II Третье суфражистское шествие (2/2)

Бивако молча отвернулась, продолжая наблюдать за похоронной процессией.

Вот и всё.

Иной цели более нет.

Собравшись в поместье рода Исидзия, товарки вновь принялись за пылкие споры, однако теперь разногласий в плане методов борьбы не было. Масами и Кагами более не противились жестоким методам, они слушали полные ярости и отчаяния предложения Бивако и Данзо с мрачным видом. Однако дельте всё равно требовалась поддержка из-за неизбывной грусти, поэтому она лежала на коленях Кагами, и он гладил её аккуратно по голове. Взгляд у них стеклянный, как по обычаю бывает у тех, кто вознамерился убить.

Данзо более не думал в сторону хитросплетённых планов, он искал возможность ослабить Тобираму любыми способами, не затрагивая государственное процветание. Однако звериная ярость и вожделение мести толкали его к иррациональным истокам, к самой человеческой его сути. Его не волновало, сколько людей погибнет в их инсинуациях, лишь бы это были альфы. Бивако с самого начала хотела разгромить эту страну ради свободы. Мито держала себя в руках, но даже её хладнокровие надломилось. Масами, какой бы всеобъемлющей любовью она не обладала, более не чуралась убийств. Этическая сторона их движения пропала во мгле сожалений.

— Вы состоите в сопровождении государя, и мы знаем весь его путь, — рассуждала вслух Мито. — Можем застать его врасплох, и заминировать главную дорогу, ведущую в военный порт.

— Плохая идея, Миточка, — вмешался Кагами, осушая бокал вина, — государь не обнародовал свой маршрут. О нём только мы знаем.

— Чем дольше Тобирама не знает о наших мотивах, тем лучше, — Данзо грызёт ногти, задумчиво бормоча. — Пока он не догадывается о крамольнических настроениях своих граждан. Мы выведем его из себя, усилим его паранойю, и тогда он начнёт совершать ошибку за ошибкой. Например, — он сощурился. — Договор с Суной держится на передаче ископаемых взамен на военную поддержку. Предположим, мы настроим Тобираму против Короля Песков диверсией. Я предлагаю подорвать главную железнодорожную станцию и обокрасть поезда с углём.

Мито едко ухмыльнулась:

— Мне нравится. Пусть этот ублюдок думает будто наша крамола создана через махинации соседних стран.

— Доведём его до нервного срыва! — восторженно воскликнула Бивако. — Сведём его с ума!

— Снова подвергнем его покушениям, ха-ха-ха! — почти маниакально загоготал Кагами, всех испугав. — Маленький трусливый мальчик забьётся в свою гнилую зловонную дыру, из которой вылез!

Юная Учиха загадочно улыбнулась, выслушивая все эти радостные крики. Она вспоминала, как матушка учила её алхимии, умению создавать химические элементы и вычленять их из окружения. По мнению мамы, благодаря этому Масами могла бы грамотно соединять запах благовоний и цветов. Это умение было одним из многих особенностей отдельных патриарших ветвей. У Кагами это было садоводство, если кому-либо понадобилась бы помощь в оформлении праздника, то обратились бы именно к ним. Благодаря нужной компетенции Масами читала множество алхимических фолиантов и до сих пор помнит некоторые заинтересовавшие её соединения.

— Я создам взрывчатку, — вызвалась Масами. — Мне лишь нужно время для синтезирования порошка.

— Почему бы не воспользоваться взрывными печатями? — нахмурилась Бивако.

— Тротил действеннее, куколка, — улыбнулась она. — Да и во что, по-твоему, я заверну этот порошок? Взрыв будет такой, что от здания только щепки и пыль останутся.

Последние слова удовлетворили всех присутствующих. Бивако уже нашла применение умению Масами.

— Мы решили с этим, но остаётся вопрос о подготовке наших соратниц, — вмешалась Мито. — Где мы будем тренироваться? Тобирама и его военные не позволят нам более занимать центральный парк.

— Лес клана Нара, — отвечает Данзо. — Он запретный, но обширный. Наследницы лояльны к нашему движению, они согласились укрывать нас от глаз государя. Я договорился.

Повешение разделило настроение страны на две противоположные крайности. Если ранее омеги вели себя будто бы пугливо и кротко, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимание, многие шарахались от столпотворений вокруг речей Бивако, шли по городу молча, то сейчас их не узнать. Почти каждая теперь носила суфражистский наряд, в знак памяти о погибших соратницах они крепили на груди сплетённые друг с другом две ленты чёрного и белого цвета — это символ чистоты, отданной матери-земле. Данзо подначивал толпы на многие погромы, столько их было, сколько он не рассказывал остальным. Они вели себя хулигански: толкали от себя альф, плевались в полицию, заступались за каждую омегу, применяя насилие, угрожали или оскорбляли альф, бросались на любого мелкого чиновника толпой и избивали. Теперь каждая заведующая магазином, кафе или бутиком не пускала внутрь альф, торговки не продавали альфам продукты. Хулиганили омеги так часто, что у полиции попросту не хватало людей арестовывать их всех. Лидеры движения только подогревали их ненависть; Бивако, Мито и Масами, не прекращая, кричали речи, пока их не разгоняла полиция. А по ночам, срывая маски добродетели, пятеро друзей с восторженными криками, пересекая леса и прерии, гнались за политическими экспедициями и поездами с политически важными ископаемыми. Послов они связывали и крали у них политические документы, или подменяли на заранее готовых соратниц. Взрывы гремели везде, где они появлялись, вторили их появлению, озаряя вспышками бунтарского света ночное небо. Гремели и рвались цепи притеснения, искры летели от омежьих глаз, полных непреодолимого желания перемен. Тобирама не слышал их, а его генералы запугивали и вот их ответ. Союз с Ветром подвергся весомым испытаниям, но это не принесло тех результатов, на которые рассчитывал Данзо. Тобирама принялся разбираться с последствиями, а не с причиной, позволив своим генералам жестоко реагировать на любые действия суфражисток. Как будто омегам не хватало государственного притеснения, из-за крамольных манипуляций суфражисток, к омегам начали относиться придирчиво и строго следить за ними. Любую, кого подозревали в подобном, подвергали санкциям — могли лишить бизнеса или даже свободы. Ни Данзо, ни Бивако не собирались оставлять это незамеченным.

— Что у нас есть?

На очередном собрании, лидеры движения собрались в поместье Исидзия. Вместе с ними собралось несколько приближенных и тех, кто отвечал за террористические акты в других городах. Уже много лет суфражистки продумывали способы свержения власти, но только за последние несколько месяцев они добились результатов. На общение с лидерами кланов были выдвинуты несколько людей. Всего в стране Огня их бесчисленное множество, но были те несколько особенных и великих кланов, которые составляли ранее государственный совет. Хьюга, Сенджу, Сарутоби, Учиха, Акимичи, Яманака и прочие, с чьими омегами Данзо хотел сотрудничать. Ведь омеги этих кланов обладают особенностями силы, которые они уже научились развивать благодаря общим тренировкам. Патриархи всегда плевали на увеличение силы своих омег и Данзо хотел практически показать насколько это было глупо.

Бивако волнительно выдохнула, оглядев соратниц. По разные стороны стола стояли Мито, Масами, Кагами и Данзо. Около полок ютились приспешницы и бурно обсуждали детали предстоящих миссий, все здесь раздумывали как усложнить политические дела Тобирамы.

— Наследницы клана Хьюга поддержали нас, — ответил Данзо. — В клане Инузука, что удивительно, нас поддержали не только омеги, но и сигмы. Сарутоби и Сенджу отказались. Наследницы Нара и Абураме немногочисленны, но они выступят против Тобирамы. Акимичи пока не дали ответ.

— Все наши соратницы Учихи согласились, — улыбнулся Кагами. — К нам так же присоединятся некоторые их мужья. Влияние патриарха их не пугает, говорят, Манабу сам разозлился из-за действий генералов Тобирамы.

— Я обратилась к своему клану на родине Изуши, — так же ответила Мито. — Они прибудут через неделю. Я встречу их у северного порта ночью и отведу в условленное место.

— Бивако, у нас обширный социальный ресурс, — воодушевлённо подытожил Данзо. — Я настроил мелкое дворянство против. Указ о желании запрета крепостного права и повышенный налог сильно сказался на финансовом обеспечении феодалов. Повешение наших воинов сильнее настроило омег против Тобирамы. Даже их мужей. Многие омеги страны на нашей стороне, и мы все готовы сложить головы ради победы. Не представляешь сколько омег вооружились к революции.

— Ваши с Кагами тренировки значительно повысили их силу, — улыбнулась Бивако. — Мы все теперь не беспомощны. И я очень благодарна, — она кладёт ладонь на стол и Кагами накрыл её своей. — Я счастлива нести с вами службу, сёстры. Вы самые лучшие и самые верные друзья, о которых я могла только мечтать, — её руку следом накрыли и другие и она подняла на них свой тяжёлый и полный слёз взгляд, трепетно вздыхая. — Нам ничего не остаётся, сёстры. Либо жизнь подобная смерти, либо сама смерть.

Пускай Тобирама относился к суфражисткам с презрением, явно не ожидая от них ничего серьёзного, очевидно удивился бы масштабам, какими обернутся их террористические шалости после присоединения к ним Данзо и Кагами. Если бы только он узнал, каким вопиющим предательством они двое занимались, он не то чтобы повесил их, он содрал бы с них заживо кожу и повесил развиваться на флагшток. Поэтому они оба обезопасили свою личность, принимая порой облик других людей либо скрывая свои лица масками. Из-за нападений на железнодорожные станции Тобирама просел в некоторых аспектах своих экономических планов. Ему приходилось тратить дополнительные средства и время, а Тобирама более всего ненавидел тратить время, ведь слишком скрупулёзно составлял расписания дел на ближайшие месяцы. Данзо и Кагами могли довольствоваться недовольным лицом государя и убеждаться в пользе своих шалостей. Тобирама был очень напряжён следом за напряжённым настроением своего государства.

Омеги сильно разозлились из-за его поступка, а рассчитывал государь на обратную реакцию. Быть может, год назад омеги из-за своего тщедушия и страха отреагировали, как ожидалось, но из-за длительной манипуляции суфражистского движения они ощутили свои возможности и силу и обрели храбрость сражения. Данзо и Кагами укрепили их тело, Бивако разожгла их огонь, Масами и Мито укрепили их дух. И поступок Тобирамы ошибочно распалил этот огонь, превратив в огненный ураган. Взрывы железнодорожных станций, стачки работниц, погромы, исчезновение послов — Тобирама в самом деле начал подозревать соседние страны в диверсиях, ведь попросту не понимал, каким образом это несерьёзное движение кучки омег разрослось до таких масштабов. Например, как они могли додуматься бить по экономически и политически важным объектам? Выглядело это со стороны так, будто страна Ветра более не желала жить под покровительством Огня, ведь их не устраивало количество ископаемых, и они пошли на эту низость. Переговоры с Королём Песков не удовлетворили подозрения Тобирамы, Казекаге не выглядел виноватым, но паранойя государя всё равно пожирала. Омеги выходят из-под контроля, очередное повешение их только разозлит, а Тобирама не хотел убивать столько потенциальных рожениц, от которых зависит демография страны. По этой же причине он не мог позволить омегам рожать по своему усмотрению, в особенности после агрессивной идеологии суфражизма. Бивако и Данзо излишне ужесточили своё движение — разжигали ненависть, и не всем их товаркам это нравилось. Однако эмоции, как это бывает, тяжело подавляются разумом.

Очередное столпотворение омег, которое полиция безуспешно пыталась отогнать из-за невнятных приказов генералов, слышалось даже за границами города — так громко они восклицали. Данзо и Бивако стояли в самом центре этой толпы, помогая товаркам избивать альф, пойманных за покупкой проституток. Они разгромили один из многих борделей, открывшихся после войны, где работали некоторые из привезённых омег из вражеских стран. Они надевали на альф ошейники и намордники, как на собак, и избивали до тех пор, пока их лица не превращались в кровавую кашу. Масами просила Бивако и Данзо их остановить во избежание смерти, но эти двое только восторженно кричали, поддерживая всеобщую радость от насилия. Омеги стали теми, кем желала видеть их Бивако с самого зарождения суфражизма — жестокими мстящими зверьми. Щелчок пальцев, маленькая искра — и они рванутся в бой, раздирая глотки. Сзади раздаются крики некоторых омег, они толпой волокли какого-то эпсилона в самый центр, пока он рычал, Данзо увидел у него алые глаза, и лицо его исказила дьявольская гримаса. Они поймали альфу в гоне.

— Он воспользовался течкой нашей соратницы! — кричит одна из них. — Мы поймали его с поличным!

Алфа рычал, выл, с его подбородка капала слюна, быть может, он и выглядел опасно, но Масами видела в том страх. Сердце её сжалось. Он напуган, он не понимает, что происходит, запутался в плотном тумане всевозможных феромонов и пытался хоть как-то из него выйти. Кагами поддержал её настрой, схватив Данзо за локоть, хотел попросить его окончить этот бессмысленный акт насилия, но друг выдернул руку из его хватки и спрыгнул с импровизированной трибуны в виде ящиков в самый центр толпы.

— Сестры! — зарычал Данзо, схватив альфу за волосы. — Взгляните в глаза зверя, объятого своей подлинной сутью! Для него мы не более чем мясо, он считает, будто имеет право посягать на наше тело и наш дух, прикрываясь несправедливой природой. Как и всякая альфа, он думает, будто обладает непоколебимым господством над нами, над каждой из нас по факту своего никчёмного рождения! Вот что делает с ними закон Тобирамы, он вынуждает в ответ поступать нас так!

Под всеобщий смех Данзо надел на него намордник и на восторг толпы продемонстрировал, как альфа пытался вырваться, но Бивако тесно сдавила его шею узлом верёвки, не давая убежать. Эпсилон напуган, и даже, находясь в бесконтрольном состоянии гона, понимал всю тяжесть своего положения. Он услышал намерения омег по их феромону, Данзо наконец его не скрывал, он наконец был своим среди своих.

— Издавна альфы пользуются нашим угнетённым положением природы, — вмешалась Бивако. — Как подлые недостойные твари, они нападают на нас в слабейшем нашем состоянии. Природа снабдила их инструментами насилия, и они пользуются ими, превращая нашу жизнь в ад.

— Однако, сёстры, — садистки, почти маниакально улыбнулся Шимура, — в отличие от поганых альф, нас с вами с рождения объединяет общее горе. В страдании своём мы едины и преисполнены яростью. В отличие от поганых альф, нам есть за что бороться и за что склонить наши головы. Это наша благородная ярость! — громко рычит он. — Наша благородная ярость! — и громкому рычанию этому взревела громко толпа. — И что нам с ней делать, сёстры?!

— Повесить его!

— Вспороть ему брюхо!

— Сожжём его!

— Мы лишим альф орудия насилия! — закричал Данзо. — И очистим в священном огне!

— Пусть каждая альфа знает, что её ждёт! — закричала Бивако в след. — Мы сожжём этих недостойных истязателей, посмевших думать будто они имеют право физически или денежно обладать нашими телами и душами!

Толпа накинулась на валяющихся альф на земле и потащила следом за Данзо и Бивако, скандирующих провокационные речи. Они отнесли их на главную площадь и бросили под ноги паре. Бивако с хохотом схватила одного альфу за волосы, а потом достала из-за пазухи нож, демонстрируя его толпе. Омеги с восторгом взревели, тогда юная Исидзия бросила Данзо нож, и он с громким возгласом:

— Смерть насильникам! — перерезал ему горло.

Масами не смогла на это смотреть и побежала к толпе полиции, которую омеги сдерживали у краёв толпы, не позволяя добраться до Данзо и Бивако. Она кричала, пытаясь достучаться до Манабу, и просила это остановить. Кагами поступил смелее, он вновь схватил своего партнёра за локоть и дёрнул на себя. Шимура воспротивился.

— Не мешай мне, Кагами!

— Это зашло слишком далеко! — восклицает он. — Остановитесь, мы не должны опускаться до методов Тобирамы!

— С закоренелой несправедливостью, установленной природой и этими сраными законами нельзя бороться по-другому! — громко противится Бивако.

— Если ты не понимаешь нас, то не мешай нам! — Данзо вырвался из хватки, чуть ли не толкая Кагами от себя.

Учиха лихорадочно вздохнул, лицо его омрачилось печалью и обидой, и, поджав губы, ушёл от них, толкая от себя омег. Масами просила его остаться, но он ничего не хотел слышать. Она пыталась образумить Мито, но та только стояла у края толпы и с холодной улыбкой наблюдала за происходящим. У неё не хватит сил остановить этих двоих, Данзо очень силён, поэтому она продолжала кричать, умоляя полицию всех разогнать.

Тогда, будто услышав мольбы омеги, Манабу выпустил в небо залп огня. Он взорвался громким грохотом, и это было предупреждение. Омеги в ответ начали бросать в полицию камни. Даже Манабу удивился, как разительно поменялось поведение омег после демонстративного повешения. Теперь разогнать их было значительно труднее. В них пропала трусость, а это плохо, ведь Манабу не хотел убивать будущих матерей, применяя насилие. Ему придётся их калечить. Капитан набрал в лёгкие воздуха и, сцепив пальцы, выдохнул в бунтарок столп пламени, по габаритам который превосходил дом в три этажа. Данзо пришлось действовать быстро, он сдул столько огня, сколько смог, но полностью защитить омег не сумел. Бивако дала добро, и с криками «свиньи!» омеги разбежались в разные стороны. Обожжённых подхватывали товарки, и, как будто обладая единым разумом, толпа слаженным потоком разлилась по улицам. Данзо и Бивако скрылись прежде, чем Манабу увидел их лица.

Они соорудили их главный штаб в поместье Бивако. Туда они и направились, спрятавшись среди узких улочек города. Там их уже ждали товарки. Когда Данзо только зашёл внутрь, на него обрушился гнев Кагами.

— Что за чертовщину устроили вы оба?! — он мгновенно подорвался с дивана и весь взъерошенный встал посреди комнаты. Бивако вышла из-за спины Данзо и нахмурилась, но прежде чем она воспротивилась, её перебивает Масами.

— И что это там было? — злится следом она. — Что за акт самосуда там свершился? Почему вы позволили это?! Какого чёрта вы вообще участвовали в этом?!

Бивако бросается к ним и яростно кричит:

— Поганой альфе место у параши, в самой глубине адской преисподней! Эти твари насиловали омег, эти твари пользовались своим привилегированным статусом, чтобы ломать жизни наших братьев и сестёр!

— Наказанием этих альф должны заниматься не мы!

— Кто кроме нас защитит их, Масами? — кричит Бивако. — Каждой ебучей альфе насрать на нас и на наши страдания, они только пользуются ими, чтобы не давать нам возможности вырваться! Они все наши враги!

— Ты послушай себя, Бивако! Ты не хочешь равных прав, — также повышает голос злая Масами, — ты попросту хочешь убить как можно больше альф, ты с самого начала это хотела! Мы воюем с Тобирамой, а не с альфами!

— Мы воюем с альфами! — яростно воспротивился Данзо. — И мы вздёрнем каждую поганую тварь, какую встретим на своём пути! Они не заслуживают жизни!

— Данзо! — осуждающе воскликнул Кагами. — Я не могу поверить, что ты пошёл на это! Как ты мог?

— Так уж не можешь? — хмурится юноша.

Кагами выдохнул, еле себя успокоив, но голос его всё ещё звучал громко и надрывисто:

— Но твой де… твой отец, ты же так его любил. Его так любила матушка Азуми, и он любил вас обоих глубокой любовью. Он же альфа и единственный среди всех патриархов кто увидел в омеге великий потенциал!

— Да? И что сделал мой отец? — едко скривился Шимура. — Позволил своим поганым сыновьям насиловать мою мать, он не спас её, не вышел за неё, не позволил ей открыто любить его. И знаешь, почему? Из-за ебучих традиций. Он думал только о престиже своего клана, только о его имени в обществе, боялся опозорить его из-за решения моей матери. И, как прочая ебучая альфа, пользовался своей альфачей властью, не позволяя даже своей возлюбленной поколебать её!

— Я понимаю, но…

— Нет, Кагами, ты не понимаешь меня! Ты рос в прекрасной семье, твою мать не насиловали месяцами, твой отец любил тебя, твои родители любили тебя, и ты не разрывался между двумя жизнями: жить, как хочет мать, или как хочет отец. Я даже не понимаю, кто я! — срываясь на слёзы, кричит он. — Каждый день я задаюсь вопросом, кто я такой, альфа или омега? Тело моё омежье, но вся моя жизнь принадлежит альфе, капитану отряда АНБУ, должность эта мне не принадлежит по-настоящему! Кто я, Кагами? — в отчаянии вопрошает он. — Я не знаю! Ты не можешь меня понять!

Не может. Кагами поджал губы и понурил голову. Он правда не может понять его боль, ещё когда проходил мимо высокой стены и каждый вечер слышал его плач. Его отчаянные всхлипы. Его полные ужаса глаза, когда он видел свою матушку рядом со своими отцами. Маленький бедный Даночка, образ страдающей матери всё ещё преследует его. Даже будучи связанными, Кагами не способен был увидеть, насколько же Данзо боялся альф. Его метку постоянно обжигало холодом, и мурашки проходились по спине, и, когда он смотрел на Данзо, тот, оставаясь внешне хладнокровным, но полными страха глазами смотрел, как какой-нибудь альфа пристаёт к омеге в течку. Он чувствовал, как пальцы Данзо крепко сжимают его предплечье и как тесно он вжимался в объятья друга, будто этот альфа нападёт сейчас на него. Кагами чувствовал, какой страх Данзо испытал, когда Тобирама сжимал его плечо. Кагами чувствовал страх, когда к Данзо приближался разъярённый альфа с гневным феромоном. И Кагами всегда его защищал ото всех альф, он не позволял его трогать, даже если ему приходилось покидать друга, он угрожал альфам не оставаться с Данзо более часа. Пока Кагами рядом, он в безопасности, но было то, что он не способен исправить и починить: Данзо омега, и именно из-за этого он так страдает.

И этот акт жестокого самосуда — это ужас Данзо. Месть за, полную лжи и ужаса, жизнь на которую он обречён. Кагами понимает это, но всецело — нет. Этот животный ужас осознать тяжело, даже будучи с ним повязанным.

— …я тоже потерял многое на этой войне, — горестно пробормотал Кагами, — но я нашёл в себе силы жить дальше. А ты… я тебя не узнаю. Ты поглощён своей ненавистью и перестал видеть в жизни самое главное.

— И что же это за главное?!

— Любовь, — серьёзно ответил Кагами. — Матушка Азуми всегда говорила, твои раны вылечит только любовь. Но ты до сих пор не понимаешь её слова, ты отрекаешься от них, ведь не хочешь быть слабым, но любовь не сделает тебя слабым, Данзо, она сделает тебя счастливым.

— Мне нужна только твоя любовь, на остальное мне насрать! — грозно восклицает Данзо.

— Это неправильно, — всё тише отвечает его друг. — Я ведь знаю, что хочешь этого.

Масами вмешалась:

— Требование равных прав — это справедливо и честно, но важнейшее право — это любить и быть любимой. Кагами прав, мы должны отбросить глупые представления, будто быть любимой — это быть рабыней и подчинённой. Эти общественные настроения только вредят нам, мы только сменяем одни путы на другие, уверяя омег, будто любая связь с альфами непозволительна. Мы отрицаем в омеге «омегу», продолжаем конструкцию государства, боимся общественного мнения, только теперь это мнение её товарок. Где же эта свобода? Эти абсурдные представления о дуализме полов, будто альфы и омеги — враги. Что это, если не ограничение эмансипации твердолобыми правилами, которые опустошают омегу и запрещают любить? Это же наша величайшая сладость в жизни, любовь к альфе и привилегия подарить жизнь ребёнку. Прививать мысль, что это рабство, думать так — не быть в действительности эмансипированной.

От этих слов каждый в комнате почувствовал загадочное шевеление внутри. Кагами понурил голову и сел обратно на диван, выпивая залпом бокал вина. Он не хотел ни видеть, ни чувствовать, с какой болью Данзо слушал эти слова. Ему стало ещё хуже, чем было, сердце его разрывалось от этих слов, и Кагами морщился от этой боли, сам хватаясь за грудки. Кагами согласен с Масами, это рациональная речь, она истинная, ведь не бросается в крайности обеих сторон, но каждая омега в этой комнате поломанная. Для них эта речь болезненная и полная издевательства над их трагичной судьбой.

Мито нечего сказать, Бивако презрительно щурится.

— Идём, Данзо, — она хватает его за предплечье и тянет за собой, скрываясь во тьме коридоров.

Масами присоединилась к Кагами в распитии вина, однако, осушив бокал, она заплакала.

— Это не справедливо, Масами, — бормочет Мито. — Бивако и Данзо досталось куда больше, чем нам. Ты же знаешь, как тяжело им обоим признать свой пол.

— Я не знаю, что делать, — плачет юная Учиха, уложив голову на ладони; Кагами обнял её и гладил по голове. — Я не знаю, что говорить. Понимаю их злость, понимаю. В голове всё ещё вижу мёртвые лица повешенных товарок. Сама ненавижу эти дома терпимости, ненавижу альф, которые ходят туда. Всё понимаю, так злюсь, так страдаю по сёстрам, но знаю, что насилие - не выход.

— Не печалься, Масаечка, — нежно мурчит Кагами. — Не плачь. Ты сказала хорошие слова, ты молодец. Не сомневайся в своей позиции, в конце концов, они с тобой согласятся. Всё же каждый из нас стремится к любви, даже если им кажется будто это не так.

Бивако отвела Данзо в просторную и тёмную комнату. Мебель здесь покрылась пылью, не было здесь ни свечей, ни лампад, и единственным, что освещало эту мрачную комнату, был лунный свет, льющийся из широкого окна. Бивако нежно провела пальцами по серванту, коснулась кончиками рам с фотографиями и, наконец, отошла к окну, наблюдая за двориком. Данзо подходит ко столу-бюро и серванту, на них выставлены фотографии маленькой Бивако в окружении своей семьи. На каждой из них она улыбалась, а её матушка ласково обнимала её плечи. Лишь одна не была похожа на другие: трое человек позировали на фоне цветов, но изображение лица третьего изуродовано царапинами и почти изорвано. Бивако на этом фото не улыбалась.

— Это послевоенная фотография, — не оборачиваясь поясняет она.

Юноша откладывает раму в сторону и насмотревшись будто бы на иллюстрацию последовательного страдания подруги, он поворачивается к ней.

— Данзо, — пробормотала она. — Ты более всех мне предан и более всех поддерживаешь мою идеологию. Ты тоже познал боль от альф, они тоже сломали тебе жизнь. Насилие отцов над твоей мамой. Навязывание поведения. Рабские традиции. Бездействие патриарха… омежья участь, — тяжёлым голосом подытожила она. — Месяц за месяцем слышать и наблюдать, как насилуют твою маму, и ожидать для себя подобной судьбы… Я тоже прошла через это.

Она не спешила продолжать свой монолог, только сцепила за спиной пальцы, нервно изламывая их. Ей в чём-то тяжело признаться, ей не хочется что-то вспоминать — и ей стыдно за это. Бивако сильна духом, она пример для своих соратниц, она не может позволить себе слабость. Она постоянно доказывала, что омега — это не синоним слабости, доказывала, какой могущественной и храброй может быть омега. Не признавала ничего омежьего. Как и Данзо.

— Мой отчим домогался меня… — еле выдавила Бивако, дрожащим голосом. — Насиловал. В течку.

Продолжительное молчание. Сердце Данзо тянет болью, и он прерывисто вздыхает, понурив голову. Не удивлён. На что ещё способна треклятая альфа? Все они — никчёмные животные.

— Эта поганая тварь силой женила мою маму на себе, обойдя смотрины благодаря законам этого ублюдка. Из-за войны мы потеряли свои земли. Остались в долгах. У мамы не было выбора, платить столь высокий налог мы не могли себе позволить и она понесла от него, — она вновь молчит, будто сглатывая влажный ком в горле. — Когда моя мама узнала об этом, от эмоций у неё случился выкидыш. Я опять потеряла брата. Из-за альфы. И опять вынести этого я не могла.

— …ты убила его, — бормочет Данзо.

Бивако продолжительно молчала, прежде чем подать волнующий дрожащий голос.

— Я перерезала ему горло, когда он спал, — призналась она. — Свинья захрипела и захлебнулась кровью. Я знаю, что мама это слышала, но она не обернулась. Утром он пропал. Простыни были чистые. Мы никогда об этом не говорили. Тогда я убедилась раз и навсегда, какой способ по-настоящему поможет избавиться омеге от насилия альфы.

Бивако вздохнула и наконец повернулась к Данзо, её глаза блестели из-за слёз, а лицо исказилось горечью воспоминаний. Её плечи слегка подрагивали, и она тесно обнимала себя, будто ей холодно, и вид этот порезал Данзо сердце. Юная Исидзия взволнованно вздохнула.

— Я считаю хороших альф не существует… — и неловко спрятала взгляд, — раньше считала. Хирузен изменил моё мнение. Но он такой один на миллион.

— Я знаю, — нехотя признался он.

— Данзо… — и вновь тяжело и волнительно выдохнула. — Когда всё это кончится, если выживу я, ты, Кагами, Масами и Мито, — она нежно взяла его руку и посмотрела в глаза. — Я выйду за него. И я хочу, чтобы в этот день примирения мы были все вместе. Быть может этот союз даст нам всем надежду. Что сломанная, полная ярости и обиды омега, презирающая альф всем сердцем, признала в альфе человека.

Сердце удар пропустило. Не может такого быть. Бивако выйдет замуж за Хирузена? Это не сон и не кошмар, это правда? Данзо часто мельком видел их вместе, но он думал, они обсуждают развитие их движения, сколько же месяцев они общались друг с другом, и Шимура ничего не подозревал. Однако… Как же это? Хирузен выбрал её? Сам сделал ей предложение? Он правда её полюбил?

Но…

Данзо думал…

— Бивако, — грустно улыбнулся он. — Это звучит прекрасно.

Но скупая слеза всё же упала с его глаз. Слёзы омеги, окончательно утерявшей надежду на любовь. Скорбь по своей альфе. Теперь сердце Хирузена принадлежит другой омеге. Не ему. И даже та иллюзорная близость, те неловкие и кроткие касания — ему теперь недоступны.

Он еле нашёл в себе силы её обнять, и домой он ушёл в труднообъяснимом состоянии отчаяния. Данзо понимал, почему Бивако призналась в этом. Слова Масами. Какими бы боевыми и яростными они ни были, каждая омега в глубине души желала любви. Слова Масами ранили Бивако и ранили Данзо. Она спешила признаться в том, прежде чем яд этих слов не разъел её сердце. Данзо признаться так и не смог. Ему не нужна любовь. Ему не нужна никакая семейная жизнь. Ему не нужны дети. Всё это рабское и ничтожное существование. Течка, роды, быт, супружеский долг — судьба его несчастной матери. Не его судьба. Он достоин большего.

Юный Шимура вернулся домой, вяло снимая с себя кафтан и развязывая пояс. Он зашёл в спальню, где его ждал Кагами. Ведь Кагами не мог спать один. Увидев Данзо, Учиха приподнялся на руках. Взгляд его полон боли и грусти, и он то и дело поглаживал свою метку, намекая, из-за чего его лицо выражает столь очевидную скорбь. Данзо встал у края кровати, убитый, опустошённый окончательно, и мрачно посмотрел на Кагами. Он лихорадочно и надрывно вздохнул и виновато понурил голову. Кагами тоже откажется от него? Нужен ли он Кагами на самом деле, любит ли он его на самом деле?

— …прости меня, Кагами, — плачет он. — Я не хотел причинять тебе боль.

Учиха волнительно поднялся с кровати и мгновенно обнял его, зарываясь носом в плечо. Данзо крупно задрожал и крепко сжал его в объятьях рыдая в его плечо.

— Прости… Прости меня…

— Даночка, — ласково ластится он по его шее и плечам. — Я люблю тебя, даже если не понимаю.

— Нет, я не прав. Ты понимаешь меня, душа моя… — юноша дрожит и падает коленями на кровать, Кагами ловит его в объятья, — лучше, чем кто-либо другой в этом мире. Ты мой особенный. Я был рождён ради встречи с тобой.

— И я…

Кагами трепетно вздыхает, губы сами растягиваются в улыбку, его мурчание означает то же самое, и он плотнее зарывается носом в его шею. Родной феромон Данзо — медовый фужер, редкий зелёный тон, тёплый и влажный, неповторимый запах дома. Феромон Кагами — чёрная орхидея, редкий фиолетовый тон, сладкий и пудровый, неповторимый запах дома. Их единая симфония — родные леса и цветочные поля вокруг их маленькой хижины, и там они одни. Им больше не нужно страдать, с кем-то бороться, что-то отстаивать, ревновать, сожалеть, ссориться. Их маленькая семейная идиллия. Труднообъяснимое тепло разлилось по телу обоих. Они почувствовали что-то не из этого мира — волнующее содрогание зарождающихся звёзд, ослепительное сияние квазаров и волны пульсаров насыщают жизнь вокруг энергией.

Их необыкновенная любовь.

Данзо никто не нужен кроме Кагами.

***

Их поступок не останется безнаказанным, как и все случаи до этого. Комендантский час устанавливали несколько раз в месяц, но это не останавливало суфражисток. Любые столпотворения разгоняли, особенно шумных заключали в тюрьмы, генералы Тобирамы осатанели от вседозволенности. Не было ни дня, чтобы омеги не спасали соратниц от бешеных тюремщиков, и это соответственно ухудшало обстановку в стране. Всё это скоро приведёт к очевидному финалу, и Данзо с Бивако давно готовились к нему. Ради этого финала Кагами и Данзо учили омег борьбе. Ради этого дня Бивако превратилась в идеологический символ. Ради этого Мито расширяла влияние их организации по всей стране. Ради этого Масами организовывала волонтёрскую помощь. Каждый из них начал свой неочевидный путь и готов его закончить. Вчерашний акт самосуда — лишь неочевидное предупреждение предстоящего. Народ в гневе, и он желает излить его на виновников их неугасаемой ненависти. Данзо и Бивако превратили некогда мирную организацию в основу милитантства, это не могло остаться незамеченным. За Бивако охотились постоянно, но наученная Кагами, пряталась от глаз армии по узким и тёмным улочкам города. Полиция собиралась стоило ей заслышать громкий омежий тенор, а она убегала прежде, чем они понимали кто это. Данзо такого себе позволить не мог не только из-за внутренних опасений, но и из-за Кагами.

Юный Учиха, с какой бы любовью ни относился к своим товаркам, более всего переживал за Данзо. Ему не нравилось влияние Бивако на него. Юный Шимура и ранее не выделялся любовью к альфам, относился ко многим пренебрежительно, но, чтобы проявлять такую ненависть — нет. Данзо часто проявлял жестокость, строго обходился с подчинёнными, не жалел врагов — Кагами это в нём любил по-особенному, ведь это лишь образ, но тогда он выглядел по-настоящему жестоким, будто бы объятым греховным пламенем. Так легко ему далось это демонстрационное убийство, будто с самого детства стремился именно к этому.

Молодость обычно славится мягким характером, но Данзо ещё ребёнком обладал «возрастным» панцирем. В нём отсутствовало очаровательное детское доверие, и, как часто отмечал Хирузен, он будто всегда ожидал нападения, поэтому выглядел напряжённым с любым человеком рядом. С Кагами Данзо всегда улыбался и был таким ласковым, что сердце таяло, но из-за влияния Бивако он даже дома начал устраивать эти сексистские истерики. Данзо всегда слушался Кагами, они редко ссорились, но из-за нежелания Кагами соглашаться со столь человеконенавистнической идеологией Данзо чувствовал себя преданным и злился в ответ. Они оба прошли разные пути, чтобы прийти к тем выводам, какие они имеют сейчас, Кагами понимал и принимал это, но Данзо будто обижен на своего друга за отсутствие ненависти, будто обижен за более радостные условия детства. Он не признавался, но Кагами всецело чувствовал его через метку. Ему печально, но таково его состояние каждый раз, как он видел искривлённое яростью лицо близкого человека, и в этот момент его сердце пожирало отчаяние. Данзо чувствовал слишком много, и эмоции его были слишком интенсивны, но всё это агрессия. Бивако только и делала, что питала эту агрессию, и Кагами не раз ссорился с ней из-за этого. Она плохо влияет на него, но Учиха мог только упрекать их обоих и мириться. Данзо не разорвёт эту болезненную связь, ведь Бивако даёт ему возможность излить свой гнев, Кагами всегда сглаживал его, старался не дать Данзо утонуть в омуте ненависти. А Данзо этого не хотел.

Его неспокойный Даночка.

Кагами вступил в эту организацию не из-за ненависти к альфам. Он не относился к обоим полам предвзято, не стыдился своего и не стыдил других, Кагами был человеколюбивым и ласковым, и причина, по которой он не препятствовал бунтам суфражисток, заключалась в незыблемой ненависти к государю Тобираме. Пожалуй, эта ненависть объединяла всех пятерых в их разнообразных политических видениях.

Кагами проснулся от нервного сна, вздрагивая при пробуждении. В последнее время ему всё чаще снятся кошмары из-за переживаний по поводу их деятельности. Но пробившийся сквозь закрытые веки свет рассеивает этот кошмар, и, лихорадочно выдохнув, Кагами наконец просыпается. Сначала он рассматривает комнату, убеждаясь, что это был только сон, протягивает руку, нащупывает пальцы Данзо и, прикрыв глаза, глубоко вздыхает. Он рядом, с ним всё хорошо.

Кагами поворачивает голову и, рассматривая лицо друга, наконец улыбается и нежно целует его в лоб. Данзо слегка вздрогнул и зарылся в ответ лицом в плечо Кагами, глубоко вдыхая запах тёплой кожи. Как же приятно проснуться от его феромона. Кагами рядом, он защитит его от кошмаров и от всех альф мира. Юный Учиха слышит мурчание, хочет опять повернуться, но Данзо прячется под одеялом, укладывая свою голову на грудь юноши.

— Ты готов? — первым подал голос Кагами.

— Нет, — еле слышно бормочет Данзо и только теснее вжимается в грудь юноши. — По силам ли нам это?

— Это так не похоже на тебя, сомневаться, — улыбнулся Учиха, — ты всегда рвёшься, напролом не думая о последствиях. Всегда самоуверен. С тобой не соскучишься, за это я тебя и люблю.

— Ты накричал на меня вчера… — обиженно бормочет Данзо и хмурится.

Маленький манипулятор, никогда в этом не меняется, постоянно требует любви и доказательств этой любви, но сам очевидные знаки внимания проявлять не хочет. Слишком гордый.

— Ты иногда так себя ведёшь, хоть вешайся, — в ответ хмурится Кагами. — Такую истерику закатил из-за каких-то альф, как будто мне не плевать на всех остальных, — он сжал его щеки и надул губы. — То, что ты меня порой злишь безумно не означает, что я тебя не люблю. Ты пакостник мелкий.

— Ты вечно защищаешь Хирузена от меня, — обиженно щурится Данзо. — Злишься, когда я называю его долбанным альфой. Тебя только справедливость волнует, и чтобы всем вокруг было хорошо.

— Даночка, — тот всё ещё дулся, и юноша принял серьёзный вид. — Мне плевать на альф, на омег, на Тобираму, на Хирузена, даже на нашу организацию плевать, если это тебя расстраивает. Неужели ты плакал вчера из-за этого?

У Кагами был такой страдающий вид вчера, будто Данзо сказал ему нечто непростительное, как будто он не имел права обвинять его в неразумении его душевных терзаний. Кагами постоянно говорил про «омежью» жизнь, про какую-то любовь, про природные желания, и Данзо всегда вспыхивал в ответ на это просто потому, что не понимал, чего друг хотел добиться этими словами. Будто хотел избавиться от Данзо, спихнуть его на какого-нибудь альфу, будто больше не хочет жить с ним. Как будто бывает какая-то «иная» любовь помимо их отношений, и будто эта любовь куда важнее. Кагами не представляет, как эти слова ранят Данзо из раза в раз.

— …я думал, что больше тебе не нужен, — он прячет взгляд, отвернувшись. — Говорил про мою любовь так, будто она ничего не значит. Будто наша связь ничто. Будто мне нужен не ты, а нужен какой-нибудь убогий альфа, типо Хирузена.

— Нет, это не правда.

— Наша связь особенная, — хмурится Данзо.

— Да, солнце моё, — волнительно придыхает Кагами. — Разумеется. Я никогда не считал иначе.

— Считал. Вчера, — Данзо отвернулся, спрятав лицо в подушку. — Ты не любишь меня.

Кагами зарылся носом в волосы друга и громко замурчал, Данзо обиженно отмахнулся рукой, но Учиха продолжил мурчать и ластиться по затылку головой. Данзо продолжал обижаться и прятать своё лицо, тогда он выпустил феромон и почти улёгся на его спину. Он знает, что Шимура не выстоит против его очарования, поэтому мурчит громче.

— Кагами, — недовольно ворчит Данзо. — Уйди. Ты меня не задобришь.

Но юноша продолжал ласкаться, тереться пушистыми волосами о шею и плечи, оставлять свой душистый феромон на коже и громко мурчать. Кагами красноречив, даже не произнося ни слова, но отчего-то сердце Данзо всё равно болезненно тянуло тоской. Он вспоминал вчерашний разговор раз за разом, вспоминал выражение лица Кагами, его слова, слова Масами и печальный итог — Хирузен выбрал Бивако. Он выбрал Бивако, а не Данзо, и Кагами тоже выберет кого-то другого. Все вокруг выберут кого-то другого. Данзо никому не нужен, он даже своим отцам не был нужен. Плечи задрожали, он впивается клыками в губы, но глаза всё равно увлажняются. Сердце будто сдавили раскалённые тиски, и Данзо лихорадочно выдыхает. Кагами почувствовал, какую боль испытал его друг, и резко отпрянул. Он осмотрел его затылок, убедился, что Данзо не повернётся, и ложится рядом, ласково поглаживая колючую макушку.

— Душа моя, — волнительно пропел он. — Даночка, солнышко, не плачь. Я же не серьёзно. Не плачь, — и обнял его за плечи. — Я очень тебя люблю. Очень-очень.

И хочется верить, что это правда и, быть может, единственная правда в мире, — Кагами любит его, единственный, кто любит его по-настоящему. Единственный, кто любит его как омегу-наследника, а не как образ грозного альфы. Тот, кто знает и принимает его всецело, и Данзо более всего в мире желает быть им принятым, и любимым, и верить в эту любовь. У него ничего, кроме этой веры, не было. Ведь как омега он мог уже родить детей, он вошёл в нужный возраст, но месяц за месяцем внутри него поселяется ужас одиночества. Чем-то внутренним он понимает, что у него никогда не будет детей, не хочет думать об этом, но не может не думать. Слова Масами порезали его сердце, а новость Бивако разорвала на куски, и вновь Данзо думает, что никому не нужен. Вновь плачет из-за труднообъяснимых чувств боли и холода внутри. И его трясёт от ужаса в тёплых объятиях Кагами, потому что он боится эти объятья утерять.

Кагами гладит его голову, и Данзо наконец поднимает глаза ему на обозрение. Юноша утирает слёзы и вздыхает.

— …Бивако выйдет за Хирузена, — внезапно спокойно сказал он. — Она пригласила нас на их свадьбу.

— Да ты что, правда? — улыбнулся Кагами. — Это же здорово. Я думал она потеряла всякую надежду на счастье любви. Хирузен и правда кого угодно переубедит, — заметив смятение на лице друга, он хмурится. — Ты считаешь она предала тебя? Поэтому ты такой разбитый?

Юноша не ответил, а только смотрел с понурым видом в стену, Кагами вздыхает.

— Даночка… — и снова погладил по голове. — Я хоть и не согласен с твоей позицией, но всецело тебя поддерживаю, как и все наши сестры. Мы боремся за права омег и только это сейчас главное.

Данзо понимает, однако избавиться от чувства презрения не может. Мало того, что Бивако предала их с Данзо идеалы, забыв о ненависти и скорби, признала в альфе человеческое, так и ещё забрала его Хирузена. Ну почему это так раздражает? Почему только от мысли об этом у него сводит челюсть от злобы? Он же ненавидит этого глупого Сарутоби, он всегда доказывал ему, насколько же превосходит его во всем. Сарутоби вечно его раздражает, он слишком мягкотелый, сахарный сопляк, у него нет ни силы, ни ума, чтобы стать государем, он беспомощен, вообще ни на что не способен и ни с чем не справится без Данзо! Да Шимура терпеть его не может!

— Ты говоришь это, чтобы меня успокоить, — хмурится он.

Кагами повернул его лицо к себе и улыбнулся своей обворожительной, ласковой улыбкой, сердце удар пропускает, эта улыбка красноречивее любого его слова.

— Даже если так, — он огладил его щеку, — Бивако полюбила тебя как сестру. Мито и Масами всегда готовы прийти на выручку. Ничего не важно, пока мы все вместе, и вместе мы дойдём до конца. Осталось немного, — внезапно омрачился он голосом, — генералы Тобирамы вешают всех без разбора. Матриархи дворянских кланов в бешенстве. День революции приближается. Ты волнуешься? Даночка, я убью всех, кто посмеет причинить тебе боль.

Данзо волнуется не за себя.

— Кагами… — мрачно хрипит он, — если с тобой что-нибудь случится, я перережу своё горло и отправлюсь за тобой, даже если мне придётся спустится в глубины тартара в самое адское пекло преисподней.

— Не говори ерунды, — улыбнулся юноша. — Со мной ничего не случится, — и, вставая с кровати, запел весёлым голосом. — Пока тебя вчера не было, я испёк вишнёвые вензеля. Сейчас я подниму тебе настроение. Полежи пока, а я их тебе принесу.

— Ишь чего. Ты меня совсем забалуешь. Я заварю нам чай, — не успел он встать, как Кагами подорвался с места, с громким топотом теряясь в дверях, Данзо бежит за ним. — Жасминовый белый! Засранец, я первый!

Они позавтракали на кухне, заляпавшись вишнёвым конфитюром, пили чай и обсуждали, какая будет свадьба у Бивако. Данзо даже не думал, что эта тема сумеет его развеселить, но Кагами в красках расписывал предстоящую феерию, и юноша, сперва недовольно мыча в ответ, вскоре заливался смехом от абсурдных деталей его фантазии. На свадьбе Бивако определённо будет множество пленённых альф, а главным весельем будет кукла государя Тобирамы, которую она разорвёт в клочья прежде, чем начнётся празднество. На свадьбу она пригласит того «пьяного бомжа», чьи матерные песни обожала, этот музыкант славился грубым содержанием лирики, поэтому Кагами и Данзо потешались над подругой и её вкусами. Так как Бивако не умела готовить, подавать она будет двадцать видов угля, приготовленного разными способами, — это будет запечённый уголь, варёный уголь и даже жареный уголь. Данзо, смеясь, сказал, что обязательно поможет, и тогда ассортимент пополнит «печёный уголь». Хирузену придётся призвать всю свою галантность, чтобы съесть все её блюда и не обидеть. Масами точно будет давиться следом, чтобы помочь юноше съесть это. Данзо сказал, что будет вместе с Мито смеяться над этими двумя. Они так и представляли те мучительные испытания, какие Хирузену придётся пройти в браке с Бивако, и очевидную роль главной в семье займёт точно она. В этом нет сомнений.

Пока Данзо и Кагами набивали рот вишнёвыми вензелями, на улицах уже колыхались волнения.

Никого не предупреждали и не ставили в известность, суфражистки всегда сбирались спонтанно, их протесты были как лесные пожары, загорались случайно и расходились по городу неочевидно. Однако этот раз был особенный, ведь вокруг города с самого утра собирались омеги. Они проникали в город постепенно, кучковались вокруг кафе или зданий администраций. Никто даже не подозревал о предстоящем. За пару лет суфражисткой деятельности, народ всё спокойнее реагировал на столпотворения омег. Однако Тобирама сделал многое для предотвращения частых шествий, и Данзо с Бивако научили соратниц сбегать сразу же как они видят поблизости армию или полицию. Сегодня все было иначе. Омеги оделись в броские наряды, крепко опоясав сарафаны, стояли в военных галифе, заправленных в сапоги. Стоило кому-либо из сотрудников правопорядка подойти к ним, они рычали и выпускали феромоны в ответ, вели себя дерзко и агрессивно. Их ярость не утихла со вчерашнего дня. Избиение повинных в, как они выражались, «изнасиловании» омег, только раззадорило суфражисток. По всему городу устраивались драки, благодаря указам государя полиция не сдерживалась в ответ, и тут и там собирались толпы зевак, наблюдающих за побоищами. Однако это было лишь началом.

Самый первый взрыв раздался на вершинах горы Наследия. Высеченное лицо предыдущего государя Хаширамы Сенджу объяло пламя, и добрая половина камня обвалилась на близлежащие леса. Ощутимая ударная волна прошлась по всему городу и зашевелила стёкла. Не успели граждане как следует осознать произошедшее, как на окраинах города вторили им громкие ослепляющие вспышки. Были взорваны тюрьмы, где держали большинство особо буйных суфражисток. Не зная о намерениях омег, армия не успела сформироваться должным образом, они небольшими кучками сбегались к местам взрывов или уличных драк, террористки разделяли все органы исполнительной власти. Лидеры движения вошли в город аккурат к началу беспределов. Кагами собирал группу для охвата центральной площади со стороны крыш, он подготовился заранее, начинив свои группы бутылочными гранатами. Каждой из группы дано неустойчивое задание, чьё течение зависило от множества предположительных факторов. Масами и Кагами, будучи властителями огня по роду своего клана, отвечали за взрывы. Стоило им двоим появиться в городе, они немедленно ринулись подготавливать все необходимое. Мито и Данзо были сокрушающей силой, их цель — это очистить дорогу Бивако к резиденции Хокаге. Бивако же нужно насильно предъявить Тобираме их требования по конституции. Всё остальное — это бунт, разгром города, этим занимаются их приспешники, десятки тысяч омег, готовых на всё ради свободы. Гражданским представал обескураживающий по своему масштабу вид: толпы омег кличут военные лозунги, бьют охрану, альф, любых, кто пытается им препятствовать; они громят здания, бросают в окна горящие бутылки и всеми силами создают беспорядок на улицах. Всё это произошло внезапно и громко, и ни гражданские, ни армия не были готовы к этому.

К моменту, когда полиция и армия всё же сгруппировались для дальнейшей нейтрализации бунта, крыши уже заняли суфражистки. По приказу Кагами, Учихи поджигали тканевые фитили огненным дыханием и бросали на улицы, другие выпускали огонь из своих лёгких. Улицы объяло пламя, огненные реки стекались по ним до самых ворот, поглощая всех неугодных своими острыми языками. Визги боли содрогнули стекла.

Увидев, как горят дома и улицы Бивако наконец громко и воинственно завопила:

«Да здравствует революция!!!»

Оглушительный вой вторит ей, голоса тысяч омег, пришедших сюда ради победы. Вот оно — великое восстание омежьего рода. Их третье и последнее шествие, и цель у них одна — отрубить государю Тобираме Сенджу голову.

На улицах творился омежий шабаш — полный беспредел. Суфражистки не жалели никого. С раскатистым хохотом они вешали один за другим генералов и чиновников Тобирамы, всех, как они думали, кто был причастен к повешению омег. Разительное отличие с их прошлым шествием — омеги бросались с кулаками, мечами и горючими коктейлями на всех, кого видели. Это был ад наяву, где омеги изливали свой неугасаемый гнев на альф, на власть и на природу.

— Ого! Вот это веселье! — Мито распустила волосы и развиваясь по воздуху алые локоны пылали подобно огню.

Она размашистыми и крепкими ударами сносила на своём пути полицию, и Данзо помогал ей, снося альфам головы. Масами тем временем заканчивала начинять город взрывчаткой на случай, если придётся угрожать Тобираме тяжёлыми последствиями. Заодно она хотела бросить тротил в здание полиции, чтобы лишить совет возможности использовать их. Однако она уже продолжительное время стояла напротив, ведь от этих намерений её остановила речь Манабу.

— Я говорю только одно, — громко раздался его голос. — Как капитан полиции, я запрещаю участвовать в этом побоище, я не подниму клинок на омег и не позволю этого своим подчинённым. Любой, кто с этим не согласен, кто хочет ухудшить и без того катастрофическое положение, может идти. Вы более не причастны к моему отряду и полиции, вы лишаетесь поста, чинов и должностных привилегий, поэтому решение моё на вас не распространяется. Я всё сказал.

Прямого указа Тобирама ему не отдал, он приказал только гвардейскому полку, а всем остальным военным ничего не говорил — они сами пошли на побоище. Манабу чтил государя, относился к нему со всей преданностью, но ни за что бы не выполнил столь человеконенавистнический приказ. Война с другими странами — это благородство. Гражданская война — это скорбь. Они и без того лишились многого, Манабу не хочет повторить это. Не дадут отпора суфражисткам — никакой войны не будет, они не спровоцируют крамольниц, им не с кем будет сражаться. И они обезопасят город от случайных смертей гражданских. Тобирама с ними может справиться сам.

Масами, наблюдая это, в очередной раз почувствовала нечто странное внутри. Она не понимает почему Манабу так против проявлять насилие против омег, ведь он привилегированный класс, а такие редко обладают хоть какой-то человечностью, уж Масами насмотрелась на таких за свою жизнь. Уже который раз он идёт против желаний государя и не вступает в этот гражданский конфликт. Было ли это типичное альфачье пренебрежение или он действительно беспокоился о судьбе омег, - опыт Масами не поможет ей понять не придирчиво. Она поджимает губы и убегает к Бивако, позабыв о своих планах.

Хирузен всячески пытался остановить обе стороны, он призывал к благоразумию, ведь искренне считал, что граждане единой родины не могут быть друг другу врагами. Он понимал ненависть и злость суфражисток, но, как преемник Тобирамы, понимал и его позицию. Все они хотят блага для своей страны, но хотят этого разными методами. Устраивать на улицах кровавое побоище в надежде на добрые перемены и лучшее будущее — это варварство, так он думал. Однако в миролюбивых взглядах своих он был в меньшинстве, и сейчас даже самое изысканное красноречие не способно остановить два воюющих лагеря. И как явление этой ненависти, как её прямая движущая сила, Данзо наблюдал за жалкими попытками Хирузена вразумить крамольниц. Это было настолько бессмысленно, что ничего, кроме улыбки его действия не вызывали, ведь прямо противоположное «человеческому» — ярость необузданная и дикая — не даст Хирузену шанса хоть что-то изменить. Данзо нравится видеть отчаяние в его глазах от этого осознания, Хирузен наконец выглядит так, каким юноша хотел его видеть — беспомощным. Чувство, которое Данзо испытывал постоянно, будучи омегой, неспособной изменить общество, природу и своё ненавистное прошлое. Беспомощность — чувство, которое омегам настолько знакомо, что им порой казалось, они рождены сокрушаться о несправедливости мира. Данзо, как и все прочие омеги, сегодня стремился это изменить. Он смотрел на Хирузена хищно и прямо, заранее позаботившись о безопасности, надел на своё лицо фарфоровую маску, никто бы не узнал его сегодня. И не узнает. Данзо крепко сжал рукоять меча и яростно вперился взглядом в ненавистного ему юного наследника Сарутоби. Он может его убить. Сейчас. Он убьёт его и станет следующим государем. Всё кончится мгновенно. Сейчас даже плевать на итог их революции, плевать, чем всё закончится, единственное, чего он по-настоящему желает, — это обойти Хирузена. Если он сумеет одолеть его, своего естественного противника, то навсегда закрепит за собой первенство. Он будет омегой, одолевшей могущественного эпсилона, наследника одного из великих кланов Огня, протеже самого Второго Сенджу. У чёртового Тобирамы не будет выбора, кроме как избрать Данзо следующим государем, ведь других столь же талантливых, как он, в политике людей в окружении Хокаге нет. Дыхание спирает только от мысли о его убийстве. Да, они дружат с самого детства, но Данзо его терпеть не может, Хирузен на протяжении всей их дружбы стоял у него на пути и унижал самим своим существованием. Если Данзо убьёт его, жизнь сразу же изменится, станет куда легче, ведь это не только положительно скажется на его амбициях, но и Данзо перестанет думать глупые, даже болезненные мысли о Сару. Мысли… О чём-то недостойном, грязном, уничижительном. О непозволительных чувствах. Которых нет, которые ему не принадлежат. О том, что он не обрадовался новости Бивако о свадьбе, а наоборот, разозлился. Он не желает испытывать злость к своей подруге из-за какого-то ущербного альфы, он докажет себе, насколько сильно он ненавидит Хирузена и не позволит ни единой альфе вставать на его пути.

Глубокий вдох, и Данзо подрывается с места, занося ногу для удара. Тяжёлый взмах, и, не успев среагировать, Хирузен летит в стену здания. Шимура резко вытаскивает клинок из ножен и мчится на него. Сару еле успел отразить удар. Искры оросили воздух, ещё один мощный удар, и Хирузен крепко отражает его в сторону. Глаза у него испуганные, растерянные, стойка неуверенная, Данзо ликует, наблюдая его таким.

— Подожди! Стой! — кричит он, отражая очередной удар. — Я не буду с тобой драться!

Придётся, трус. Лезвие рассекает воздух с характерным свистом, но оглушительные взрывы и крики вокруг заглушает скрежет их битвы. Хирузен всячески пытался отбиться от ударов Данзо, то и дело поглядывая по сторонам, будто боялся кого-то задеть, и это только более гневило нападающего. Сару обязан смотреть только на него, ведь именно сейчас и именно Данзо решает его судьбу. Только чёртов Сарутоби раздражающе самоуверен, раз позволяет себе думать о других в такой важный момент.

Он думает, Данзо не убьёт его? Думает, Данзо слабее? Он сдерживается только потому, что не хочет рисковать и пользоваться уникальным стилем боя своего клана — все вокруг сразу поймут, кто он. Раздражает!

Мгновение за мгновением, искры и вспышки от соприкосновения стали, и с каждым выпадом Данзо свирепел. Каждый удар тяжелел под весом чувств, и чувства эти были куда болезненнее острия меча. Рассекая Хирузену щеку, плечи, рассекая грудь, Данзо бил и бил мечом, будто бы бездумно, желая только лишь причинить побольше боли. Чтобы Хирузен ощутил, как больно ему самому. Это наказание за то, что Данзо испытывал из-за него, и наказание это не будет снисходительным. Только смерть избавит юношу от влияния ненавистного друга, и уже неважно, чья, только бы этот скрежет на сердце более не мучил его, не изводил. Данзо достоин большего, чем это, и он докажет это. Сейчас. Сейчас он докажет это!

Хирузен не отступал и не убегал, но и не бил в ответ с лицом полного натужного рыцарства, отбивал все атаки омеги и тем самым только более злил. Данзо увесисто бьёт ногой по земле, и заходившая щебёнка ударила по его ногам. Хирузен еле удержался на месте, и Данзо воспользовался этим, плотно приткнув лезвие к шее альфы. Он выглядит всё таким же растерянным, но… не испугавшимся. Он смотрел твёрдым и непоколебимым взглядом, полным благородства и мужества. Хирузен с самого начала не собирался бить в ответ, и Данзо всего изводит внутри из-за этого. Он хочет, чтобы Хирузен разозлился, напал на него, бил в ответ со всей силой, но Хирузен не сделает этого, ведь перед ним омега. Зубы скрежещут от ярости, клинок в руках задрожал, так сильно Данзо сжал его. Он ещё плотнее прислоняет лезвие к коже, она лопается, и тонкая струя крови пачкает сталь. Хирузен не дрожит и не злится, страх близкой смерти не заставляет его сражаться на полную силу.

— Я вижу в твоих глазах незыблемую ненависть ко мне. Не знаю, что сделал тебе конкретно я или тебя гневит мой пол, но я вижу, что ты не остановишься, — он прикрыл глаза и с глубоким выдохом бросает клинок на землю. — Бей. Я не подниму на тебя меч.

Потому что всегда таким был, и Данзо даже не удивляется подобному. В пылу кровавой битвы, среди ярости, обиды и стремления к разрушению Хирузен — тот единственный, кто не пойдёт за толпой в едином порыве всё уничтожить. Он станет тем меньшинством, кто с благородством и честью попытается остановить творящийся беспредел. Сталь в руках Данзо задрожала, он сощурился, и Хирузен воспользовался смятением омеги.

— Да, я альфа, но и ещё я человек, — твёрдо дополнил он. — Я не враг тебе. Природа создала нас в гармонии, мы не можем друг без друга, и насилие никогда не разрушит эту связь между нами. Мы навсегда останемся половинками одного целого.

Добрый. Такой до оскорбительности добрый, до тошноты, до злости. Всегда такой галантный, улыбчивый и неравнодушный ублюдок. Всегда обо всех заботится, всех слушает и всем помогает. Всегда заставляет сердце Данзо трепетать в ответ. Поэтому им никогда и не быть вместе — Хирузен слишком добрый для Данзо. Слишком великодушный. Данзо не достоин этого. Он вновь стискивает рукоятку меча и с грозным прищуром смотрит в глаза Хирузена, но страха в них не видит. Эта готовность умереть за свои принципы — как он похож в этом на него и Бивако, однако, что же это даст сейчас? Он позволит убить себя только потому, что не хочет присоединяться ни к стороне государя, ни к стороне Бивако? Так просто? Данзо это не нужно. Это недостойно. Либо он вновь ищет оправдание, чтобы не причинять Сару боль, и никогда в этом не признаться.

— Эй! Что за дезертирство?!

Хирузен не успел даже обернуться на недовольный крик, Данзо сносит наглецу голову одним взмахом меча. Юноше остаётся только чувствовать кровь на своей щеке и видеть, как омега сквозь фарфоровую маску презрительно бросает ему последний взгляд. Шимура убегает с чувством жалкой, никчёмной победы, такой, какая есть, но не нужна. Хирузен выиграл, даже не вступая с ним в бой.

Данзо вернулся как раз к тому времени, как Бивако объединилась с Кагами и Масами, он услышал её крик:

— Масами! Пора выкурить эту трусливую принцессу из её высокой башни, ты так не считаешь?

И Учиха громко засмеялась, сцепив пальцы. Оглушающий взрыв раздался в центре города — почти вся государственная резиденция покрылась вспышками огня. Суфражистки на протяжении месяца начиняли это здание взрывчаткой, и теперь оно разрушается, как карточный домик, от лёгкого дуновения ветра. Людские крики завершили представление, клубы пыли поднялись в воздух, ослепляя народ. Данзо слышит множество звуков вокруг: стенания агонии, восторженные возгласы, свист, торжественный клич и множество криков. Кричали и альфы, и омеги, раненные или корчившиеся в предсмертной муке, кричали испуганные гражданские и его боевые сёстры. Пение революции.

В воздухе пахнет порохом, кровью и свободой. Мысль о том, что именно они — зачинщики этого беспорядка, скручивает его живот в волнительный узел. Кагами и Масами долго планировали, как лучше всего расположить взрывчатки. А наблюдая с каким не характерным для неё довольным видом Мито сносила с военных головы, Данзо думал, будто они с самого начала не хотели никаких мирных решений, будто отсутствие преград ими бы воспринялось как шутка. Внезапно пыль рассеялась по сторонам, и Данзо, обернувшись, видит государя Тобираму собственной персоной. Он успел покинуть резиденцию, обгорел только его плащ-корзно, и он снимает его с безразличным видом. В пылу битвы не все успели заметить присутствие хокаге рядом с собой, но та особенная омега, та, кто более всего желала ему смерти, наблюдала за ним неотрывно, взглядом ястреба, вцепившись в его лицо.

— Данзо, Мито, — напряжённо пробормотала она и нагнулась для рывка, — прикройте меня.

Бивако рванула вперёд, обнажая два меча. Уворачиваясь от гражданских, военных и соратниц, она не убавляет скорости и стремительно движется к государю. Он ждёт её с недобрым прищуром, крепко сжимая рукоять шпаги. И стоило ей приблизиться, он подрывается с места и встречает её клинки тяжёлым ударом. Лязг стали пропал среди криков толпы. Государь Сенджу со всей ему присущей честью принял бой омеги. Алые глаза государя пестрели искрами кровавого огня, движения его точёные, не лишённые дворцовой грации, тем не менее каждый его удар ощущался как великая сила. Бивако, ранее нападая, вскоре вынуждена отражать его удары, и он, не отступая, бил сталью сталь, не сдерживая свою силу.

Данзо даже восхитился слегка тем уважением, какое Тобирама выказал Бивако, показав её как равного себе соперника. Кто бы мог подумать, с его варварскими сексистскими законами относиться к омеге на равных. Невообразимо. Однако Тобирама знает Бивако, он знает, кем она является для большинства суфражисток и какой силой убеждения обладает эта омега, он признал в ней лидера и с лидером этим вступил в бой. Кагами учил Бивако бою на мечах два года, с тех пор как они познакомились, но даже с таким хорошим учителем ей не сравниться по силе с Тобирамой. Но она не отступала. Она не могла сдаться. Она преисполнена неугасаемой внутренней силой, чувством гнева и справедливости. Её движения не столь умелы, но они яростны и полны решимости. Бивако не боится Тобираму, и это видно в каждом взмахе её мечей. Отражение атаки и рывок вперёд, увернулся один раз, но кожу на щеке его все же рассекли. Тобирама не обращает внимания, вновь и вновь обрушивая на Бивако тяжёлые удары. Он без труда терпел все неловкие уколы дельты, ведь не давал нанести поражения болезненнее, заставляя её полностью переключиться на защиту. Только Бивако не позволяла этому произойти.

Данзо нервно наблюдал издалека за процессом битвы. Плохое предчувствие встало комом в его горле. Они не имеют права вмешиваться, ведь тогда Тобирама наплюёт на правила дуэли и применит все свои силы. Это им ни к чему, они не справятся, Тобирама слишком силён. Бивако не настолько искусна в бое на мечах, как Кагами, её поступок самонадеян. Дельта вновь рвётся вперёд, и удар стали отрезвляет её окончательно. Изящным выпадом Тобирама выбивает из её рук левый меч. Она даже не успела отразить его атаку. Удар. И пятится назад. Ещё один. Она вцепилась в рукоять меча двумя руками и отражает выпад с похвальным усердием. Вздох. Капли пота щекочут щеки. Бивако никогда не видела государя в такой близости, никогда не слышала его феромон, и сейчас он режет ей лёгкие. Или она выдыхалась быстрее, чем рассчитывала. Ещё один грозный взгляд. Но глаза Тобирамы всё так же невыразительны и холодны, как две льдины посреди арктического океана. Удар. Искры стали будто обжигают пальцы. Ещё один. Горло пересохло.

Нет.

Она не справится. Данзо рвётся в их сторону но Мито и Кагами удерживают его, не прекращая напоминать чем может закончиться его поступок.

Рассекая воздух, сталь стремительно бьёт по руке. Раз. Два. Два размашистых движения, и меч вылетает из рук Бивако и лезвие режет ей горло.

Бивако встала на месте, не двигаясь, смотря в глаза государя. Всё тот же грозный вид, но тень страха омрачила её взгляд на краткое мгновение. Кровь обожгла кожу, края неприятно щиплет, но она будто не чувствовала это, и не моргая смотрела ему в глаза.

— Ты арестована, — ледяным и тяжёлым басом прозвучал Тобирама.

***

Под покровом ночи Кагами, Данзо, Масами и Мито аккуратно пробрались в центральную городскую тюрьму. Охрана выставлена усиленная, но не настолько, чтобы воспрепятствовать проникновению этой талантливой группы крамольниц. Тем более, когда в этой группе две Учихи.

Камера, где держали Бивако, находилась в отделе особо опасных политических заключённых, заговорщиков и крамольников. После сегодняшней ночи эта тюрьма переполнилась ими. Тобирама в одиночку разогнал толпу. Его не испугал горящий город, разрушенное лицо брата на горе Наследия и полуразрушенные здания администрации. Множество его чиновников и советников, всяких разночинцев, занимающих посты в Думе, повешены крамольницами на уличных столбах. Они поубивали его сержантов, генералов и лейтенантов, раздирая их в клочья, кидаясь всей толпой. Они подорвали три его тюрьмы, разнесли сторожевые посты, разграбили магазины, принадлежавших альфам, а сколько они убили городничих, гвардейцев и гражданских, Тобирама даже не успел подсчитать. И это только в Конохе, а ведь суфражистки разгромили не только её. Таких масштабных крамол в стране огня не было уже давно, и Тобирама был вынужден устранять тяжёлые последствия их действий. Убивать Бивако сразу было бы непрактично. Он хотел повесить её официально прямо на центральной площади, чтобы все её соратницы утратили свой боевой дух. О других он не знал, предполагал, что лидеров в их движении больше, но только Бивако выступала чаще и громче всех, и поэтому детальных сведений о других он не просил. Именно Бивако являлась рупором, связующим звеном протеста между государем и омегами, и именно её смерть положит конец этому беспределу. Её подруги этого не допустят.

Бивако сидела с понурым видом, даже не заметив, как соратницы приблизились к решётке. Данзо аккуратно прощупал клетку и, сделав выводы, сцепляет руки вместе. Невидимый барьер спадает, и только тогда он заходит внутрь, сломав несколько тяжёлых замков на двери.

— Ты сражалась очень храбро, — подал голос Данзо и садится прямо напротив её.

— Храбрость не помогла мне свергнуть Тобираму, — пробормотала она, не поднимая головы. — Я не должна была вступать с ним в бой. Была слишком самонадеянна. Это вновь была ошибка, — и ещё ниже понурила голову. — Как будто что я ни сделаю, всё бессмысленно против него.

Мито вздохнула и села рядом с ней, сочувственно уложив ладонь на плечо. Масами садится с другой стороны и приобнимая за плечи укладывает голову ей на висок.

— Бивочка, упорство никогда не бывает бессмысленным, — воинственно произнёс Кагами. — За время нашей деятельности мы сделали достаточно, чтобы гордиться собой. Ошибки ведут к величию. Нельзя опускать голову.

— Нам пора уходить, зайка, — нежно пропела Масами. — Тобирама повесит тебя к полудню.

— Если такова цена за свободу омег, я пойду на неё, — ещё мрачнее пробормотала Бивако.

— Бивако, не неси чушь, — злится Данзо. — Ты ничего не добьёшься этой бессмысленной смертью. Наша война не окончена, не бросай своих людей. Мы победим, но, чтобы эта победа пришла, нужно смирить свою гордыню и дождаться нужного часа, — он не видит в подруге никаких перемен, поэтому решает рассказать то, что они обсуждали, прежде чем проникнуть сюда. — Тобирама не знает о связи Хирузена с тобой, а он следующий Государь. В день коронации ты должна быть с ним. К этому дню мы должны подготовить народ к бархатной революции. Укрепить наши взгляды в гражданах. И мы наконец освободимся от оков патриаршей тирании.

— Тобирама ослабил влияние патриархального дворянства, отправив всех альф на войну, — вмешался Кагами с презрительным тоном и скрестил руки на груди. — Более нет традиций и патриархов, которые его защитят. Он ничего не оставит после себя, а мы захватим воспитание подрастающего поколения, которое примет наши взгляды. И мы должны остаться все вместе для этого.

— Мы должны подготовить омег ко дню коронования Хирузена, — дополнила Мито. — Он законодательно даст им права и когда это случится, благодаря нашей пропаганде, бунтов не будет.

Бивако впервые за диалог подняла взгляд.

— Вести тихую войну?

— Наша война не прольёт крови, — твёрдо ответил Кагами. — Более ничья кровь не прольётся. Мы не такие как он и никогда не будем.

— Та глубокая рана, которую Тобирама нанёс провокацией к этой гражданской войне, пуста. И мы наполним её. Знание граждан пошатнуто. В них укоренился страх, что стремление хоть к какой-то свободе или выражению своих желаний принудит Тобираму к смертельному наказанию. Идеологический враг.

Тобираму не победить грубой силой, как бы она ни пыталась и как бы оскорбительно ею это ни воспринималось, но как государь и как воин он исключительно хорош. Быть может, до очередного поражения она ни за что бы не согласилась на такие условия, считая их какими-то трусливыми потугами, но не сейчас. Быть может, она неправильно воспринимала свой пол, да, они не такие сильные, как альфы, но они и не должны соревноваться с ними в физических показателях. Она должна принять факт своей слабости перед альфами и гордо использовать свои преимущества, а не менять неисправимые недостатки. Хитрость и ум — вот какие достоинства наставила развивать их природа. Драться с Тобирамой было глупостью в духе альфы. Только она не альфа. Она омега, и, как омеге, ей должно руководствоваться мудростью и сметливостью. Данзо будто внутренне всё же не хотел согласия Бивако, но даже при его упрямом характере он был вынужден признать их методы непрактичными. Он безумно хотел сорвать свою фарфоровую маску и представить себя как равного соперника Тобираме и Хирузену. Только не мог. Из-за страха. Имея наглости осуждать сейчас Бивако за согласие с выдвинутым планом, сам же участвовал в революции, не открывая лица. Потому что боялся провала, не готов был рискнуть всем ради победы. А она рискнула. Данзо кусает губу от досады — рискнула, и к чему это привело.

— Я согласна.

Это роковое согласие привело страну Огня к очередному жестокому кровопролитию. Ко дню «Истребления крыс».