II Я — омега (2/2)

«Таков закон, Данзо, — удручённо вздохнул Изаму. — Что же поделаешь, омеги слабее альф. Силы меньше. Вот и позади бегаешь.»

Данзо напрягается всем телом. Как же сильно он ненавидит Хирузена.

Совместно, используя сильнейшие свои способности, команда продемонстрировала невероятную совместную работу. Лес горел от огненного дыхания Небесного дракона Кагами и Данзо, множество противников не могли увернуться от тысячи копий острых ножей Хирузена, Кохару громко докладывала команде о местонахождении каждого из них, а Митокадо провоцировал на себя особо отчаянных врагов. Тобирама был достаточно обезопасен, чтобы выступить против Кинкаку лицом к лицу. Тобирама знал, что офицер Кумы излишне полагался на свой полк и на поглощённую некогда силу девятихвостого, он знал, что тот не использует и половины своих способностей без своего брата, с которым так хорошо работал в связке, и он знал, что даже силы Девятихвостого монстра не помогут его импульсивной и яростной стратегии одержать вверх над холодной расчётливостью государя Огня. Воины Кумы никогда не обладали должным хладнокровием, излишне полагаясь на прямую атаку, сама их страна являлась воплощением фразы: «Лучшая защита — это нападение».

И Тобирама одолел его. Отрубив ему голову.

***

После тяжёлого боя Тобирама устроил привал недалеко от деревни, спрятанной под водопадом. Он приказал каждому из эскорта спрятать своё присутствие и, окончательно убедившись в их безопасности, позволил себе глубоко выдохнуть. Он невероятно гордился своей командой, был невероятно доволен собой и даже не знал, какое его решение сможет в полной мере выразить благодарность, поэтому, усевшись вокруг костра, угостил ребят заказанным из трактира наилучшим вином, какое только мог заказать. Он хвалил каждого по отдельности, однако, удивительно, обратил особое отношение к силе и стратегическому поведению Данзо. Юный Шимура чувствовал из-за этой похвалы неприятную горечь. Хвалил его. Видел в нём потенциал. Однако будущим государем его не сделал.

— Поразительная сокрушающая сила, — государь беспечно положил ладонь на его плечо и Данзо вздрогнул. — Я много слышал о технике боя клана Шимур, но даже не думал воочию её увидеть.

— Гильотина как обычно не сдерживался, — усмехнулась Кохару и отпила вина.

— Ага, — невыразительно откликается Данзо и мрачно прячет взгляд. — Эка невидаль.

— Ты всегда на Сару зубы точишь, — усмехнулся государь, теснее сжимая его плечо, — но Ваша командная работа стоит всяких похвал. Надо чаще ставить вас в пару.

Кагами как-то странно отреагировал на эти слова, злобно сощурившись. Метка Данзо кольнула, и он неприятно поёрзал. Это что, была ревность?

Кагами грубо схватил государя за запястье и с холодной угрозой посмотрел прямо ему в глаза.

— Государь Тобирама, — цедит он сквозь зубы, — а Вы так часто Данзо трогаете, по какой причине?

Вся команда пораженно посмотрела на взбешенного Учиху. Его вид источал еле скрываемую ярость, будто сказанные Сенджу слова возбудили в нём ревностного и страстного эпсилона. Со стороны это выглядело так, будто Тобирама посягнул на его омегу, будто бросил ему прямой вызов этими словами, но то было вопиющей глупостью. Да, Данзо — низшее звено, многие в этом уверены, но всё же он альфа, а столь собственническое отношение к нему Кагами выглядело невообразимо странно. Кагами и правда взбесился от столь отвратительных слов. Данзо и Хирузен хороши в паре? Ещё чего! Данзо хорош только с ним одним, только их связь особенная, только их связь стоит всяческих похвал, и только Кагами будет партнером Данзо и в быту, и на войне. Они лучшие друзья, они семья и выходцы из единого маленького клана, и никто не имеет права рушить это.

— Мне нельзя? — холодно произнёс Тобирама и сощурился.

— Да. Нельзя, — ещё злее цедит Кагами сквозь зубы и хмурится. — Руки уберите, — и сжал запястье государя с такой силой, что тот скривился, а остальные услышали елё слышимый хруст.

Тобирама отнял руку от плеча Данзо, и когда Кагами отпустил его, потёр своё запястье. Он не стал никак его ругать или как-либо выказывать ему своё недовольство. Каждый здесь, кроме Данзо, понял его реакцию. Второй Сенджу — могущественный эпсилон, и он уважает этот поступок, как всякий гордый альфа. Он перешёл черту, когда посягнул на связанного с Кагами партнёра, и он принимает это со всей ему присущей честью альфы.

После веселого распития вина и заливных матерных песен команда договорилась, кто и когда будет караульным. Государь решил слегка придержаться рядом с деревней, позволяя команде и себе восстановить свои силы и чакру. Если бы он сразу же отправился в путь, это было бы непрактично и недальновидно, ведь не подозревать о дальнейших атаках Кумы — не в его характере.

Когда Кагами и Данзо несли пост караульных в этот вечер, они тихо разговаривали о прошедшей битве. Им никогда не надоедало хвалить и подшучивать друг над другом, они обсуждали недочёты их совместной атаки и недочёты других своих соратников. Данзо не отказывал себе в удовольствии едко потешаться над бесполезностью Митокадо и Кохару, и Кагами ехидно похрюкивал на его издевательства. Что-то не меняется. Как пренебрежительно они относились к ним в школе, отношение к ним не поменялось и со временем.

Данзо влюблённо вздохнул и кротко спрятал взгляд. Его губы тронула улыбка, хотя ему хотелось улыбаться во весь рот от игривого поведения Кагами. Ему был очень приятен его сегодняшний поступок, но виду он не показывал.

— Ты сегодня был жёстким. Так… — удивлённо лопочет Данзо. — Неуважительно проявил Тобираме свою дерзость. Удивительно, как он это проглотил.

— Он альфа и должен такое уважать, — весело отмахнулся Кагами и сжал юношескую ладонь. — Не волнуйся, душа моя. Я никому не позволю трогать тебя, вредить или домогаться. Я всегда буду тебя защищать, и, пока я рядом, с тобой ничего не случится. Ни одна альфа не посмеет распускать руки в твою сторону.

Такая приятная, сладкая иллюзия. Кагами, если бы ты знал, что со мной случится, смог бы ты защитить меня? От своего помешанного безумного сына? Ты бы бросил ему вызов? Вряд ли. Ты любил его больше, чем меня. Раз бросил меня здесь.

— Ну тебя, дурак, смущаешь меня, — довольно улыбнулся Данзо. — И я тебя люблю. Не хочу, чтобы между нами кто-то вставал. Даже государь.

Этот приятный разговор продлился до самого утра. Данзо любил встречать с ним рассвет. Он любил смотреть, как на его пушистых ресницах оседает холодная роса, любил наблюдать, как игриво Кагами изображал курение, выдыхая пар из своего рта. Любил вдыхать его изумительный цветочный феромон, который всегда смешивался с остальными душистыми цветами поблизости. Ему нравилось, как холодели его пальцы и как нежно он сжимал их своей ладонью, согревая. Его пушистые мягкие волосы щекотали щёки, его мурчание подхватывало красивое пение лесных птиц, его кожа тёплая и гладкая. Кагами красивый, и Данзо влюблён в его красоту.

Следующий вечер продолжил их умиротворение. Они отобедали в местной трактирной, праздно пили вино и кушали поросей с гречневой кашей. Тобирама напивался и кричал песни могучим горлом, чей смысл часто был вульгарным, даже грубым, но это воинственное пение подхватывали все постояльцы гостиной. Данзо хмуро наблюдал, как легко Хирузен поддался этим праздностям, наблюдал его беспечное и пьяное лицо и только сильнее злился. Будущий государь сейчас ни о чем не беспокоится, он пьёт и подпевает Тобираме, будто они лучшие друзья. Данзо никогда не разделял такие попойки, да, он не пил с государем на брудершафт, не подпевал его матерным песням, не танцевал с ним камаринскую, — потому что это низко. Данзо относился к государю, как полагается, но, очевидно, Тобираме милее подобное свинское поведение Сару. Видимо, он не признаёт формальное отношение Данзо, не видит в нём честности, поэтому не одарил его своим глубоким доверием. Потому что Данзо — прирождённый политик, а политик никогда не заслуживает доверия.

Хирузен звал его, но Данзо на него накричал. Только Кагами хоть как-то присоединял друга к всеобщему веселью, брал его за руку, танцевал с ним, как ранее учили их танцевать их патриархи и отцы, пел с ним традиционные песни их кланов, и Данзо только ему позволял себя веселить. Кагами прекрасно понимал, что другу сейчас не до веселья, он чувствовал через метку его неугасающую злость, но попросту ничего не мог с этим поделать, хотя бы пытаясь отвлечь друга танцами.

Этим вечером Данзо поставили караульным с Хирузеном. Ранее он вызвался сам, будто бы всё ещё пытаясь заслужить у государя хоть какое-то расположение, но мгновенно решил отказаться от своего решения, когда узнал, с кем государь его поставил. Настроение его за последние дни и так хуже никуда, но теперь оно окончательно испортилось. Данзо со всей присущей ему ядовитостью послал Сару как можно дальше от себя следить за местностью. Сам он остался недалеко от их временного лагеря и с досады бросал валуны о скалу, желая хоть как-то справиться со своей злостью. Кагами его не понимает, но старается поддержать, однако его чувства в принципе не поддаются объяснению. Столько лет потратить на услужение Тобираме и проиграть этому нелепому олуху. Да как же так? Как Данзо это принять? Он попросту не может проглотить этот колючий едкий ком в горле. Одна только мысль об этом несправедливом решении толкала Данзо на убийство этого никчемного сопляка. Возомнил о себе невесть что — собутыльник и друг Тобирамы. Какая неотёсанная тактика получения желаемого. Очередной валун яростно летит о скалу, разбиваясь — да Данзо же в сто раз лучше него!

Когда совсем стемнело и соратники крепко спали, когда костер тлел еле видимыми углями, Данзо опасно стоял над государем и хищно разглядывал его очертания. Он стоял так минуту, две, не понимая, что именно он хочет добиться этим наблюдением. Явно ничего хорошего.

Государь Тобирама спит. Он беззащитен и открыт, и могучая шея его оголена. Данзо вздыхает, сжимая кулаки, — так близко и так далеко. Он мог убить его сейчас, занести нож, обрезать артерии и связки, он умрет моментально. Это навсегда избавит государство от его правления, избавит омег от его равнодушия, избавит Данзо от глубокой обиды и ярости. И после его смерти Данзо мог сам взойти на престол благодаря умелым махинациям в совете. Он не станет государем, пока жив Тобирама; несправедливый указ о престолонаследии лишает Данзо шанса на пост, ведь избран им Сарутоби. Если Шимура поднимет восстание мелкого дворянства, если возродит в сердцах людей утерянные традиции — массы восстанут и противиться смерти правителя не будут. Как дворянин и как лучший в своём выпуске, Данзо имеет абсолютно такое же право на власть, как и Сарутоби. Тем более что Хирузен не патриарх своего клана, а Данзо патриарх, его статус куда престижнее. Только Тобирама избрал не Данзо. Юноша подозревал, почему — он увидел в нём соперника. Хирузеном можно крутить как угодно, он не интересовался политикой, а Данзо воспитан Изаму Шимурой и влиянием Мадары — лучшими военными генералами страны. Данзо превратит государство в поприще милитаризма, сердце его пылает гневом радикализма и свободы. Он моложе, и в нём кипит кровь, он готов к переменам, в отличие от старого Тобирамы.

— Данзо? — испугал его голос. — Ты чего?

Хирузен вернулся с поста и увидел, как Данзо молча стоит над государем и хищно его разглядывает. Шимура только недовольно щурится и, как обиженный ребёнок, хочет уйти подальше. Только стоило ему пройти мимо соратника, Хирузен живо хватает его за руку и улыбается. Это был намёк присесть рядом, и настойчивость Сару не оставляла выбора, он не хотел сейчас поднимать шум. Данзо сел на бревно и, скрестив руки, уложил их на колени, следом укладывая подбородок. Кагами спит, и ему приходится терпеть общество болтливого недотёпы — несправедливо назначенного как будущего государя. По его глупым глазам и не скажешь о его великом будущем. Хирузен подбавляет огня в костёр аккуратным выдохом огня.

— Хорошо сегодня ночью, — довольно вздохнул Хирузен. — Тихо. Спокойно. Всегда бы так. Защищать государя Тобираму тяжкая работёнка.

— Ага, тишь да гладь, да божья благодать, — хмурится Данзо. — Ничего весёлого. Если бы напал кто, мы бы хоть взбодрились, а так спим и пьём, как разгильдяи. Я в академии учился не для того, чтобы баклуши бить.

«Стариковскими» фразеологизмами Данзо выражался постоянно, и что его друзья, что его семья не понимали, откуда взялась эта особенность речи. Быть может, это связано с его пылкой любовью к чтению старых книг и учебников. Данзо излишне себя «состаривал» в свои девятнадцать, намеренно или случайно придавал своей речи архаичный характер.

— Тебе лишь бы со мной не согласиться, — улыбнулся юноша. — Чего ты такой угрюмый? Мы доброе дело делаем. Наоборот хорошо. Не за чем нам ещё больше крови проливать.

Доброе дело — охранять ублюдка, лишившего Данзо возможности стать государем. Убить бы и его, и Хирузена. С такими глупыми инфантильными мыслями Сару будет бездарным правителем и растеряет все свои земли, лишь бы «кровь не проливать». Пролить кровь врага на поле битвы — это благородно, так и должны поступать воины. Сару улыбается на его недовольную моську. Данзо всегда угрюмый, и он любит поднимать ему настроение. Хотя бы в такие редкие моменты они могут спокойно поговорить друг с другом, без его истерик.

— Я знаю как поднять тебе настроение, — хитро сощурился Хирузен и достал из поясной сумки бутылку. — Это настойка на праздник Солнцестояния от клана Сенджу, мне Тобирама отдал. Хочешь попробовать?

Данзо хмурит глаза и надувает губы, прежде чем выхватить из неловких рук Хирузена бутылку. Он выпивает несколько глотков и шмыгает носом.

— Крепкая, — сухо заключил он.

— А то, — Сару аккуратно возвращает себе бутылку. — Правда с семейной настойкой твоего клана не сравнится. Когда ты снова меня ею угостишь? — он замечает недовольные надутые губы и смеется. — Ха-ха, не жадничай, не только мне она по нраву.

— Поглядим. Как вести себя будешь, — отворачивается Данзо. — Я сам её делаю. Это работа не быстрая.

Хирузен неловко прочистил горло. Данзо всегда вёл себя при нём странно. То он добродушный, то злой, то он ему улыбается, но потом кричит на него, то он не даёт себя трогать, то, наоборот, аккуратно касается плечом. Хирузен никогда его не понимал. Даже сейчас, после доброй битвы и празднования их победы, Данзо сидел от остальных вдалеке и не выказывал никакой радости. Вечно он так: его невозможно понять, в особенности Сару. Хирузен всегда интересовался мыслями в этом вечно сморщенном от раздумий лбу. О чём Данзо так страстно размышляет каждый миг его жизни? Почему вечно так напряжён и бдителен, не позволяя себе расслабиться? Что скрывается за неприступной стеной его тяжёлого характера?

Хирузен неловко отпивает из бутылки и морщится, снова делясь с товарищем настойкой. Данзо без сопротивления угощается.

— Да и юность нам дана не только для войны и учебы, а для мелочных радостей и беззаботной чувственности, — мечтательно вздохнул Хирузен. — Только молодыми мы можем познать всё разнообразие любви и свободы, — он немного помолчал, будто бы раздумывая над какой ещё глупостью, и повернулся к товарищу. — Ты целовался когда-нибудь?

Такое Данзо даже не интересует. Подумаешь, не целовался; зато он лучший в выпуске, будущий капитан отряда АНБУ и патриарх великого дворянского клана страны Огня. Не больно-то много он потерял. Поцелуи не помогут ему приблизиться к заветной власти, только упорная работа, стойкость духа и тела. Подобные скабрёзности и пошлости только развращают разум, а Данзо дисциплинировал себя и обвязал такими путами, какие ни одному поганому альфе не разрушить. Они могут сколько угодно распускать перед ним феромоны и бахвалиться мускулами, на Данзо ничего не подействует. Он знает, что сильнее и лучше всех этих альф.

— Тебя это не касается, Сару, — злобно хмурится он. — Что? Хватит так смотреть. Я не целовался. Мне это не интересно.

Хирузен шумно усмехнулся и теперь полностью повернулся к соратнику, слегка прикрыв глаза.

— Ты красивый, — улыбнулся он. — Удивительно, что ты не целовался, — и добавил следом смущённо. — Я думал ты и Кагами пара.

— У нас не такие отношения, дурень, — ворчит Данзо и теснее вжимается подбородком в предплечья. — Мы тебе не подобны, ведь ты, волокита, с кем ни попадя целуешься. Всех, поди, заслюнявил из наших товарищей. А я этого выше.

Не всех. Одноклассников целовал: Кохару, Митокадо, даже Кагами тайком от его ревнивого друга, но Хирузен ни разу не целовал Данзо. Он всегда был против таких проявлений эпсилоновской симпатии: не любил объятья, поцелуи, не играл с ними в бане, более того, в бани никогда не ходил. Бывало, они эскортом путешествовали, и команда парилась вместе, но Данзо не присоединялся, а только настойчиво тянул Кагами за собой. Ванну они принимали в гостинице. У альф бывают немного вульгарные игры, даже противные для омег, как, например, мериться гениталиями или соревноваться, кто обмочит стену выше всех. Альфы не чурались тел друг друга, но Данзо в корне пресекал подобное с ним поведение. Казалось, ему противно разговаривать с альфами, и он сдерживал себя от выражения отвращения. Многие догадывались о его слабом звене, но из-за неадекватной и, вероятно, болезненной для интересующегося реакции боялись спросить. Зная это, Хирузен решался на безумство. Он выпил большой глоток для храбрости и поморщился.

— …а ты не против, если я, — неловко помялся Хирузен, нервно сжимая потные кулаки. — Ну… ты понимаешь…

Данзо заинтересованно повернулся к нему. Хирузен увидел его спокойное лицо, он наконец-то не хмурился. Его товарищ загадочно возбуждён, его зелёные глаза блестят мягким огоньком от костра. Быть может, сейчас он ему позволит приблизиться к себе хотя бы чуть-чуть. Один раз. Хотя бы на мгновение снова прикоснуться к нему, как когда он ему разрешал. Сколько же лет прошло. Ждать его ответа тяжело, зная Данзо, он может отреагировать непредсказуемо, в особенности с Хирузеном. С Хирузеном Данзо всегда вёл себя непредсказуемо.

— Дурак. Я не умею, — бормочет Данзо и кротко прячет взгляд.

Хирузен мягко улыбнулся и, аккуратно приблизившись к лицу друга, невесомо коснулся его губ своими. Мягкие. Он слегка сжал его верхнюю губу и глубоко вздохнул. Снова чувствует его запах — приятный, сладко-зелёный запах детства. Данзо никогда не позволял ему его вдыхать, но тайком, когда он не видит и не чувствует, Хирузен это делает. Ему всегда он нравился, больше всех нравился его запах. Данзо повторил за соратником и закрыл глаза. Он странно себя чувствует, и либо это из-за крепкой настойки клана Сенджу, либо из-за того, что делает сейчас Хирузен. Данзо никогда не целовался и не знал, как правильно ему на это реагировать. С одной стороны, ему интересно, с другой — как будто бы немного неловко или даже волнительно. Сложный коктейль чувств. У Хирузена мягкие тёплые губы, он пахнет фрезиями и лёгким алкогольным шлейфом. Он пахнет мягким мускусом, прелестным мягким мускусом.

Хирузен отнялся от лица друга и ласково улыбнулся. Данзо смотрит на него и не понимает чувств от произошедшего, хотя, казалось, сейчас между ними произошло нечто особенное.

— Это было даже мило, — неловко улыбнулся он. — Ха-ха. Глупость какая-то, — и усмехается. — Ничего особенного, даже не стоит потраченного времени.

Но этого было недостаточно.

Хирузен смотрел на него и не мог налюбоваться его красотой. Данзо так красив, так изумительно складен, всё в его лице привлекало Сару на каком-то животном уровне. Он не знал, почему Данзо так грациозен и по-дворянски изящен, почему его стан полон лоска и гордости, и не знал, почему его так привлекала эта стать. Он будто сошёл с полотен картин романтических рыцарских эпох, будто аккуратные линии его лица выписывал талантливый мастер, и использовал он в красках своих хрусталь и серебро. Хирузен никогда не понимал своих чувств к Данзо, списывая их на дружескую признательность или на товарищеское доверие. Они с Данзо дружили с самого детства, поэтому все эти неразборчивые чувства не пугали его, пускай и не были поняты. Хирузен относился к этому спокойно. Альфам не стыдно восхищаться красотой и феромоном других альф, однако с Данзо это было по-особенному.

Сару аккуратно приблизился к соратнику и как-то загадочно улыбнулся. Протянув руку, он невесомо огладил его щеку, нетерпеливо выдыхая. Юный Шимура засмущался, но не взорвался истерикой, ему интересно задуманное Хирузеном, ему интересно, сделает ли его товарищ ещё какую-нибудь необычную глупость с ним. Он взглянул в его глаза и нервно поёрзал — опять эти алые глаза возбужденного альфы. Слишком интенсивный феромон. У него скоро гон, но Данзо почему-то не боялся.

— Мне так нравится… — тяжело выдохнул Хирузен с пьяной улыбкой, огладив его щёку. — Твой запах… Больше всех нравится твой запах...

Данзо подозрительно сощурился, и, даже не успев должным образом осознать случившееся, как Сару впивается в его губы и валит на землю. Его дыхание горячее и лихорадочное обжигает кожу и губы, он вдыхает феромон омеги с особым усердием и, страстно зарываясь в его рот, оглаживал талию своего друга.

— П-подожди…ах… — юноша извивается от этих настойчивых ласк и прерывисто дышит. — М-м-м… н-нет…

Сару поднимает края водолазки вверх и припадает губами ко взбухшим соскам, зажимал их губами, облизывал и покусывал, и, чувствуя, как дрожь этого возбужденного тела реагирует на эти ласки, только настойчивее истязал чувствительную кожу.

— Какой же ты красивый… — совсем уж вульгарно бормочет Сару и вновь глубоко целует юношу.

Пока он страстно поглощал его сладкое дыхание, его рука, тесно оглаживала грудь, спускалась ниже и легла на пах Данзо. Он нагло массировал ладонью выпуклость в паху, и из-за этого интенсивного трения о клитор омега извивался и прерывисто дышал. Данзо всё еще использовал метод дедушки по сокрытию своего пола и даже не думал, что это когда-нибудь ему понадобится. Однако это всё равно не спасло его от домогательства. Трение о чувствительный клитор ощутимое и плотное, он давно не мастурбировал, и теперь каждое касание о вульву откликается в нём особенно ярко.

— П-подожди… Хиру… Хирузе-ен… — тяжело дыша, он извивается и слабо отпихивает альфу от себя. — Н-нет… Н-не н-надо… Я ещё ни разу... М-м-мф. Ах, н-н-н…

Только Хирузен не остановился:

— Хочу возлечь с тобой… плевать, что ты альфа…

Сару уже рычит, уже себя еле контролирует, раз позволяет себе говорить подобное. Омега может его спровоцировать, даже если альфа не осведомлён о его настоящем поле. Это плохо, это очень плохо, Данзо странно себя чувствует, ему не хочется этого, но жестоко реагировать на это он тоже не хочет. Так всегда было.

Хирузен уже пытается нащупать промежность, и Данзо вздрагивает. Если Хирузен сейчас почувствует влагу, то всё поймёт. Юноша приходит в себя, его будто шибануло током от этих действий, и он еле подавляет в себе глубокие вдохи, не позволяет себе провокационно извиваться на каждую ласку, наконец торопливо отпихивая слабыми руками товарища от себя. Сару будто не чувствовал этого, поглощенный своей похотью. Сквозь ткань он уже массировал преддверие влагалища, и Данзо задыхается от ярких чувств — удовольствия и ужаса, и будто услышав его стоны, он только настойчивее массировал ладонью.

Целует его шею, ключицы, оставляет на коже горячие влажные следы, дышит тяжело и томно прямо в подбородок. То, что случилось десять лет назад, повторяется опять. Данзо понимает: Хирузена всегда влечет к нему. И это бесит более всего. Данзо видел его вечным соперником, но Хирузен — нет, Хирузен видел в нём «омегу», чувствовал его скрытое ото всех нутро и желал с ним спариться. Так было всегда, и это всегда унижает Данзо.

— С-сару… п-пожалуйста! — срывается он на громкий умоляющий шёпот, сжимая широкие плечи.

Хирузен испуганно вздрогнул и торопливо отнимается от своего друга. Он наблюдает за его нервной реакцией и неловко заламывает пальцы.

— …ты не хочешь? — виновато пробормотал он, сжалобив взгляд. — Извини. Я не хотел тебя оскорблять или пугать, просто увлёкся, я видимо напился, да и гон скоро. Прости.

Данзо нахмурился и отвёл взгляд, с каким-то наигранным презрением вытирая рот от слюней альфы. Он резко поднялся на ноги и убежал вглубь леса. Хирузен тоскливо смотрит ему вслед — ему противно, да? Хирузен опять всё испортил, был торопливым и неаккуратным со столь кротким существом. Данзо страшится любой чувственности, вздрагивает от каждого касания, не даёт себя обнимать и трогать, даже оголяться боится. Хирузен ведь это знал и всё равно не удержал себя в руках.

Данзо убежал как можно дальше и спрятался за деревом. Он нетерпеливо нырнул рукой в хакама и ощупал набухшие влажные губы. Он вновь разозлился на Сару, ведь ему пришлось просить его остановиться, но не более, а он ведь и ударить мог! Выскочка, пользуется своим положением будущего государя и позволяет себе такую низость, принуждая Данзо ему подчиняться. Данзо никогда не будет ему подчиняться. Он лучше его во всем. Однако эти гневные размышления не останавливают его от мастурбации. Он ложится на землю и, широко раздвигая ноги, нетерпеливо касается вульвы, размашистыми и быстрыми движениями доводя её до пика удовольствия. Ему приходится плотно сомкнуть рот и впиваться в свои губы, лишь бы его никто не услышал. Если Тобирама узнает о его поле, он лишит его чина и изгонит из эскорта. Он должен избавиться от возбуждения, чтобы феромон не усилился.

— Ч-чёртов Хирузен и его ч-чёртов феромон, — еле бормочет Данзо не переставая ласкать себя пальцами. — Д-дурак. Спровоцировал… М-м-мф…

Его алые глаза, его жадный взгляд альфы. Сару так его желает, он так хочет войти в него, так хочет оплодотворить его. Ну почему это так возбуждает? Данзо его терпеть не может и всё равно не может остановить руку, из раза в раз вспоминая случившееся. Его сексуальный запах, феромон этого глупого наследника Сарутоби слишком ярко на него действует, Данзо с ума сходит от его мускуса. Его бесподобный цветочный сад, его бесподобный страстный секс, его бесподобная утренняя чувственность и сплетение влажных тел.

Он ведь воинствующая омега, он наследник великого клана, вестник воли своего великого дедушки, ему нельзя вести себя как какая-то глупая омега. Ему нельзя поддаваться этой ничтожной омежьей сути. Он не позволит несправедливым решениям государя сломить его и лишить амбиций. Его тайна — это прямой путь к победе, он сохранит её во что бы то ни стало. В следующий раз, когда Хирузен опять попытается совратить его, он отреагирует более жестоко.

— Не позволю ему обыграть меня, — злобно цедит он сквозь зубы. — Я не позволю Тобираме обыграть меня. Эти долбанные альфы перешли дорогу не тому человеку.

***

Шествие омег началось спустя нескольких таких пылких речей. Только убедившись в абсолютной лояльности омег, убедившись в достаточном их количестве, Бивако начала своё гордое, но мирное шествие.

Отличительной особенностью суфражисток была их одежда. Омеги укорачивали свои сарафаны и оголяли ноги, под низ они носили галифе. Вместо туфель обували сапоги или сандалии. И как в претензию они укорачивали свои рукава, ярко демонстрируя своё презрение к дворянским устоям. По традиции омеги покрывали шеи шарфами и лентами алыми или белыми, выказывая своё семейное состояние, суфражистки не носили их, ведь считали подобное оскорбительным, будто они носили клеймо потенциальной рабыни. Подобный вид отпугивал и злил альф, множество суфражисток подвергались приставаниям и нападениям, но, стоя друг за друга горой, отбивались от них с похвальным усердием. Бивако одна среди них, кто носила альфачий военный камзол, это было единственным проявлением дворянства, какое она себе позволила. Этот кафтан принадлежал некогда её дедушке, а потом её отцу. Она чтила их жертву и величие, выказывала гордость за свой клан, выжигала глаза альфам столь непозволительным для омеги нарядом. Бивако даже такими мелочами желала с ними бороться.

Со всех границ города стекались неравнодушные омеги и внимали пылким речам их предводительницы. Бивако вновь бодро кричала вдохновляющие фразы и заводила толпу на решимость, искореняя в них страх перед потенциальным проигрышем. Ведь Бивако плевать на это, она готова провести столько шествий, сколько понадобится, лишь бы выбесить этим советников и заставить их обсудить изменение конституции. Она хотела возбудить в омегах волю к свободе и равноправию, заставить воспламенить их сердца недовольством из-за их тягостной судьбы. Она управляла их эмоциями, ведь сама была ими поглощена.

— Те, кто не двигаются, не замечают своих цепей! — кричала она воинственно и громко. — Если люди молчат, то наша обязанность - поднять свой голос в защиту наших идеалов! Мы будем кричать, разорвём наши глотки грозными криками и заставим наших поработителей услышать голос их матерей, жён и сестёр! Альфы воспринимают наше недовольство за ненависть, за жалкое нытьё, каждый раз, когда мы отказываемся быть ковриком для их ног!

И каждая омега, слыша эти слова, откладывала свои дела, покидала свои магазины и лавки и заинтересованные следовали за ней. Масами и Мито поддерживали их храбрость и только громче заводили толпу своими поощряющими криками:

— Быть омегой - это не значит давать альфам управу руководить нашей чувственностью! — кричит Масами. — Мы вступаем с ними в брак не ради рабского услужения, а от желания быть с ними единым целым, но, очевидно, они презирают наше право на справедливую любовь, ломая нас этими оскорбительными законами!

— Неужели вам не надоело это? — поддерживающе вмешивается Мито. — Неужели вам не надоели эти бессмысленные жертвы во имя призрачного процветания государства? Какое же это государство, как оно может быть великим, когда половина его граждан страдают от притеснения? Тобирама принимает наш социальный потенциал за мусор, явно пренебрегая нашим существованием!

Толпа омег всё охотнее присоединялась к шествию, восхищённо внимая словам этих боевых товарок. Внутри них кипела страсть и воодушевление, желание участвовать в этом великом желании изменить общество. Каждая из них благодаря вере Бивако, Масами и Мито чувствовала свою потенциальную полезность, чувствовала, будто от их действий они в самом деле могут что-то изменить. Это в корне отличалось от презрения и игнорирования Тобирамой их проблем. Омеги впервые почувствовали себя нужными, впервые ощутили желание жить и бороться. Омеги впервые увидели свою жизнь в иных красках.

Данзо и Кагами продолжали заинтересованно наблюдать за ними. В самом деле, это было удивительно. Всего за месяц Бивако значительно увеличила количество последователей и никого-нибудь, а омег, тех, кто всегда опасался любой агрессивности. Данзо видел в этом хороший политический потенциал, ранее не воспринимая это движение как-то нечто серьезное, наконец, убедился в стойком и упорном желании этой троицы хоть что-то изменить. Омег в самом деле было много, они шли по широким улицам спокойно, строевым порядком, и всей толпой скандировали речам суфражисток. Их гул сотрясал стены города, и каждая альфа и омега, каждый гражданин Конохи слышал этот воинственный клокот. У каждого была своя реакция — усмешка, недовольство, злость, безразличие или вдохновение. Бивако не желала никого оставить равнодушным к их шествию, чем больше людей узнают об их намерениях, тем лучше, пусть слухи дойдут до каждой деревни и города страны Огня. Данзо нравился её стиль, а Кагами влюбчиво слушал эти речи, полные гордости за свой пол, и еле подавлял в себе желание присоединиться. Он посмотрел на своего друга игривыми глазами, а потом повернулся обратно.

— Я вновь вижу твой заинтересованный взгляд, — улыбнулся он. — Что ты задумал?

— Им не хватает жёсткой руки, — задумчиво бормочет Данзо. — Её толпа эмоциональна, и ей этим тяжело управлять. Политику всегда должно сохранять хладнокровие. Вряд ли Бивако, Масами и Мито хотят спровоцировать кровавую революцию. Бивако - хороший оратор, но ей не хватает политического опыта.

— И ты готов обучить её этому? — кокетливо продолжил Кагами. Данзо усмехнулся.

Ранее он слишком очевидно присоединяться к ним не хотел, но теперь его неуправляемая ярость толкала на порыв. Тобирама лишил его права на престол, Данзо теперь смысла нет проявлять к нему лояльность, поддерживать его политический метод, бить перед ним челом и что-то советовать, нет более цепей, которые сковывали разум на игнорирование стремления изменить положение омег в обществе. Желание подгадить государю росло пропорционально тому, сколько раз он видел довольную морду Хирузена. Эти девушки способны удовлетворить его желание мести. Полные ярости и недовольства омеги поддаются любой манипуляции и, в отличие от старых и глупых советников, обладают самым важным качеством — решимостью.

Подошедшие к резиденции государя омеги скандировали свои пылкие требования: «Долой авторитаризм!», «Дайте омегам права!», «Мы требуем равноправия!». Тобирама не ответил, потому что он опять уехал в другой город на совещание. Зато на встречу к омегам вышли советники. Они созывали Учиховскую полицию и джоннинов и требовали немедленно разойтись, пока их силой не разгонят по домам.

Бивако, увидев их, преисполнилась яростью:

— Вот эти крысы, не дающие нам аудиенции с государем! Вот те, кто встали на нашем пути, удовлетворяя свою гордыню и никчёмные амбиции!

Толпа неодобрительно завыла, некоторые особо разъярённые и храбрые сминали вырванные листы из книги Домостроя и бросали в них. Советники со всей присущей им трусостью зашли за спину полиции, еле слышно им что-то бормоча. Капитан учиховской полиции, барон своего клана, руководящий органом исполнительной власти города, Манабу Учиха, который славился жестоким и тяжелым нравом, поднял руку, будто давая знак своим подчинённым. Данзо узнал его неприятное лицо, он один из тех, кто не утратил презрения к Кагами из-за поступка его отца, поэтому Данзо ненавидел его по-особенному.

Он крикнул плотным и грубым басом:

— Последнее предупреждение, омеги, убирайтесь отсюда иначе последствия будут болезненными.

Бивако кричит в ответ:

— Государственные псы на привязи подлеца! Вам обязано охранять своих граждан, а не ублюдков-подлиз из этой бесполезной шайки мелких чиновников!

— Я предупреждал, — хрипит в ответ Манабу.

Его люди бросили из пальцев тонкие синие нити, связывая некоторых омег и заставляя их упасть, они делали это, чтобы обезвредить особенно настойчивых бунтарок. Большинство сложили вместе пальцы и, набирая в легкие воздух, выпускали в толпу водяные шары. Учихи обладали такой способностью, полиция использовала её, чтобы обезвредить максимальное число бунтовщиков — этот шар захватывал человека внутрь себя, отрезая доступ к кислороду.

Данзо среагировал моментально, Кагами среагировал также благодаря их метке. С содрагающим стены грохотом Данзо приземляется на землю, крупные куски щебенки разлетаются в сторону, и клубы пыли поднялись вверх, отрезая полиции доступ к наблюдению. Кагами и Данзо воспользовались совместной техникой: благодаря изумительной поддержке огня и воздуха они усилили направленный на Учих огонь, и столкнувшиеся стихии взорвались плотным паром, заполнив пространство вокруг. Омеги увидели в том знак и, помогая связанным соратницам, разбежались в разные стороны. Бивако, Масами и Мито остались, с пылкой заинтересованностью разглядывая спины своих защитников. Как только Данзо и Кагами повернулись к ним и как только троица узнала их, они также убежали в тёмные узкие улочки города. Кагами схватил Данзо за руку и, прыгнув на крышу дома, они скрылись с глаз полиции.

После случившегося омеги тихо отсиживались. Видимо, Бивако продумывала новые стратегии и способы достучаться до Тобирамы. Её главная проблема — в незнании местоположения государя: каждый раз, как они приходили в имение, каждый раз, как договаривалась о встрече и просила аудиенции, все дружно уведомляли об его отсутствии. Тобирама вечно отсутствовал либо посещал дружественные или нейтральные страны, созывал думы и советы, убеждался воочию о процветании своих городов и следил за коррупционерами, ворующими его деньги. Таким, по обычаю, он отрубал руки и вешал. Он постоянно был чем-то занят, но не проблемами омег, и Бивако изводилась желчью от этого. Как такое поведение не демонстрирует его пренебрежение? Она уже не знала, что ей делать. Мито и Масами поддерживали её, но пылкий нрав Бивако, её обида, её злость и её скорбь стремились к радикальным и жестоким методам. Она пока не рассказывала своим подругам о своих мыслях, ведь не знала их реакции. В тайне же она хотела явно продемонстрировать их отчаянное положение и заручиться их абсолютной лояльностью.

Увиденные ею ранее альфы глубоко заинтересовали её. Прежде она не видела, чтобы альфы с таким рвением защищали суфражисток. Они не проигнорировали опасность, угрожающую им, и храбро противостояли полиции. По их комплекции и способностям она поняла, что они воины и весьма сильные. Среди омег Бивако лишь десятки были чему-то обучены, и то не мастерски, и Бивако с досадой принимала это, видя в этом их главную слабость. Она всё обдумала и здраво взвесила и всё же согласилась поговорить с этими альфами. Масами знала, где живет сын коллежского советника, и попросила её пригласить эту пару на разговор. Они встретились в имении Бивако, чтобы никто их не подслушивал. Когда Кагами и Данзо зашли внутрь, они увидели Бивако, сидящую за столом, она явно была напряжена предстоящей дискуссией, а ещё они почувствовали на себе ледяной и надменный взгляд Мито, её взгляд так кричит о её высоком происхождении.

Они сели напротив друг друга, и Бивако начала говорить.

— Я представлюсь, — серьезно заговорила она. — Моё имя - Бивако. Я - единственная наследница клана Исидзия. Одна из лидеров суфражистского движения, — она выжидающе взглянула на своих товарок.

— Я - Масами Учиха, — улыбнулась она пухлыми губами. — Я - единственная дочь патриарха пятой ветви. Может, вы знаете меня по прозвищу «матушка».

— Мито, — холодно бросила дельта, не разъединив скрещённые на груди руки. — Мито Удзумаки.

Бивако вновь выжидающе осмотрела двух друзей и вскинула подбородком. Данзо усмехается.

— Меня зовут Данзо, — важно представился он. — Единственный наследник клана Шимур. Я капитан отряда АНБУ, состою в эскорте государя Тобирамы.

— Я Кагами Учиха, — улыбнулся он. — Единственный сын патриарха от седьмой ветви. Я состою в команде АНБУ. Также член эскорта государя Тобирамы.

Бивако дерзко и удовлетворенно усмехается, очевидно, брошенная новость избавила её от напряжения:

— Хах, дерзко, — оскалилась она. — Сам эскорт Тобирамы восстаёт против его деспотичного правления, — она оглядела алые пояса друзей и хмыкнула. — А вы точно альфы? Не похожи вы на них.

— Это ещё почему? — нахмурился Данзо.

— Вы слишком красивые для альф, — едко ухмыльнулась она и подмигнула.

Кагами не сдержал смеха, Данзо сдержанно улыбнулся. Окончательно избавившись от подозрений, Бивако деловито оперлась предплечьями о стол и сцепила пальцы в замок.

— Я признательна вам за недавнюю защиту моих девочек, — мягко, но не без внутренней силы начала она. — Вы обладаете силой и используете её для защиты слабых и обездоленных, а это благородно, и я вижу и уважаю вашу честь, — она помолчала, решаясь на что-то. — Я хочу знать ваши мотивы. Вы не единожды предлагали свою помощь, я отказалась, но ваш недавний поступок изменил моё мнение о вас. Что вы хотите от нас?

Кагами ответил так же серьёзно:

— Твоя речь, произнесённая на юбилей гибели наших кланов, тронула меня до глубины души. Я разделяю твою скорбь и злость, я разделяю твоё бремя наследницы, лишившейся своей семьи. Мой отец погиб, моя матушка погибла, я любил их глубокой искренней любовью, и Тобирама отнял у меня эту любовь.

Бивако поджала губы и слегка опустила взгляд.

— Несмотря на преданность и лояльность моего дедушки, генерала военного полка государя, Тобирама отправил его на смерть, — продолжил за другом Данзо. — Я же вижу в вас политический и социальный потенциал, но ваши методы грубые и неотёсанные. Я обладаю нужным опытом и знаниями, чтобы структурировать ваше движение и довести его до совершенства, — он едко усмехнулся и покачал головой. — Однако не буду лукавить, моё главное желание - это поднасрать Тобираме.

Бивако захохотала и громко ударила кулаком по столу. Масами и даже Мито улыбнулись на эти слова.

— Другой разговор! — воскликнула Бивако. — Самая лучшая мотивация, ха-ха!

И в этот особенный день судьбы их крепко переплелись друг с другом.