредности и гордыни — с самого детства таким был. Если Хирузен так и продолжит, он не разобьёт панцирь Данзо, тот, как всегда, закончит разговор и сбежит от неудобной правды. Сару должен спровоцировать его, надавить так сильно, чтобы Данзо не смог ему не ответить. Он обязан, ведь если сейчас не получится — более никогда не получится. Хирузен должен сбить землю из-под его ног.

— Если ты так боишься, что я тебя трахну, то я могу сделать это прямо сейчас. Это случится, и больше между нами не будет недоговорённостей. Бояться этого ты перестанешь.

Данзо аж дар речи потерял от этих слов. Как он вообще посмел предложить ему подобное?

— С чего ты решил что это поможет?! — пораженный столь вульгарным предложением, вопит он. — Т-ты с самого начала хотел этого? Как только узнал что я омега? Вот и доказательство! Т-ты смел использовать свой феромон против меня! — его голос дрожит от волнения. Они будто поменялись местами.

— Нет. Потому что я был зол, — продолжает давить Хирузен. — Перестань относиться ко мне только как к альфе. Я такой же человек, как и ты. Я хочу, чтобы ты видел во мне друга, а не объект своих страхов и ненависти.

— Да осточертел ты мне со своей дружбой! — срывается советник. — Неужели ты так и не понял, что я никогда в тебе друга не видел? Ты всегда был моим соперником!

Неприятные слова, но он опять врёт. Увиливает и врёт, только на манипуляции не идёт. В этот раз он обороняется небрежно, не так искусно, как умеет, Данзо почему-то уязвим и растерян, и Хирузен этим воспользуется.

— Ты был свидетелем на моей свадьбе. Ставил подпись. Бивако просила тебя крестить наших детей. Она считала тебя частью нашей семьи.

— Не смей упоминать Бивако!

Ему самому неприятно, но он упомянул её специально. Бивако очень любила Кагами и Данзо, пускай её тяжёлый нрав не демонстрировал это в должной мере, но связь всей этой четвёрки была невероятно крепка, не было ни дня, который они не провели вместе. Бивако, несмотря на свои радикальные взгляды, всё же приняла свой пол. Она боролась за права омег, чтобы каждый из них создал такую семью, какую сам хочет. Хирузен напомнит. Он будет давить, чтобы этот злосчастный кокон наконец треснул.

— Ты с Асумой сидел, когда я на работе днями пропадал. Сколько раз мне спину прикрывал. Сколько раз на работе выручал. Сколько раз ты защищал меня перед лидерами других стран. Мы вместе столько пережили, — голос Хирузена приобрел горестный и тяжёлый тон. — Как же я не буду считать тебя своим другом после этого? Ты не думал, как я себя чувствую, зная, что ты боишься и ненавидишь меня, после всего, что между нами было?

— Я тебя не боюсь, — царапает он когтями стол. — Это ты боишься меня.

Данзо на пределе. Его пожирают эмоции. Хирузен остался хладнокровен.

— Докажи, — грозно рычит Хирузен. — Я покажу тебе ту свою сторону, которую ты так боишься. Увидь и прими её, и мы пойдём дальше. Если боишься, то и не надо. Продолжай влачить своё жалкое трусливое существование, полного ужаса передо мной.

Сработало.

Данзо яростно хлопает ладонями по столу и смотрит на друга угрожающе серьёзно. Хирузен не дрогнул. Многолетнее напряжение между ними достигло пика прямо сейчас, и Хокаге принял это с мужеством. Данзо обходит стол, подходит к государю вплотную и хватает за грудки, его взгляд пылал яростью и оскорбленным самолюбием, будто он сейчас же вознамерился его убить. Шимура напряг мышцы шеи и выпустил столько концентрированного феромона, сколько нужно для вызова гона. Он хотел показать Хирузену свое собственное могущество, на что способен и до какого состояния он мог его довести по своему желанию. Тот не посмеет даже думать, будто он сильнее и лучше него, раз вправе говорить такие слова. Данзо имел право на власть равно как и Сарутоби, даже если он омега, его мнение тоже имеет вес, его знания и сила, его вклад в развитие города — всё это результат его упорства и стойкости, его острого ума и политической интуиции, а не потому что он родился нужного пола. Он всегда принимал радикальные, но верные решения, был единственным, кто не смотрел Хокаге в рот, и считал, что только благодаря ему город ещё цел. После всех жертв и страданий, какие вытерпел господин Шимура ради того влияния, какое имел сейчас, Хирузен не имеет права смотреть на него свысока. Данзо глотки будет грызть, но не посмеет из-за своего пола разрушить результат его длительного мучения.

Хирузен держался стойко — это достойно уважения, но он не способен противостоять столь дьявольскому запаху.

— Так это… Твой феромон? — болезненно усмехнулся Хокаге. — Как давно я его не слышал и совсем позабыл как он сводит меня с ума, — мужчина крепко обнял бёдра омеги и наклонился к лицу, обжигая щёки дыханием. — Сногсшибательный аромат, Дано-чан.

Гон начал своё действие, Хирузен уже позволял себе фамильярности. Данзо совершил ошибку, но поздно сожалеть. Сару желал сделать это в здравом уме, теперь уже не получится. Чувства захлестнули, Данзо поддался злости, хотел отомстить и не подумал о последствиях. Это из-за него. Данзо всегда совершал глупости из-за него. Так торопился доказать ему свою силу и поступал импульсивно. Даже сейчас, когда на кону стояло нечто большее, чем очередная бюрократическая ссора. Пока Хирузен не выпустил феромон, но если он это сделает…

Данзо вырывается из хватки, пятится назад, пытаясь выиграть время. Хищный взгляд Хирузена выглянул из-под краев шляпы, он улыбнулся краем тонких губ.

— Я слышал его полностью. Лишь один раз. В далёком детстве. И так долго искал тот идеальный образ, какой себе вообразил, что даже в твоём шлейфе его не учуял. Хах… Но сейчас я всё вспомнил. Я наконец чувствую его и ни с чем не перепутаю. Быть может, подсознательно знал, что всё это время его носил ты. Этот запах пробудил мой феромон, — глубокое рычание содрогает его губы. — Ведь и мой в тебе что-то пробудил?

Искал его? Хирузен в молодости часто говорил, как любил его запах, но с годами Шимура научился идеально его контролировать и больше не позволял Хирузену его слышать. Только как он может слышать только его тон, если Данзо помечен? Потому что Хирузен относился к его феромону так же, как и Данзо к его? Один единственный…

— Н-нет! Ты как всегда себе надумал. Т-ты никогда мне не нравился. Я всегда тебя ненавидел.

…аромат любви всей его жизни.

— Да-да. Иди ко мне, обманщик… — раздался сухой рык, мужчина протянул вперёд руку.

Данзо встал, поражённый, не в силах пошевелиться, и следом раздался жестокий смех, казалось бы, полный горести.

— Я же спрашивал тебя, — подавленно пробормотал Сару. — Я просил дать мне ответ. Много раз. Ты мне его не дал.

Нет, не хочет слышать!

— Н-не было такого. Замолчи! — отчаянно кричит Данзо.

— Да только твои истерики прекратились после этого. Ты уважал и любил мою жену и больше не пытался, хотя она никогда не была против тебя, — Хирузен горестно качает головой, печально усмехнувшись. — Раньше я думал, что не понимаю эти скандалы и тебя. Но сейчас… Мне кажется, всё я прекрасно понимал, но играл в ту же больную игру, что и ты, в надежде, что она закончится счастливо. Я отдал тебе право это решить, и ничего не решилось. Ты сбежал. И сейчас я повторяю тот же вопрос. Ты снова сбежишь? Или ты признаешься в этом? Хоть раз ты примешь решение?

— Я сейчас приму решение. Я убью тебя, — рычит Данзо сквозь зубы. — Я закончу это раз и навсегда.

Господин Шимура достаёт нож из рукава и, резко придвинувшись, утыкается лезвием в его горло. Хирузен даже не дрогнул, даже не нахмурился, всё стоял с довольной улыбкой, будто видел омегу напротив насквозь, и это пробирает до костей. Неправда. Он ничего не увидит, он ничего не поймёт. Дыхание спирает, когда стоит к нему так близко, и Хирузен даже не пытается спрятать свой феромон — голова кружится, и сердце пропускает удары. Сладостные касания, лёжа на пушистой траве, поцелуи и тесное трение горячей кожи. Нежный утренний секс в саду, омывается медовой росой. Его запах такой пленительный, такой потрясающий.

Хирузен сильнее. Ну почему? Почему Хирузен всегда сильнее его?

— И что дальше, опять лишь угрозы? — игриво рычит Сару. — Врёшь и не краснеешь. Какой же ты лжец, Шимура. Трус и лжец.

Господин Шимура уже чувствовал ранее, как пахло возбуждение Сарутоби, и надеялся никогда его более не слышать. Для него этот феромон исключительно опасен. Он всегда, ещё с юности, тёк от него. Даже в детстве тёк от него. До сих пор течет от него. И Данзо это невероятно гневило. Даже будучи ребёнком не выносил той власти, какую Хирузен имел над ним. Хирузен сильнее, он доминирует, потому что он альфа, а Данзо омега, и он ненавидел это. Сама судьба связала Данзо с ним и даже не спросила, хочет ли он этого. С самого детства его сватали наследнику Сарутоби, отцы не прекращая говорили об этом сыну, и борьбу с Хирузеном, казалось, он возвёл как борьбу с отцовской волей, борьбу с природой и судьбой. Однако, вопреки борьбе, Данзо всё равно стал его омегой. Это так жестоко, почему же судьба всегда поступает с ним жестоко?

Эта улыбка, этот опущенный взгляд. Хирузен знает. Чёрт возьми, он знает, что советник потёк от него. Нет, нет, нет же, он же помеченный! Так почему же… Почему опять этот благоговейный ужас перед ним? Нет-нет. Нет!

Данзо же всегда его испытывал при нём.

Это всё большая ошибка. Нельзя было приходить к Хирузену, ему ни за что нельзя было допускать этот диалог. Он же в таком состоянии… Больше не сможет его отвергать. Данзо в ужасе отпрыгнул от Хирузена. Глаза советника широко распахнуты, и губы дрожат, его снова приковало к полу.

Данзо же ведь… Он ведь так долго и хорошо обманывал себя. И самое ужасное — он осознает этот обман. Данзо знает. Он ведь и правда давно мог стать государём, ему бы не составило труда убить Хирузена и отвести от себя подозрения. Ему не составило бы труда создать фиктивные документы, склонить совет на свою сторону, Данзо ведь давно мог это сделать. Только считал, его нужно победить в честной битве. И постоянные усмешки над самим собой — честной битве? Других политических соперников он честно не побеждал, чем же Хирузен такой особенный? По его же заверениям самому себе в Хирузене ничего особенного нет, журил его, считал его никчемный – в самом деле считал?

Не хочет думать об этом. Нет. Не сейчас.

В самом деле считал его никчёмным, о него даже жалко руки марать? Что же тогда до сих пор не убил, раз он такой неудобный, раз он препятствие на пути того, кого все считали жестоким? Получающим желаемое любыми методами? Что-то промелькнуло перед глазами. Пленительная важда…

Кто решил всегда быть рядом с ним. Пускай как военный советник. Это ненависть, эта постыдная причина ненависти — невозможность стать ближе, эта неудовлетворённость, бессилие, вынужденные препятствия. Постоянное желание его похвалы, уверенность в его потребности в себе. В его нужде. То что было способно заменить любовь.

Хирузен видит в нём эту неуверенность, борьбу, искры надежды в его глазах и улыбнулся искренней доброй улыбкой, вновь протянув руку.

— Ты мне доверяешь? — раздался его ласковый голос.

Данзо боялся боли. Боялся власти над собой, но слова и голос Хирузена нежные и влюбчивые. Ласковый. Такой ласковый.

Шаги неуверенные, кроткие и медленные. Это тяжело, но всё его естество тянется вперёд. Всё его естество трепещет. Ну почему Хирузен такой? Почему всегда заставляет Данзо сомневаться? Легче было бы обратиться «той самой» альфой, образ которой всегда сокрушал его, мучил и ужасал, но Хирузен не такой, и это ненавистно. Он разрывает его душу на части, переубеждает, мучает сомнениями, бередит старыми ранами. Когда раз за разом Данзо ему отказывал и принуждал себя не жалеть об этом. И вот она, одна из главных причин мучительного осознания, от которого он убегал — сожаление. Потому что мог быть с тем, кого любит, но не был. Из-за принципов, которые душили его всю жизнь, и сейчас, когда он их так просто лишается, когда оказывается, они ничего не стоили, глубокое горе и сожаление обволакивает его душу трупным ядом. Такое уже нельзя подавить. Это чересчур величественное горе. Это превращает всю его жизнь в глупую жестокую шутку. Хирузен сказал, он живёт прошлым и даже сейчас, в этот особенный момент не перестает о нём сокрушаться и думать. Всё же касается его тёплой ладони. Нашел в себе мужество это сделать. Сару только оглаживает его кожу, сцепляя пальцы, напоминает, что это более не важно, ведь он здесь, сейчас, и он способен всё изменить, а человеку напротив казалось, изменить уже ничего нельзя. Полная стыда и страданий — пустая жизнь.

Хирузен видит в его глазах это великое горе, как увлажняется его склера, как брови дрожат в сожалении, и будто сейчас он всецело понял своего друга. И наконец простил. Данзо сам страдал от своих решений. Если это так, он поможет ему не расколоть свой разум окончательно. Всё будет хорошо. Им обоим нужно это. Больше он не даст Данзо принимать никаких решений. Хирузен больше не позволит ему сожалеть.

Советник, увидев алый блеск в глазах напротив, вновь неуверенно шагает назад, но Хирузен хватает его за халат и резко тянет на себя. Он плотно прижался к его дрожащему телу, скользнул рукой по нежной коже внутренней части бедра, смазка уже обильно стекала вниз, лобок пылал жаром. Огладил кожу вокруг вульвы, подразнил пальцем малые губы, дрожат они от касаний, и дрожит он. Хирузен достаточно спал с омегами, чтобы видеть такие неочевидные сигналы. Тогда Сару плотно прижался пальцами к бусине клитора, интенсивно лаская горячие пухлые губы.

Казалось бы, Данзо ожидал этого, но всё равно удивился и, выгнув спину, сладко и глубоко застонал.

— А-а-а-ах!

Его крупно передёрнуло от потрясения… он притронулся к нему там.

Господин Шимура пытается вырваться из хватки, сводит плотнее ноги, но рука не останавливалась. Его быстрые движения доводили до неистовства. Влажные звуки смешались с задыхающимися надрывистыми стонами. Лобок связывает похотливым узлом, жар резко приливает к поверхности кожи. Крупные капли стекали по бёдрам, падали на пол, он обильно тёк от страсти, от крупных и грубых ласк тёплых шершавых ладоней, их твёрдых пальцев, с такой скоростью впившихся в пухлые губы, и от его пленительного феромона.

— По… Пос… А-а-а-ах!

Снова пытается вырваться, но лишь плотнее трётся о мужское тело, задыхается от его густого и плотного феромона. В глазах мерцает цветными искрами, с дурманным звоном кружится голова. Этот резкий и категоричный мускус режет его горло, заставляет вульгарно и громко стонать. Его запах извивался внутри Шимуры дикими скачками, упрямо толкал к клитору горячую кровь, чтобы надменный омега кончал снова и снова. Кричал от болезненного удовольствия, вырывался из крепкой хватки рук, но всё равно не мог противостоять этим похотливым пальцам и брызгал обильно на них страстными соками.

— Ты стал… Помешанным. После его смерти… — раздаётся печальное бормотание возле уха.

Данзо съёживается, прячется от горячего дыхания на своей шее, но Сару настаивает. Нежно, но страстно прикусывает оголённую шею, а его мягкий язык зализывает эти кроткие укусы, омега крупно трясётся в ответ. В его бёдра так категорично упирался твёрдый мужественный рельеф, и он не мог это игнорировать, Сару ощущается везде, каждый кусочек тела обласкан его жадностью.

— Не… А-а-а-ах! — очередной сладкий и громкий стон, ластится головой о его плечо, трётся бёдрами о крепкий пах и тает от ощущений.

— Поэтому… ты отдалился от меня? Винишь меня?

Зачем он задает эти вопросы, если даже ответить не даёт? Только ни о чём, кроме громкого желания почувствовать вожделенный многие годы член в себе, Данзо думать не мог и не хотел. Сейчас был только Хирузен, только он и никого более.

— Хи… М-м-м-ф!

Сколько раз он уже кончил? Не считал, такое ощущение, словно время остановилось. Феромон Сару увлёк его в этот омут оргазмического томления, в бурлящую пучину желаний и похоти, только Данзо не проследил, когда именно это началось. Возможно, это началось еще с того момента, когда Хирузен предложил заняться сексом, а быть может, никогда и не кончалось, пока Сару был рядом с ним. Как всегда. Доминирует над ним. Не позволит…

Данзо крепко вцепился в руки альфы и оскорблённо понурив голову, процедил сквозь зубы:

— Т-ты не подчинишь… М-меня себе…

— Я и не хотел, — игриво улыбнулся Хирузен. — Никогда не хотел тебя подчинить. Ты всё придумал, Дано-чан, — мокрое дыхание опаляет ухо и омега вновь стонет, — как всегда.

Данзо ничего не придумал! Да что же это? Почему всё так сложилось? Сердце ходит ходуном, Хирузен опять его дурманит своими словами! Нужно бежать, нельзя позволить ему всё узнать, нельзя показать ему то, что он так долго скрывал от него. Ноги не слушаются, всё его естество желает остаться здесь. Остаться с ним. Позволить ему убедить себя раз и навсегда. Да нет же! Господин Шимура через силу, через страстное желание вырывается из объятий, но заплетается в ногах и падает на пол. Вновь его взгляд полный ужаса, однако блестел в них огонь страсти. Тяжёлое, почти умоляющее дыхание — поджатые губы пытаются спрятать. Он весь дрожит, влажный и алый, но продолжает бессмысленные попытки бороться. Запутался, в голове ворох мыслей, столько мыслей, от них тошнит, и все они причиняют боль. Что ему делать?

Данзо посмотрел на своего государя, и в глазах звенели мутные пятна, он задыхался. Истерично заглатывая воздух, делал только хуже, насквозь пропитывая разум сумасшедшим феромоном Хирузена. Сказать бы какую колкость, послать бы его к чертям, да хоть убить, но влагалище так болезненно изнывало от навязанного этим едким феромоном желания, что ноги отнимались. Оно влажными крикливыми импульсами требовало от своего государя: «Возьми меня, возьми меня как животное! Оттрахай меня!» Шимура готов его зашить, вырезать, лишь бы никогда не слышать столь оскорбительных мыслей в своей голове. Он не признавал в своём друге сексуальности, но сейчас этот чёртов Хирузен был невероятно сексуален. Хирузен всегда был сексуальным…

— Что такое, Дано-чан? — вульгарно и томно прохрипел мужчина. — Уже не терпится?

Ох, не своди его с ума! Как же он был сексуален, его голос, его запах, его жадные, полные похоти глаза; его рельеф напряжённого члена, крепкой линией натянувшей брюки, — всё в нём было невыносимо сексуально! Просто вытащи уже его из тканевых оков этих ненужных брюк, пусть он лоснится здоровой краской Данзо на любование. Заставь его хотеть этого так страстно и с таким остервенением, как никогда ранее. Хирузен больше не даст ему принимать решений, он демонстрирует это, возьмёт его как доминантный эпсилон и развеет все страхи. Возьмёт его, как свою омегу, омегу которая всегда принадлежала ему.

Сару крепко хватает Данзо на руки и обходит письменный стол. Данзо не ожидал этого, на ногах стоять уже тяжело, поэтому его укладывают животом на стол и задирают подол халата. От увиденного Хирузен похотливо зарычал: влажные румяные бёдра, дрожащая вульва, истекающая душистыми соками, его сексуальное тело дрожит, и грациозные линии спины извиваются, как шёлковая лента. Он смотрит на него жадно, внимательно, ведь вожделел увидеть это много лет. По-хозяйски ощупывает округлости, тесно проводит ладонями по спине, а от каждого касания пальцев к разгорячённому клитору Данзо передёргивает. Ластится носом по шее, потом между лопаток, жаркий феромон и живой запах его кожи дурманит голову. Такая мягкая кожа, приятная, он бы трогал его всю жизнь. Нет никакого желания и терпения сдерживаться, но войти сейчас не может, с Данзо он обязан быть очень аккуратным.

— Твоё тело… — задыхаясь рычит он, — Данзо, я даже в фантазиях не мог вообразить насколько оно сексуально. Твоя шея, спина, твои бёдра и твоя пухленькая розовая вульва, мне нравится в тебе всё. Я клянусь тебе, мне сейчас стоит огромных усилий сдерживаться.

Шимура стыдливо щурится:

— Хватит… Не смотри на меня…

— Почему нет? — однако Хирузен продолжает свои заигрывания. — Потрясающий вид. Мне очень нравится. Я касаюсь, — развратному хрипу вторит аккуратное касание до клитора, — и ты вздрагиваешь. Ведь изводишься от желания и уже на пределе. Я сейчас войду в тебя, и ты закричишь. И я очень жду этого момента.

— А-а-ах… — умоляюще стонет омега. — Хватит это говорить!

— Тебе и моего голоса достаточно? Ха-ха, — злорадствует альфа. — Что такое? Вылезают неудобные чувства, какие ты так долго в себе скрывал? А ведь Бивако мне говорила, тебя насквозь видела. Я тебе нравился, Дано-чан?

— Отстань! Э-это не правда.

— Правда, — улыбается он. — Снова ты врёшь

— Нет, не правда! Ты придумал!

Такое чувство, будто Хирузен сейчас доведёт господина Шимуру до слёз, будто в нём проснулся обиженный ребёнок, который очень не хочет признаваться.

— Я тебе с самого детства нравился. Признавайся, — пошло рычит Сару, — обманщик. Признавайся, иначе я продолжу эти издевательства.

Невыносимо! Так раздражает это самодовольство! Хирузен, очевидно, наслаждается полученной властью, но Данзо противостоит, не поведётся. К чёрту, пусть катится, долбанная альфа.

— Д-дурак… — гаркает Данзо и жмурится. — Старый дурак. Пошляк. Ничего тебе не скажу.

Хирузен глубоко и довольно вздыхает, прижимается к другу теснее и горячо шепчет прямо в ухо:

— Такой же упрямый, как и всегда, не меняешься. Но я знаю тебя столько лет, тебе тяжело противостоять… — шёпот раздаётся ещё громче и мурашками проходится под кожей омеги. — Своим слабостям. Ты поглощен ими. Строишь из себя большого и сильного буку, но когда я разозлился на тебя, — Данзо уклоняется, но горячее дыхание неизменно изводит его тело, — задрожал. Испугался власти, какую я всегда имел над тобой и над твоим сердцем. И сейчас дрожишь. От каждого моего касания. Признавайся, обманщик.

Неправда. Это неправда. Нет. Он никогда не был в него влюблён. Хирузен ничего не знает. Он придумывает, хочет обмануть, хочет заставить говорить больше положенного. Ни за что, никогда не скажет, ему нечего говорить!

— …д-дурацкий феромон, — упрямится Данзо и непримиримо ворчит. — Такой же глупый… как и его обладатель. Это всё из-за него, а не из-за т-тебя… носа задрал, н-не надумывай тут о себе!

У него алые глаза, красные-красные, как кровь, как две ягоды вишни, но в этих глазах Данзо не видел зла и жестокости. Хирузен смотрел игриво и влюбчиво, как смотрел на него пятнадцать лет назад, как смотрел на него в юности, в детстве, как смотрел всегда — без тени дурного желания. Хирузен всегда искренне хотел быть рядом с ним и не пытался подавить его. Всегда относился к омегам с уважением, даже будучи могущественным эпсилоном. Хирузен его не пугал. Хирузен любил его.

Вновь нежный и сладостный шёпот:

— Ты же знаешь, что я чувствую к тебе. Что чувствовал всегда.

Замолчи же…

Даже его гон нежный. Всё в нём было под стать его очаровательному мягкому характеру. Он слишком добр для него. Слишком великодушен. И это всё всегда принадлежало только Данзо. Только ему он всё прощал и позволял. Данзо всегда был для него особенным. Эти мысли такие мучительные, ведь им невозможно противостоять, потому что он всегда хотел в этом убеждаться, хотел знать это. Лжец и трус, всё так, ну почему так тяжело признаться? Ну почему же?

— Что ты на самом деле чувствуешь ко мне? Что ты чувствовал всегда? С самого детства, с первого нашего знакомства?

Что чувствовал? Его чувства… Злость. Но почему он злился? Почему затмил этой злостью всё остальное?

Потому что его сватали ему - но ведь это не его вина.

Потому что государём стал Хирузен, а не он - но ведь это не его вина.

За то, что родился альфой, а Данзо нет - но ведь это не его вина.

За то… что был в него влюблён, но вместе быть они не могли. Да только и это не вина Хирузена.

Всё верно. Быть может, на самом деле он злился на себя? Может ли быть такое? Он вновь во всём виноват?

Данзо перевернулся на спину, и от взгляда его Хирузен вздрогнул. Какие чудесные изумрудные глаза, всегда отливают золотистой летней листвой, и сколько же горести они таят в себе. Хирузен увидел перед собой в первые за жизнь увидел перед собой не бессердечного советника, а глубоко несчастного человека. Они полны невидимых слёз, они полны немого крика, в них читалось столько страданий, сколько, казалось бы, человеку не вынести, но он нёс. Совершенно один. Никогда прежде во взгляде его Хирузен не видел такой честности. Это его ответ? Или же это просьба? Или слова…

Хирузен… Ты правда любишь меня?

Сару прерывисто вздохнул и аккуратно коснулся впалой щеки этого несчастного создания. Конечно я тебя люблю. А ты… Что же скажешь ты?

Данзо нахмурился, вновь стал грозным, и взгляд его прямым и выпытывающим. Дыхание его прерывистое, но глубокое, казалось бы, полное нетерпения. Горло дрожит от тех слов, какие он желает сказать, но не решается. Дыхание всё нетерпеливее и быстрее. Ну же. Говори.

— Хвали меня… — чуть ли не стонет он, почти умоляющим тоном. — Обожай. Отдай мне всю любовь что у тебя есть. Сокрушайся передо мной. Выкажи во мне нужду. Балуй мою гордыню, старый пошляк.

Хирузен тяжело вздыхает, еле удерживая рычание. Чёрт как же это возбуждает.

— Ты красивый и сильный, — широко улыбнулся он и огладил его голову, — сильнее меня, умнее меня, храбрее меня. Стан твой полон лоска и гордости, мне нравится твоя прямая спина, твои душистые волосы и твоя гладкая кожа. Мне нравятся твои пленительные зелёные глаза. Люблю слышать твой строгий голос, люблю твои заунывные нравоучения. Твою сексуальную ярость. Даже спустя столько лет ты всё ещё красив и статен. Обожаю тебя. Что бы я делал без тебя, мой непокоримый защитник?

Выражение лица господина Шимуры не описать, такой ворох всевозможных чувств, какие, верно, и сам обладатель не способен осознать. Тело его крупно содрогнулось, и феромон так ярко и насыщенно проступил через кожу, что даже у Хирузена спёрло дыхание. Данзо настолько сильно желал это услышать? Как печально. Всё это время… а Хирузен ведь даже не заметил.

Голос Данзо стал ещё более дрожащим и умоляющим, будто он схватился за последнюю возможность открыться и теперь ни за что её не отпустит. Всё или ничего. В этом стремлении он выглядит по-настоящему беззащитным.

— Нуждайся во мне, — почти задыхается он. — Завись от меня. Лелей меня. Излечи мою рану, заполнив меня любовью, — и грозно нахмурился в довершение. — И не смей меня больше в отпуск гнать, тебе без меня не справиться. Иначе я тебя убью.

И выражение лица его не изменилось. Он боялся, и от страха этого у Сару сжимается сердце, ведь причину его понимает — Данзо боится быть отвергнутым. Он открылся и стал беззащитным, пошёл на жертву, на какую никогда не шёл. Несмотря на весь его грозный образ, он ведь на самом деле… хрупкий. Сейчас любое неверное слово Хирузена причинит ему глубокую боль. Не страшно, Сару всегда знал, что именно ему Данзо всецело может доверять. Ведь неверных слов ему он никогда не скажет.

Хирузен по-доброму улыбнулся:

— Как всегда и пытался. И всё равно этого не сделал. Обманщик.

Крупная головка потёрлась о мокрое преддверие и, даже не дав Данзо испугаться, проталкивается внутрь.

— А-а-а-а-ах! — господин Шимура прогибается в спине и громко стонет. Внутри… такой большой… хочет ещё…

Ноги рефлекторно расставляются шире, и Сару видит это приглашением двигаться смелее. Он обхватывает его бёдра руками и толкается глубже и ритмичнее, пока контролируя свою длину. Данзо сладостно откинул голову и зажмурился. Член его лучшего друга. Его достопочтенного государя. Внутри. Скользит, покрываясь горячей смазкой, пульсирует, заполняет омегу собою, а она вся изводится от экстаза. Живот и бедра его дрожат, чем плотнее головка тёрлась о чувствительные фасции, тем глубже и беспорядочнее он дышал, в изумлении распахивая глаза.

— Ах! Ах! Ах! Аах! А-ах! М-м-мн!

Так горячо, обжигающий жар похоти. Весь извелся в ожидании его члена и теперь полностью ощущал, как плотно растягивается его крайняя плоть о ребристые слизистые, как ствол расширяется и твердеет от каждого сладкого стона омеги и как головка расправляла узкие мокрые стенки. Было так хорошо, что стоны буквально рвались из его лёгких. Эти сперва аккуратные толчки обросли жадностью, подбадриваемый стонами, Хирузен ускорился. Вцепился в его бедра пальцами и со страстным рычанием отбивал уже лобок о его влагалище. Данзо закричал и завился на столе, — ещё-ещё! Здесь! Ещё быстрее!

Алый взгляд альфы жадный, наблюдает внимательно за каждым его движением, как сладко и развратно раскрыт его рот, содрогаемый медовыми стонами, как вожделенно блестели его зеленые глаза, и густой румянец окрасил худое лицо, выражая на нём лишь голод и безумную любовь. Настолько сладостное выражение он еще на нём не видел, но много раз воображал, мастурбируя на неловкие воспоминания в юности. Данзо так сексуален, грозному советнику идёт такое лицо.

— Нм-мф-ф-ф! А-ах! А-ах! Ах! — ритмичные и размашистые толчки сдерживаются сжиманием мышц, но Хирузен силой движется быстрее и глубже, зная, что омега сжимает его как раз из-за желания большей скорости. — М-м-м-м! Хиру… А-а-а-ах!

Данзо не хотел знать, насколько же его нелепый, неуклюжий друг детства — умелый любовник. Он будто видел омегу насквозь, будто знал реакцию на каждое своё действие и действовал так искусно, что мог даже такого закостенелого и скованного человека, как господин Шимура, превратить в голодного до секса нимфомана. Словно Хирузен хотел показать другу, как сильно на самом деле Данзо этого желает, будто издевался над ним, пробуждал в нём его истинную природу. Сару будто делал его настоящей омегой.

— Глубже! Глубже! — сладостно и лихорадочно стонет он. — Ещё! А-а-а-ах! Зде-е-е-есь! Тут-тут, а-а-а-а-а-ах!

Громкому стону вторят кроткие конвульсии, омега крупно содрогается, лихорадочно вертит головой, сжимая пальцы в кулак. Эти сладостные изумрудные глаза распахнуты от потрясения, он почти задыхается и вскоре обмякает на столе. Прикрывает глаза, переводит дух и улыбается от прилива радости. Так хорошо…

Хирузен выходит и, к удивлению, сталкивается с резко кинутым в него взглядом разочарования. Обидчивого ожидания. Казалось, он испугался мысли, что это нестерпимое удовольствие не продолжится.

— Хочешь ещё? — Хирузен игриво усмехается и выгибает бровь.

Непродолжительное молчание, потрясённые глаза, но Данзо лихорадочно кивает. Хирузен улыбается и переворачивает друга на живот, обводит горячие губы головкой и вновь трётся о преддверие, омега вся изводится и извивается от этих шалостей. Ритмично толкается внутрь, Данзо кусает бумаги под собой, они все мокрые, и в порыве страсти он сваливает всю канцелярию на пол. Хирузен в наказание хватает его руку и тянет на себя, Данзо ещё глубже ощутил член внутри и громко закричал. Слишком большой, чтобы сразу в себя его принять.

— Хирузе-е-е-ен! Ах! Мф! А-а-ах! Чуть… ниже-е-е!

— Как давно я жаждал, — раздаётся глубокое любовное рычание сзади, — услышать своё имя с твоих опалённых жаром губ.

Всегда любил. Его касания, его голос, его запах, его руки, его глаза, его улыбку, его невероятную доброту и всепрощение. Всегда, всегда. Как сильно он был в него влюблен. Он так хотел быть с ним. Ненавидел его друзей, ненавидел, как он с ними смеялся, хотел, чтобы он был только с ним и ни с кем больше. Чтобы любил его, хвалил его и всегда в нём нуждался. Были порой безумные, бесстыдные мысли — признаться. Взять его в пару с Кагами. Жить втроём. Ненавидел эти мысли, наверное, он так сильно ненавидел их, потому что Кагами о них подозревал и спрашивал эти ужасные вопросы, которые вечно его оскорбляли. Всё это было слишком сложно. Слишком, чтобы Данзо мог с этим справиться.

Всё растворяется в медовой росе, в сладком летнем тумане. Душистые цветы, пушистая трава — всё это щекочет его изнутри. Сознание совсем помутилось, боль и сожаления затмили экстаз и радость, яркими импульсами отзываясь по всему телу.

— Ах! Ах! Т-так… хорошо-о! М-м-м! Ах! А-а-а-а!

Хирузен ему не уступал, взгляд серебрится и тает цветочным нектаром. Его будто поглотили пушистые пчёлки, хранили в медовом зобике, и он ферментируется, переваривается и превращается в душистый и сладкий сок. Истекает золотистым блеском радости по грациям любимого человека, впитывается внутрь, чтобы любить.

— С-скажи… — задыхаясь лопочет он. — Что ещё для т-тебя сделать?

Данзо резко повернулся к нему и посмотрел в его глаза, и во взгляде этом Хирузен прочитал желание. Опьяняющая честность. Сару наклоняется и с чувством целует друга в губы. Жадно и пламенно проникает внутрь, посасывает губы, язык, дышал его медовым дыханием. Тянет носом его феромон и только усерднее ласкает его губы. Его запах, его кожа, его голос, как же мог Хирузен столько лет быть этого лишён. Данзо стонет в его рот, крепко сжимает волосы альфы и обнимает его талию ногами, активно подмахивая бёдрами в такт его движениям.

Быть омегой так приятно. Так приятно. Не надо ничего скрывать, никого бояться, ничего удерживать, ненавидеть, сожалеть, стыдиться — просто отпустить и наслаждаться. Как приятно быть свободным. Как приятно быть кем-то любимым. Как приятно доверять. Так приятно наполняться спермой своего страстного альфы, чувствовать из раза в раз горячий и жгучий сок внутри себя. Это доказательство того, насколько сильно Хирузен желает его. Быть желанным им — невероятное чувство. От одного осознания хочется кричать. Так приятно заполнить эту бесконечную сосущую пустоту хоть чем-то, укрыть её и более её не чувствовать. Как же на самом деле он желал любви. Всем сердцем и душой так страстно желал вновь любить кого-то и чувствовать эту любовь в ответ — как же более он не хотел страдать от этого невыносимого одиночества. Данзо в последний раз отгоняет эти мысли прочь, но это более невозможно. Бороться с болью, с ненавистью, со страданием терпимо, но противостоять счастью невозможно. Хирузен рядом, его Хирузен рядом с ним. Поверить не может. Неужели всё это правда? Он трогает его, он целует его, он обнимает его, он говорит о любви и обожании, ну как можно бороться с этим? Как Данзо мог отказаться от этого? Сейчас уже не так, как сорок лет назад, сейчас всё изменилось, тогда он сбежал, а сейчас… нет, не мог, он не мог отказать. Так хорошо. Наконец-то хорошо. Хочется снова и снова. Люби его! Люби его всей любовью что у тебя есть! Подари ей, Данзо так её желал, так нуждался в ней, более всего в жизни он вновь хотел быть любимым! Ещё и ещё, сделай своим, лишь бы эта истома никогда не прекращалась.

К сожалению, да, такой он — без памяти влюблённый в своего государя.

Отнимается от губ, кусает Хирузена за волосы, плотно прижимаясь всем телом. Поглощён страстью, и Хирузен поглощается ею следом, ловит эти лихорадочные поцелуи, тесно проводит от щёк до бёдер, зарывается пальцами в волосы и движется быстрее и ритмичнее, хотя член уже выскальзывал, так много смазки выделила омега. Хирузен трепетно дрожит, внутри всё сжимается. Тяжело поверить, что это всё по-настоящему, и Сару пытается получить от этой фантазии всё. Трогать это вечно недоступное тело столько раз, сколько мог, слышать его умоляющий и сладостный крик, вдыхать запах его горячей кожи, смотреть в эти вечно недовольные глаза и видеть в них глубокую любовь, желание, честность, а не привычный холод.

В какой-то момент Данзо так активно двигался навстречу, что Хирузен подхватил его за бёдра и упал на своё кресло. Тогда омега задвигался ещё быстрее и ритмичнее, не отнимаясь губами от шеи и губ Хирузена, крепко сжимая в объятиях. Отбивал лобок о его живот, брызгал смазкой и так крепко стискивал член Хирузена мышцами влагалища, что тот еле сдерживался, чтобы не кончить внутрь. Сару чувствует, как внутри Данзо всё пульсирует и дрожит, как дыхание его краткое ускоряется и его пальцы сжимают плечи друга. Хирузен стискивает зубы и откидывает голову назад с громким рычанием, ответно вцепился пальцами в его бёдра.

— Ах! Ах! А-а-а-а-ах! — Данзо громко стонет и выгибается, откидываясь назад. — М-мой Госуда-а-а-арь!

Хирузен чувствует, как горячий и яркий импульс воспламеняется в головке, проходит по спинному мозгу, будоражит пальцы рук, ног и стремительно ударяет в голову, вырываясь из горла таким же громким стоном. Никогда в жизни не испытывал такого глубокого и яркого оргазма, и, видимо, Данзо затуманился в порыве экстаза следом за ним, раз продолжал по инерции его сжимать и двигаться. Хирузен хотел выйти, но Данзо не позволил, только глубже насаживаясь на член.

— …хочу детей от тебя-я! Сделай мам-мой! Оплодотвори меня-а-а!

Здравомыслие напрочь отшибло от экстаза, но Данзо кричал это осознанно, никакая овуляция сейчас им не управляла, пускай и контролировать свою речь он не мог и не хотел.

Глаза альфы помрачнели густым алым и послышалось жестокое рычание:

— Ёб т-твою мать, Данзо.

Зря он это сказал. Теперь Хирузен вообще не будет сдерживаться. Тогда ненасытная омега валится на стол, её руки заламываются, и движения становятся глубокими и жесткими. Однако Данзо понравилось это ещё больше.

— А-а-а-а-ах!

***

Государь отдыхал, устало откинулся на стул и уложил ноги на стол. Сидел с понурой головой и закрытыми глазами, чтобы не напрягать голову раздражителями, ведь она ватная и мятая. Данзо сидел на столе некоторое время, наблюдал за ним, разглядывал черты его лица — они добрые и мягкие. Укрывшись плащом Хокаге, Данзо отходит к окну.

Он ожидал, будто что-то изменится, ожидал привычных горя и страха, высматривал в деталях малейший изъян, но ничего плохого не произошло. Наоборот. Всё… хорошо. Хирузен посмотрел на него всё тем же добрым, но усталым прищуром, а солнце продолжало светить на небосводе.

В этом и правда не было ничего страшного. Из-за чего же он так злился на Хирузена все эти пятнадцать лет? Из-за чего возвел в абсолют борьбу с ним? Данзо не может вспомнить. Казалось, сколько ни прятал чувства внутри себя, все вокруг всё равно его понимали. Он страшно тосковал по человеку, без которого не видел жизни, он сказал ему перед смертью, что не мог без него жить, и так всё случилось. Данзо не мог жить без него, без Кагами. Все потеряло смысл — он не рвался до чина, не желал детей, не желал развивать свою организацию, всё это было не стремлением, а смирением, он механически исполнял свои обязательства. Он не желал жить без него.

Будь Кагами рядом, будь он жив, — Шисуи бы так не страдал. У него была бы нормальная семья, он бы не испытывал к своему отцу того, что испытывал к Данзо, не сводил бы себя с ума этими неразделёнными чувствами. Будь Кагами рядом, Данзо бы не сдались эти республики, ему было бы наплевать на Куму, быть может, он ушёл бы в отставку, чтобы умереть рядом со своим любимым, а не в одиночестве на работе. Будь Кагами рядом, все эти пятнадцать лет он бы не сходил с ума, пытаясь пережить его смерть. Не лез бы к Итачи и Саске, ни к кому бы не лез, и не случилось бы того, что случилось, — Кагами бы его защитил. Он бы защитил его ото всех альф на земле, он бы никому не позволил так над ним издеваться.

Но то, что произошло сейчас… Данзо казалось, он вновь сойдёт с ума от горя, будет сгорать от стыда, но ему в первые за последние четыре года — спокойно на душе. Признавшись наконец в своих чувствах Хирузену, он услышал признание в ответ. Это больше не мучительная тайна его жизни. Он избавился от неё, и теперь она не пытает его сердце. Теперь он мог честно любить Хирузена. Он мог. В это тяжело поверить, слишком тяжело. Почему же он отказывался от такой радости? Все принципы тают в забвении, когда он стоит сейчас весь обцелованный страстно любимым альфой. Теперь они кажутся такими нелогичными, эгоистичными и глупыми. Почему он отказался от любви? Неужели любовь помешала бы его величию и всем его планам? Ну почему? Столько лет прошло, он уже и забыл. Жил как привык, ведь не мог иначе. Жил, потому что так надо, а почему — забыл, лишь повторял одни и те же слова, думал одни и те же мысли. Данзо альфа, только Хирузена продолжал любить как омега. Может, именно эта любовь помогла ему вконец не отчаяться. Помогла ему остаться человеком.

Альфа — его прикрытие на политической арене, и он продолжит этого придерживаться. Да только как любовь помешает ему стать хокаге? Почему он так решил?

То, что сделал с ним Хирузен, не было страшным. Его касания, его глаза, рычание и его тело — всё это было таким идеальным. Почему же он так безумно этого боялся? Из-за чего? Данзо так не хотел вступать в половую близость, что готов был пойти на убийство, лишь бы этого не произошло, но он не понимал причину этого ужаса. Откуда он пришёл? Всю жизнь Данзо этого боялся. Из-за бессилия, из-за страха однажды оказаться изнасилованным, быть кем-то любимым как омега, он построил каменную крепость вокруг себя и спрятал пол, отрёкся от него и отчаянно старался не быть тем, кем предписала ему быть природа. В нём бурлило столько страхов, и теперь он не понимал, откуда они взялись, что породило в нём этот ужас и откуда в нём столько ужаса? Никогда ведь серьёзно не задавался этим вопросом, считал, так и надо, а сейчас понял, что никогда причину этого страха по-настоящему не понимал. Позволил страху управлять собой и решать за себя.

Данзо сейчас подумал, что и сексуальный опыт с теми тремя альфами не был страшным — ему никто из них не причинил боль. Никто не виноват, ни Орочимару, ни эти трое и не Данзо. Одно наложилось на другое, и теперь он здесь, стоит в кабинете хокаге, наблюдает рассвет после телесной связи с тем, с кем давно желал возлечь. И в прошлый раз тоже было хорошо. Ему ведь всё понравилось, а он не признаётся, тяжело признаться. Они не причинили ему боли, не обрекли на страдания, не лишили его свободы, не выворачивали ему руки и ноги. Не пахли табачными листьями.

Они пахли хорошо. Ему нравится их феромон. Данзо усмехается. Эти трое, они ведь такие глупенькие несмышлёныши. Молодые альфы, которые не то чтобы с жизнью и отношениями, с собой управиться не могут. Трое поломанные судьбой, многое пережили. И встретили такую жуткую и странную омегу, чей феромон их с ума свёл. От этих мыслей Данзо тихо посмеялся. Ну и напугал же он их, заставил помучиться. За всей этой мыслью о страдании он даже и не подумал, что им тоже было очень плохо и страшно, и связь с Данзо далась им так же болезненно. Очевидно, они уже сто раз успели пожалеть о своём поступке и без его угроз. Не такие уж они и плохие, эти глупенькие эпсилоны, со своими недостатками, но ведь всё произошло с минимальными жертвами. Другие альфы гораздо хуже бы с ним поступили после пережитого, не стали бы терпеть, взяли бы его силой, а они старались лишний раз к нему не лезть. Если решения Итачи объясняются страхом, а Шисуи — отчаянием, Саске перед ним вину и страх не испытывал и ведь всё равно к нему не пришёл и не взял силой, не провоцировал к этому других. Никто из них, а ведь сдерживаться им было очень тяжело. Всё очень быстро произошло, и снедаемый негативными чувствами Данзо даже не думал рационально о случившемся. Разумеется, сейчас полноценно принять это он не может, но дал себе время всё переварить. Подумать обо всём настолько объективно, как может. Страх ведь пропал. Сейчас он не чувствует страха. Слегка спирает дыхание, вспомнил о чём-то. Кагами говорил, Бивако, Масами, они говорили: «Не все альфы такие».

Может и правда. Не все.

Данзо открыл правый глаз, алая радужка любовно окинула зелёные просторы города, купающиеся в золотых лучах восходящего солнца, а этим утром оно особенно прекрасно. Данзо хотел, чтобы Кагами тоже это видел, он хотел встретить этот рассвет вместе с ним. И запел в первые за пятнадцать лет:

«Утренний рассвет…

Солнце поднималось над землёй…

Просыпался лес.

Восхищаясь розовой зарёй…»<span class="footnote" id="fn_38871369_0"></span>

— Ух ты, — послышался влюбчивый и нежный голос сзади, — ты ещё помнишь слова моей песни.

Этот голос его не напугал, Данзо прозрачно и мягко улыбнулся — конечно помнит, это ведь была любимая песня Кагами. Да и среди всех прочих слащавых песен Хирузена эта также нравилась Шимуре более всего. Он слышит шорох, но не поворачивается и ощущает на талии руки своего друга. Сару крепко сжал его в объятьях, так крепко, будто пугливая омега вновь сбежит, а Хирузен хотел во что бы то ни стало этого не допустить. Зарылся носом в его плечо и глубоко выдохнул. Данзо накрывает его руку своей ладонью, и от его тёплого касания Хокаге вздрагивает. И правда дотронулся до него. Позволил дотронуться до себя. В это так тяжело поверить… Если это сон, Хирузен не хочет его окончания.

— Я так давно не слышал, как ты смеёшься, — печально бормочет он. — Неужели тебе правда нравится так жить?

Не нравится.

— Не понимаю о чём ты говоришь, — лукавит Данзо.

— Отгонять всех от себя. Не позволять себе быть счастливым без него. Ты же почти отпустил Кагами, когда в твоей жизни появился Шисуи, но снова сбежал.

— Ты опять начинаешь этот разговор? — хмурится господин Шимура.

— Позволь к тебе приблизиться, — тоскливо не унимается Сару. — Хоть кому-то. Хоть под старость лет позволь себе быть счастливым. Мы ведь оба не знаем, сколько нам осталось, — голос его потемнел. — Он бы не хотел, чтобы ты так страдал.

Какой же он добрый, сердце от него тает. Только Данзо не знает, как на это ответить. Разумеется, Кагами бы этого не хотел, но мысли об этом ничего не дадут. Эти мысли не вернут Кагами и не излечат глубокую рану на сердце, ведь его рядом нет, чтобы сказать об этом. Всё это очень сложно, все его решения и мысли, всё вечно спутывается, обманывает, утяжеляется — ему никогда ничего не давалось просто. Решительность и все прочие воинственные качества Данзо проявлял только на работе, а со своей жизнью был всегда беспомощен. Чистый и холодный разум на задворках завален острым хламом и гниющим мусором.

Данзо смотрит вдаль, разглядывает солнечные силуэты домов, перед глазами воспоминания, но теперь они смешат, а не злят.

Он усмехается:

— Меня хотели сосватать тебе.

— Что?! Когда? Кто? — восклицает испуганно Сару. Данзо морщится, крикнул прямо в ухо.

Это даже забавно. Ирония судьбы. Поганые отцы бы сейчас от смеха лопнули, ведь всё случилось так, как они хотели. Пускай они уже давно горят в аду.

— Отцы, — спокойно отвечает Данзо. — Когда мне было девять лет. Отец твердил, что я выйду за тебя и настойчиво к этому принуждал.

Хирузен смущённо смеётся и укладывает подбородок обратно на плечо:

— Ха-ха, надо же. Ты поэтому меня терпеть не мог?

— Быть может, — игриво усмехается господин Шимура. — Хотя причин тебя ненавидеть у меня много.

— Хорошо, этого не случилось. Я твой характер еле выношу. Если бы жили вместе, убил бы сразу, — опять смеётся Сару.

Хирузен так неловко подумал, что характер Бивако и Данзо идентичны, он будто окружал себя напористыми людьми. Эти две омеги имели жесткий вспыльчивый нрав, и обе боролись за свои права, но разными методами. Данзо был скрытен и вел тихую эгоистичную борьбу, а Бивако, обладая природной наглостью и упорством, хотела изменить общество.

— Меня? Никого бы ты не убил, бесхребетный увалень, — бросает Данзо колкость.

— А Бивако хотела взять тебя и Кагами в пару. Она знала, что ты омега? — друг не ответил и Хирузен горестно вздохнул, понурив голову. — Даже с моей женой у тебя были секреты от меня…

Данзо не выдержал его горестный тон:

— Я не знаю, знала ли она, — признался советник. — Бивако была умной дельтой. Думаю, знала, но никогда не спрашивала.

Лучше он соврет, чем скажет правду. Хирузену будет не приятно если узнает об осведомлённости Бивако и её молчании.

— А я всё голову ломал, как с её предубеждением к альфам, она тебя так полюбила. Твой пол ответил на многие вопросы в моей жизни. Боже мой… — голос содрогается на мгновение, будто от осознания, и далее он хрипит. — Как же я разозлился на тебя.

— Я не понимаю.

— Даже после случившегося? Ты всё равно не понимаешь, почему я разозлился?

Прекрасно Данзо всё понимает, но ничего не скажет.

— Нет, — продолжает упрямиться он.

— Можем сделать это ещё раз. Чтобы ты понял.

— Нет! — оскорблённо гаркает Данзо и вырывается из объятий. — Старый дурак. Всегда одно на уме. Я ухожу, отпусти!

Хирузен сначала смеётся с этого смущения:

— Не смущайся, — но в конце концов разозлился и, крепче сжав друга в объятиях, уложил на стол, прямо и выпытывающе смотря в его глаза; голос его огрубел. — Данзо. Хватит. Мне правда надоело. Хочешь помощи - скажи мне, не надо молчать. Ты не обязан быть один. Скажи мне, чего желаешь, скажи, чем тебе помочь. Я же всегда был и буду рядом с тобой, — Данзо неловко отвёл взгляд. — Посмотри на меня. Не можешь? Почему? Стыдишься? Смущаешься? Или чувствуешь передо мной вину? Боишься открыться мне?

Данзо опять не отвечает и поджимает губы, не поднимая взгляда. Хирузен тяжело вздыхает.

— Ты всегда таким был и вряд ли ты изменишься, — подавленно, но нежно прохрипел он. — Но я не прошу тебя стать другим.

— Что же ты тогда просишь? — трепетно и хмуро спрашивает Данзо.

— Честности, — серьёзно и чётко высказал Хирузен. — С тобой тяжело. Ты тяжёлый человек, и у тебя есть на это причины, но дай людям хотя бы шанс, ослабь свою оборону. Я не прошу невозможного. Тот груз, что ты носишь, тебе не нужен. Отпусти его. Если отпустишь, ты поймёшь, что быть честным и счастливым нетрудно, — вновь трепетное и глубокое молчание, Сару продолжает давить мурчащим и нежным голосом. — Неужели тебе это не нравится? Или тебе стыдно признаться, что нравится? Думаешь, что станешь слабым и уязвимым, если признаешь свои желания, но это не так. Ты попросту перестанешь причинять боль себе и другим, — друг всё не поднимает взгляда, тогда Хирузен тесно проводит ладонью по его щеке и оглаживает кожу пальцем, будто вытирал невидимые слёзы. — Скажи мне. Я помогу тебе. Я всегда готов помочь тебе. Не могу более наблюдать, как ты сходишь с ума от одиночества. Я бессилен, и это уничтожает меня, потому что ты отказываешься от моей помощи.

Слышит как дыхание Данзо сбивается, его руки мелко подрагивают, а губы сжимаются всё теснее. Ещё чуть-чуть. Немного честности. Хирузен пробил этот неприступный кокон.

— Доверься же мне, — чувственный шёпот, обе ладони ласково оглаживают щёки. — Давай снова станем единым целым. Вернись ко мне.

Данзо всхлипывает, но не плачет. Кагами тоже его всегда просил об этом. Просил быть честным, всё обсуждать и рассказывать, просил открыть свою душу. Шисуи просил его об этом. Орочимару просил его об этом. Просили быть честным, не стыдиться помощи, снова открыться им. Теперь просит Хирузен… все вокруг просят его об этом. Быть может это то самое — что нужно в себе изменить, что он искал, но не мог найти. То, что причиняет всем боль.

Не знает, как ответить на это, признавать свои ошибки и свою вину перед ним не хочет, гордыня душит, но ему правда стыдно. Тот раз, когда он навестил его, их встреча после ссоры, то чувство, которое его подавляло, он только сейчас понял — это был стыд. Хоть и не осознавал в должной мере, но он чувствовал вину перед Хирузеном, поэтому оказался таким беспомощным в диалоге с ним. Данзо так виноват перед Сару, так же, как и перед самим собой. Только не знает, как показать искренне без слов, ведь говорить что-то непривычно, стыдно и неловко. Тогда к нему пришла мысль. Кагами. Он никому его не показывал, кроме самых особенных. Может, если он его покажет, Хирузен всё поймёт без слов. Данзо слегка поворачивает голову, смотрит на Сару смущенно, но всё же открывает ему правый глаз.

Хирузен пораженно распахивает веки, губы его подрагивают. Он знает, чей это глаз, он знает человека, которому он принадлежал, ведь очень любил этого человека.

— Ох… — ошарашенно вздыхает он. — Б-боже. Кагами… он отдал тебе… — горло сжимается от подступающих слёз, он понурил голову и горько усмехается. — Хах. Надо же. Ты и его от меня прятал.

— Не смотри так на него! — Данзо ревностно закрывает правый глаз и отворачивается, надув губы.

— Будет тебе. Ты как ребёнок. «Моё-моё». Я пятнадцать лет не видел глаза друга. Не жадничай.

Хирузен засмеялся, тихо и нежно, и обнял друга, зарываясь носом в его плечо. Он заплакал. С сердца советника звучно упало нечто тяжёлое. Хирузен тоже скучал...

Хочет честности. Данзо попытается. Ради него.