I Судьба его матери (1/2)
Утро началось с того, что летучая мышка разбудила советника в семь утра, врезавшись в окно. Она принесла письмо, где Орочимару размашистым торопливым почерком просил Данзо немедленно прийти к нему в имение. Он просил страстно и настойчиво, в письме писал о «мозг взрывающем» открытии, и отметил, что если он не придёт, то Орочимару явится лично. Данзо бы на это посмотрел. Он редко видел такое торжественное возбуждение у своего друга и гадал, вытекает ли это из того, что Данзо разрешил ему исследовать сперму своего воспитанника или из чего-то иного. Прошёл уже месяц с начала его исследований доминантного ДНК, что-то ведь Орочимару должен был найти. Господин Шимура хоть и далёкий от науки человек, но даже он не мог противиться страстному рвению доктора рассказывать о своих исследованиях. Он понимал не всё, частями, но признавался, что нередко сам ожидал очередных открытий этого любознательного шкодника. Однако с каждым годом его желание узнавать что-то новое о своем теле — падало и падало вниз, пока и вовсе не затерялось среди чувств страха и безысходности. Он шел с мыслями гнетущими, готовый к любой плохой новости, и всё же теплился внутри маленький огонёк надежды, что очередное открытие друга не ввергнет его в отчаяние. Орочимару просил его прийти лично в свои покои, а не в процедурную, — ещё одна настораживающая деталь. Значило это то, что разговор будет очень личным и серьёзным, лишённым их привычной игры в «доктора и пациента», а значит Орочимару желал создать условия для этого разговора мягкие и «домашние». Он знал о ненависти Данзо к его процедурному кабинету, он знал о ненависти к запаху спирта и резины, и ненависти к лампе белого накаливания, висящей прямо над процедурной койкой. Что бы Орочимару ему не сказал, он хотел, чтобы господин Шимура чувствовал себя в безопасности. Спальня Орочимару, верно, самое безопасное место во всём уезде. Сюда никто не осмеливается даже стучаться. Поэтому Орочимару сразу и открыл ему дверь, стучаться сюда смелился только господин Шимура.
Завидев гостя на пороге, он торжественно распахивает глаза и силком тянет внутрь, крепко запирая дверь на ключ. Его дыхание спёрто, а руки дрожат. Он поворачивается к советнику и поджимает губы, так и демонтируя всем своим видом нетерпение. Выглядел он потрёпанным, но Орочимару всегда так выглядел после бурной бессонной ночи в своей лаборатории: собранные в небрежный пучок волосы, пятна кофе на лабораторном халате, искусанные губы и ногти и заляпанные, черте чем, очки. Его движения становились рваными и резкими, как при нервном приступе и всё потому, что он выпил шесть чашек кофе. Такие практики происходили внезапно и были иронично названы атеистическим доктором «божьим посланием». Он лежал на кровати часами, ворочался, не мог уснуть под натиском мыслей — и эти мысли были столь гениальны и умны, что Орочимару сдавался, прыгал с кровати и бежал все записывать. Эта ночь не исключение. Он провёл столько опытов, сколько не проводил за последние полгода и очевидно, очень этому рад.
— Ты не поверишь, что я узнал о тебе! — нетерпеливо воскликнул он и взмахнул руками. — Ты не поверишь!
Господин Шимура озадаченно осматривается, будто выискивал в комнате ответ, но вскоре снова смотрит на доктора с тенью подозрения на лице. Это нервное возбуждение пугает, Орочимару редко проявляет такие громкие чувства. Он и кричит то редко. Данзо не хочет связывать это состояние с какой-то новой информацией о своём теле. У него плохое предчувствие.
— Меня одновременно пугает и обнадёживает твой помешательный тон, — нервно пробормотал он. — Почему не в процедурной встреча? — он знает ответ, но хочет услышать его от доктора лично. Орочимару широко улыбается и отмахивается.
— Эта тема слишком деликатная, я не хочу, чтобы кто-либо ещё об этом узнал, — доктор проговорил это скороговоркой, торопливо и нехотя, и наконец вздыхает, чуть ли, не подпрыгивая ближе к другу. — Ну всё, не могу больше терпеть, моё невероятное открытие! Готов? Лучше сядь, — саннин сощурился, в ожидании, и господин Шимура садится на край кровати, не отнимая от друга волнительного наблюдения. Сердце зашлось беспорядочными, громкими ударами.
Орочимару, будто почувствовав, как недостаточно он напугал Данзо, подходит ближе и глубоко посмотрев тому в глаза, мерно и чётко проговаривает заветные слова:
— Ты могущественная омега, — он с улыбкой, отпрянул от господина и взмахнул рукой. — Почти. Как бы нет и как бы да.
Данзо с минуту смотрит на него широко распахнутыми глазами. Казалось, внутри него происходит болезненное раздумье, но внезапно он утерял всякое чувство. Супротив, пустота полностью поглотила его средостение. Холодная, высасывающая все отличные от неё чувства. Сколько бы Данзо на него не смотрел, в ожидании возгласа: «Шутка!» — этот желаемый момент всё не наступал. Орочимару серьёзен, его блеск в глазах, его тон, его движения — всё это выдавало его честные намерения. Данзо сглатывает спазмы в горле, судорожно выдыхает и качает головой. Глупость. Нет. Это неправда. Он ошибся. Учёные ведь могут ошибаться.
— Нет, такого не может быть, — с усердием противостоял Данзо и сощурился. — Это невозможно, Орочимару. Я не был рождён от высшего звена и никогда им не обладал. У меня в роду почти не было могущественного генома. Быть может дед. Не помню. Но отцы и мать точно нет, — он говорит уверено, но голос дрожит, Орочимару слышит это и скрещивает руки на груди. Он ждал этого момента, ему есть чем крыть. Господин Шимура не хочет принимать это, отрицает очевидное, тогда старый друг силой вырвет его в реальность.
— Да. Всё верно, — улыбнулся доктор. — Ты не обладаешь могущественным феромоном от рождения.
— В смысле «от рождения»? — вздрогнул советник. — Он таким стал?
— Он таким стал! Ох, наконец-то я могу выговориться! — Орочимару бежит к письменному столу и достаёт стопку бумаг, найдя нужные, он возвращается и всучивает их в руки советника. — Я изучал выделения твоей секреции долгое время. Мои исследования были неточны, из-за воздействия моих же лекарств на твоё тело, но сейчас, я могу утверждать, что твой феромон из-за столь долгого воздержания и этих уникальных ложных овуляций стал могущественным, а не был таким дарован от рождения, — улыбнулся он, с явной гордостью, и ткнул пальцем в абзац на бумаге, написанный рядом с весьма детально изображённым скелетом ДНК. — Твой образ жизни пробудил спящий ген доминанта «Y-786», который, видимо был изначально в твоём наборе генома. Кто-то из твоих родителей точно был доминатом. Смею предположить, организм так отчаянно стремится продолжить род, что смог открыть этот ген и я подозреваю, именно из-за него твоё тело выделяет ненормальное количество гормонов. Ты становишься жертвой своего же собственного могущественного феромона. Эти вспышки ложной овуляции происходили не из-за чужих феромонов, как я раньше думал, это твое же собственное тело откликается на него.
Данзо ошарашенно проморгался. Всё, о чём сейчас говорит Орочимару — звучит как чушь. Доктор дал ему бумаги, желая на своих же записях продемонстрировать понятнее, но эти записи только путают. Здесь описано столько всего, использовано столько терминов и сложных слов, и размашистый почерк Орочимару не помогал понять написанное лучше. Господин Шимура нервно трёт переносицу, доктор учтиво даёт ему время всё переварить. Такое тяжело понять и тяжело принять, ведь это противоречит известной школьной программе биологии и урокам сексуального воспитания. Орочимару сам несколько часов заставлял себя поверить в результат своего открытия. Даже щипал себя, убеждаясь в реальности происходящего.
— Я жертва своего же феромона? — с явным скептицизмом проговаривает Данзо. — То есть эти овуляции были из-за него? Что за чушь?
— Именно! — пылко воскликнул Орочимару. — Это удивительно, я никогда не встречал ничего подобного, — Данзо не разделял его восторга, а только устало опёрся лбом о ладонь, с тяжёлым взглядом наблюдая за волнительно бродящим по комнате доктором; тот говорил страстно, не стесняясь эмоциональных жестов, по нему видно, как он жаждал рассказать своему другу обо всём. — Мне не давала покоя мысль, почему эти ложные овуляции такие неопределённые, почему факторы их провокации такие разные, но теперь всё встало на свои места. Твоё тело не предназначено для выработки доминантного феромона, ты всё ещё среднее звено, но с доминантным феромоном, поэтому тебя и бросает в течку, когда ты его используешь.
Господин Шимура опять трёт лоб и болезненно жмурится, голос его, с каждым таким объяснением, становился всё более сиплым и страдающим:
— Это какой-то бред… Глупость. Я же омега и феромон у меня омежий.
— Да, — Орочимару наклонил голову. — Но те самые белки, что провоцируют течку и гон, у омег и у альф, одинаковые. Я назвал их «патенины», — не без гордости сказал он. — Феромон извне выходит омежий благодаря половым железам, он же состоит не только из них, но так же из белков и клеток микробиомы, а в крови патенины существуют без примесей. Тело не различает патенины альфы и омеги, если они исходят изнутри. Именно они поступают в твою кровь, — доктор задумчиво трет подбородок пальцами. — Каким-то невообразимым образом, твоё тело открыло доминантную выработку патенинов. Ты представляешь? Твоё тело, научилось вызывать овуляцию самостоятельно, твоим же собственным феромоном, игнорируя связь! По этой причине, доминантные альфы от него сходят с ума. В твоей крови такое безумное количество патенинов, что феромон не только тебя принуждает к спариванию, но и всех вокруг.
Гормоны патенины отвечали за половое влечение в течку. Высшие звенья обладали высоким уровнем патенинов в крови, и благодаря белкам и усиленному кровотоку, давали феромону силу подчинять остальных воле его владельца. По причине, что могущественные альфы и омеги умели растворять связь средних омег, — люди с таким придыханием к ним относились. Ген доминанта способен выделять патенины гораздо чаще и в больших количествах, чем в других звеньях, а высокий кровоток позволяет телу не задерживать их внутри надолго и сразу же отпускать в феромон. Средние звенья не способны на такое. Орочимару считал ген доминанта особенным видом мутации и предполагал, вероятно, каждое могущественное звено в имении одного общего предка. Тело господина Шимуры, будучи средним звеном, управлять могущественным феромоном не умело. Патенины кучковались, собирались в высокие популяции и гоняли по кровотоку, не находя выхода. Так как Данзо среднее звено, его кровоток не обладал достаточной силой, чтобы выделить абсолютно все гормоны в феромон, и они возвращались обратно. Тело не воспринимало это, и выделяло ещё. Орочимару даже представить страшно каким бы обернулся его феромон, если бы Данзо всё-таки обладал высоким оттоком крови высшего звена — быть может только одним феромоном, господин мог бы убивать людей. Его организм, выражаясь простым языком, сумбурно сам себя провоцировал на течку, как если бы Данзо слышал фермон доминантного альфы в гоне. То, что господин Шимура всё ещё функционирует и сохраняет ясность ума — это чудо какое-то.
— Я узнал это, когда изучил секрецию Шисуи. В феромоне доминанта содержание патенинов высокое. Выше, чем у кого-либо ещё. Предполагаю, высокое либидо высших альф тоже связано с этим, — усмехнулся доктор. — Раньше я думал, твои белки поглощали белки доминантов, но оказывается, они были идентичны, я их попросту не мог отличить и путал. Знаешь, почему? Потому что я не знал, что у тебя секреция высшего звена. Я всё это время думал о тебе как о среднем звене, поэтому думал, что смотрю только на твои белки, но это не так, — Орочимару на мгновение лихорадочно вздыхает, чтобы продолжить. — И что самое поразительное, у среднего звена белков в такой концентрации нет. Поэтому лекарства не помогали от «ложных овуляций». Твои патенины кучковались, и их высокая популяция растворяла нашу искусственную «связь» со средним звеном. Так делает только могущественный феромон. У тебя могущественный феромон, Данзо, — четко и громко проговорил доктор, — но клеточная структура среднего звена, вот почему тебе так плохо. Твоё тело не умеет выделять патенины правильно, поэтому в твоём феромоне их такое безумное количество.
Голова кругом. Чем подробнее Орочимару объяснял ему действие его феромона, тем хуже и тревожнее Данзо себя чувствовал.
— И что, содержание патенинов в крови у меня такое же как у доминанта? — настороженно спросил он.
— Выше! — поражённо воскликнул Орочимару и Данзо вздрогнул. — Выше, чем у могущественного эпсилона! Ха-ха! Я просто, я просто… — он запинается и стукает себя по лбу. — Это поразительно. Ты, наверное, даже у омеги спровоцируешь течку! — с явной гордостью отметил он и снова принялся задумчиво расхаживать по комнате. — Могущественный феромон альф разумеется всё ещё действует на тебя, но симптомы овуляции возвращаются именно из-за твоего феромона. Поэтому твоя течка такая длинная. Это, как если бы ты жил с высшей альфой, у которой вечный гон. Твоя гормональная система обезумела, она делает всё, чтобы ты продолжил род. Поэтому у тебя всё ещё имеется фертильность, что так же поразительно. Тебе определенно недолго осталось. Предполагаю лет пять, может меньше, пока имеется фертильность.
Услышать такое… Это страшно. Его организм сделал всё, чтобы усложнить ему жизнь. Данзо знал о дьявольском воздействии своего феромона, но даже не догадывался насколько он чудовищен. Носить такое — страшно. Носить такое — быть открытой мишенью для всех альф в округе. То, что с ним произошло — произойдёт опять и будет происходить, пока его тело источает столь пленительный и безумный аромат. Он не может проследить черту, которую он перешёл, не может понять, когда же его феромон стал таким. Он ходячая бомба, угроза для себя и для окружающих. Как же всё к этому пришло? Он никогда уже не сможет нормально жить? Ему до самой смерти придётся прятаться, только теперь ещё тщательнее, чем раньше? Нет. Он так устал. Так устал от этой жизни. Ему было так весело с юным Учихой, он и позабыл какой пол носит на самом деле и какую опасность для него представляет. Хотя бы на мгновение, но ему и правда показалось, будто его жизнь ещё можно исправить — новость Орочимару разбила вдребезги все его мечты. Он окончательно отчаялся. Господин Шимура пропадает лицом в ладонях, долго и болезненно выдыхая. Сжимает пальцами волосы. На сердце потяжелело, его будто тесно сдавили и обожгли. Свело горло. Он бы заплакал, но снова не мог. В очередной раз, Данзо мог только болезненно хрипеть, мучиться сердечной болью, но не выдавить из себя ни капли слёз, как бы сильно ему не хотелось плакать. За что ему достался этот дьявольский феромон? Почему его тело не может просто сдаться и принять его выбор сохранить невинность до самой смерти? Почему природа вечно встаёт на его пути к величию? Зачем мешает, что она хочет ему доказать? Что он плохой отец? Плохой наставник, плохой лидер и плохой друг? Что все его решения — это череда глупых, сентиментальных ошибок?
— …почему я? — подавленно пробормотал он и сжал волосы крепче. — Я не хочу такой феромон. Убери его. Это можно хоть как-то исправить? Его можно изменить? Вернуть в прежнее состояние?
Орочимару жалостливо поджал губы и вздохнул. Ему внезапно показалась своя радость неуместной. И правда, почему он решил, будто Данзо обрадуется этой новости? Это ведь ужасная новость и отчаявшийся вид друга вернул его в чувство. Данзо определенно понимает какая участь ждёт омегу с таким феромоном. Данзо больше не мог контролировать его в течку, не мог полностью его убрать, потому что феромон полноценно стал могущественным. Он более не контролировался и всё это из-за домогательств доминантных альф. Поразительно, как его нервная система поняла чьи феромоны направлялись на него намерено. Господин Шимура никогда не встречал такого отношения, ведь никто не видел в нём омегу, а вот его организм понял всё сразу. Орочимару в самом деле, до глубины души, потрясен этой реакцией тела — понять, какое звено заинтересовано в омеге и создать феромон для привлечения этого звена, ещё и переборщить. Кто бы мог подумать, что организм способен на такое. Воистину, организм человека ещё изучать и изучать! Орочимару вновь осекает себя от приступа научного возбуждения. Это невероятно, это гениально, но это прискорбно. Если Данзо более не мог контролировать столь дьявольское оружие, значит, он бессилен. Природа одержала вверх, нашла способ подчинить строптивого омегу, нашла способ обойти его стойкость и нечеловеческую силу воли. Данзо с этим мириться не хотел.
— Науке такое не подвластно, — удручённо качает Орочимару головой, а потом улыбается. — Пока. После изучения твоего организма я готов к любым безумным научным теориям. Я попытаюсь узнать, но сам ведь понимаешь, теперь мои исследования нужно начинать сначала. Твоё тело с каждым годом меняется под действием гормонов, — он ещё немного смотрит на советника и смущённо вздыхает, скрещивая руки на груди. — Что ж, это жестокая судьба, на которую ты себя обрёк, но сколько пользы она принесла остальным. Для меня это удивительное явление. Никогда ещё такого не встречал.
Данзо не поднял головы, образом своим так потемнел и омрачился, что, казалось, сливался с тенью комнаты, и спросил жёстким, хриплым голосом:
— А если переспать с альфой… он перестанет быть таким?
Орочимару удивлённо посмотрел на него. Никогда ещё он не слышал от друга таких слов. Сколько раз доктор предлагал ему этот метод и Данзо всегда отказывался. Он отказывал прямо и категорично, даже не объяснял причины, требовал довольствоваться только отказом. Господина Шимуру определено ужаснула эта новость. Нет, он в отчаянии, раз хочет таким образом всё исправить. В глубоком отчаянии и ужасе. Орочимару вздыхает и присаживается на корточки, рядом с советником, пытаясь выловить его лицо, но столкнулся с таким не читаемым и жутким выражением, что смутился и несознательно попятился на шаг. К сожалению, Орочимару ничего не мог ему ответить. У него нет нужных слов, чтобы его успокоить.
— Как бы я ненавидел такое говорить, но не знаю, — хмурится доктор. — Процесс деградации твоей нервной и гормональной системы продолжается давно. Однако, — он пожимает плечами, — организм желает потомства. Лишь потому, что ты воздерживаешься — феромон такой. Я ведь думал об этом и сам тебе предлагал. Есть вероятность, если произойдёт хоть одно оплодотворение, то феромон не будет таким сильным, — он непримиримо качает головой. — Однако, утверждать, будто это точно все исправит, не могу. Подобная ситуация не поддается аксиоматике. У нас нет полных данных. У нас сейчас нихрена нет.
Советник крепко обнял себя за плечи, впиваясь пальцами в кожу, даже сквозь ткань халата, но головы всё так же не поднял, и звучал всё так же сдавленно и отчаянно:
— …я не хочу ходить по городу с этим, — пробормотал он. — Меня же изнасилуют. Скажи, что есть решение. Господи, скажи, что это можно исправить.
Орочимару вздыхает. Только Данзо называл это «изнасилованием», и никто кроме него не употреблял это слово в контексте «секса в течку». Только он один. Такие слова даже не употребляли в светской беседе, ведь никто не понимал, что это слово под собой несёт. Орочимару был очень близок господину Шимуре, многое от него перенял, — принципы, ценности и моральные ориентиры; он пережил очень тяжёлое и прискорбное детство, — но даже он не мог повторить риторику Данзо и назвать секс в течку «изнасилованием». Это было неправильно, по причинам моральным и биологическим, но ситуация Данзо столь уникальна, что Орочимару не решился иметь своё мнение на этот счёт. Не хотел влезать в столь деликатные дела. Данзо бы разгневался, попытайся он оспорить его суждения.
— Ну хватит, — Орочимару хмурится и кладет ладони на дружеские колени. — Не вешай нос. Labor recedet, bene factum non abscedet<span class="footnote" id="fn_36334742_0"></span>. Подумай о том, какое великое открытие мы совершили — никто до нас ещё такого не встречал. Ты даже не представляешь, на что способна твоя секреция, если вывести её чистый вид и я тебе обязательно это покажу. Тебе это очень понравится. Однако сперва нам нужно провести больше исследований, — он рысью скачет к столу, достает нужные бумаги и вновь нетерпеливо всучивает их в руки друга. — Теперь я прошу тебя, сдавать мне куда больше анализов. Здесь всё написано. Кто знает, кто знает, — заехидничал он. — может мне удастся излечить твоё безумие и продлить твою мучительную жизнь.
Данзо взглянул на длинный список, — помимо секреции, Орочимару требовал слюну, мочу, пункцию спинного мозга, и ещё такие названия, какие советник видел первый раз в жизни. Он нахмурился:
— Меня не прельщает опять быть твоим подопытным кроликом.
— Тс-с-с, — разочарованно зашипел саннин и скрестил руки на груди. — Я бы ни за что не ставил на тебе опыты. Если ты умрёшь — все наши многолетние усилия и исследования будут бесполезны, а я не готов ждать ещё шестьдесят лет до подобного состояния организма. Я не спущу столь ценный экземпляр на опыты. Ты даёшь мне достаточно людей для этого.
— Ого, — мрачно усмехнулся Данзо. — Смотри не разрыдайся от сантиментов.
— Пос-с-стараюс-сь, мам, — Данзо на последнее слово молча сощурился, и доктор неловко улыбается в ответ, плохое время он выбрал для своих шуток. — Ладно. Я дам тебе кое-что. Я не хотел, но может это поднимет тебе настроение, — он порылся в карманах докторского халата и достал длинную пробирку с иглой на конце, Данзо заинтересованно её оглядел. — Это новое экспериментальное лекарство созданное на основе секреции Шисуи. Там минимальная доза, но её должно хватить, чтобы защитить тебя от феромонов доминантных альф. Хочешь его проверить?
— Я на всё согласен, — хмурится советник и засучивает рукав.
А вот Орочимару нет. Он весь месяц экспериментировал с секрецией Шисуи, перепробовал её со множеством феромонов подопытных омег и приходил порой к таким результатам, что кровь стыла в жилах. Новое открытие не упростило ему жизнь. Это ответило на множество его вопросов, осветило некоторые тёмные углы его исследований, но задало новые задачи. Если у Данзо могущественный феромон, значит, более делать лекарства из средних звеньев бесполезно – клетки Данзо всё равно их растворяют. Орочимару, создавая новое лекарство понял, что последние годы, пока феромон господина менялся, они страдали чепухой и зазря пичкали его тело этой гормональной гадостью. Если бы Орочимару получил секрецию высшего звена раньше, он бы раньше увидел нестабильное состояние его клеток и быть может ему бы удалось остановить организм Данзо от сотворения могущественного феромона. Теперь они вынуждены лишь устранять последствия. Он понятия не имеет как лекарство скажется на организме Данзо. Разумеется, без экспериментов скорректировать нужную дозу не получится, он понимает это, но его беспокоила мысль о возможных последствиях. Он ещё никогда не создавал лекарство на основе секреции могущественного эпсилона. Быть может клеточная структура их белков одинаковая, но поведение и цель у них разная, даже гены, отвечающие за выработку патенинов у них разные. Ошибаться всегда страшно, но ему страшнее, ведь не было ни одного человека, на котором он мог проверить это лекарство. Только один. Он стар, с каждым месяцем ему всё труднее выдерживать течку. Каждый месяц его яйцеклетки умирают и следом умирает его тело. Их осталось немного и когда они исчезнут, его жизнь окончательно потухнет. Он ему очень дорог, Орочимару не хочет его терять. Доктор не показывает смятения и неуверенности, а только щурится в ответ. Господин Шимура смотрит на него с полной решимостью. Ему не страшно и это пугает больше всего. Он отчаялся и выбора не видел, Орочимару, к сожалению, этого выбора не видел сам. Он печально опускает веки и глубоко вздохнув, впрыскивает в вену немного лекарства.
***
Саске мириться с этими чувствами не желал.
Всю жизнь понимать свои предпочтения и желания, и резко их изменить — нет, это не в его духе. В его духе, всегда оставаться собой и принимать любые изменения долго и болезненно. Саске бы сразу понял, измени его сексуальные предпочтения желаемый пол, он бы определённо это почувствовал — он уверен в этом! У него было множество дел — поступление, сбор нужных документов, закрытие миссий, и эти чувства мешали ему их исполнять. Он неделю страдал от мучительного обдумывания, но ни к чему не пришёл. Ни к какому выводу. К какому вообще выводу он мог прийти? Он сгорал от стыда, но чувства унять не мог. Ничего не понимал, не мог выскрести всё наружу граблями рефлексии, ведь не обладал чутьем психологическим, но животным. Только это животное чутьё не способно видеть столь тонкие и не очевидные метаморфозы в душе хозяина. Саске, в конце концов, признал свои умственные усилия бесполезными и сдался. Единственная возможность избавиться от этой болезненной, бесполезной рефлексии — это встретиться с учителем и потребовать ответить на вопросы, на которые Саске сам ответить не мог. Но ему стыдно смотреть на человека, которого он глубоко уважал, но это уважение не мешало ему мастурбировать на него. Какое ужасное и печальное у него положение. Саске искренне не хотел портить с ним отношения, но он более не мог пребывать в этом вымученном состоянии. Более всего на свете он не терпел не понимать себя. Саске перебирал в голове множество случаев, когда он мог возжелать альфу или подметить в альфе красивый феромон или лицо — но ни разу, он не чувствовал неприятного волнения в животе. Как же это раздражает.
Саске смотрит на календарь — первый день гона. У Итачи, после той загадочной миссии изменился цикл, поэтому он сразу почувствовал феромон младшего брата. Он обеспокоенно повернулся на источник и увидел, как юноша, мрачно смотрит на дверь, страстно что-то обдумывая. Итачи ещё никогда не видел гона своего брата, и мог признаться, что тот сейчас выглядит жутко. Быть может это из-за таблеток, но Итачи в первые посмотрел на своего брата как на половозрелую альфу, а не как на малыша. Верно в их семье быть жутким в гон, это традиция. Раньше Итачи захотел бы с ним подраться и укусить, но теперь он пьёт таблетки и ему всё равно. Как же хороши эти таблетки.
Саске дергает дверь в сторону и вступает за порог, старший брат не преграждает ему путь, но обеспокоенно окликает его, лёжа на диване:
— Куда это ты?
Саске поворачивается к брату, одаривая его взглядом ярко-алых глаз. Вот это да. Младшего сейчас распирают эмоции, он рвать и метать готов. Итачи его никогда ещё таким не видел. Нельзя его таким отпускать, он непременно наделает делов. Итачи слегка поднимается на диване, и юноша на это грозно рычит ему в ответ:
— А тебя это ебать не должно.
— Ты совсем с ума сошел? — ошарашенно проморгался Итачи. — Куда ты пошёл в таком состоянии?
Саске вновь грозно восклицает:
— Не твоё дело, тупая задница! — и теряется за ставнями двери.
Юноша хотел было побежать за ним, но остановился. Он неловко подумал, что Саске вероятно пошёл переживать свой гон к омеге, поэтому его смутит навязчивое беспокойство брата. Быть может поэтому он и был таким грубым. Младший брат неохотно с ним о сексе разговаривал. Итачи решил стать более хорошим братом, поэтому желает дать ему больше свободы. Он вздыхает и плетётся на террасу, чтобы закурить.
Если бы Итачи знал, куда именно отправился Саске, он бы поднял такой скандал, какой бы не утихомирили ни одни транквилизаторы. Он бы сломал ему ноги, но не позволил бы навестить господина Шимуру в состоянии гона. А ведь именно к нему Саске и шёл. В гон, ему пришла удивительная мысль — что если он открыто продемонстрирует учителю провокационный феромон эпсилона? Ни одна альфа не сможет на это не повестить, ведь гон доминантных альф способен склонять других альф к драке. Соответственно, его гон заставит учителя выпустить феромон. Это показалось ему такой очевидной и гениальной идеей, что он сокрушался, как же раньше до этого не додумался? Наверное, потому, что эта идея абсолютно глупая и решиться на это может только импульсивная альфа в гоне. Есть целый список этических причин почему этот поступок неправильный, но Саске измучился размышлениями и готов на всё, даже на такую подлость. Только бы более не мучиться — эти размышления морально истощили его. Его благородство долго давило этот план, стыдило за него, но юноша попросту сломался. Он обязан всё прояснить.
Саске вольготно проходит мимо охраны и оказавшись во дворе, спешным шагом преодолевает его, поскорее заходя внутрь имения. Он слышит стук чашки из гостиной и следует туда. Господин Шимура сидел на диванчике и читал книгу, моментально заметив юношу, он слегка удивлённо поднял бровь и положил книгу на кофейный столик. Данзо не ожидал гостей, как славно, что он всегда к ним готов и никогда не расслабляет шею. Они с ним неделю не виделись, а юноша выглядит помятым и диким, будто только что скакал по степям. Шальной у него вид, но господин Шимура не придал этому значения, Саске выглядит так всегда после тренировок. Еле услышанный из-за воспалённых пазух феромон, он тоже списал на занятия. Ему подумалось, что Саске только что с пробежки. Юноша глубоко вздыхает. Вся его храбрость куда-то растворилась. Как он мог так бесчестно возжелать узнать пол своего учителя? Человека, который множество раз его выручал. Он стыдливо поджал губы и спрятал взгляд. Данзо молчит, выжидая, мальчик нервничал и ему не понятно почему.
— Добрый день, — Саске посмотрел на советника и улыбнулся. — Всё ещё сердитесь на меня?
— Отнюдь, — отрезал Данзо. — Нет причин для обиды, — он смотрит на выжидающий взгляд ученика и наклоняет голову. — Тебя будто табун быков сбил. Ты ведь не для тренировки пришёл?
Саске усмехается. Как всегда, видит его насквозь. Все его желания, цели и намерения. Юноша снова отпускает феромон и снова не видит реакции, он нервно заводит руки за спину. Почему? Почему он не реагирует на его феромон? Почему он ни разу ему не сказал про него? Рассуждать о собственном запахе тяжело, но Саске уверен, в комнате сейчас не продохнуть от его феромона, а Данзо и бровью не повёл. Это невозможно, это ведь неправильно. Ну почему он не реагирует? Если бы он сейчас отреагировал, всё бы закончилось моментально и ему бы не пришлось решаться на очередные подлости — он на эту-то еле решился! Саске поджимает губы, глаз дёргается, но он унимает его нервную дрожь. «Бесполое существо» — вот что вспыхнуло в его голове и от этих мыслей, ему сталось некомфортно. Нет, не может такого быть. Таких людей не бывает. Не в его случае! Стыд исчезает под натиском непримиримого отрицания, растворяется во мраке чистого эгоцентризма. На смену ему, из самого низа живота, поднялись куда более мрачные и жуткие чувства. Что-то обвило его сердце колючей, обжигающей проволокой, дышать сталось так тяжело, что он буквально задыхается. Да что это за странное чувство такое?
— Ты в порядке? — учитель обеспокоенно открыл глаз и встал, юноша попятился. — Ты выглядишь нездорово. Не надо переусердствовать в тренировках, иначе негативных эффектов будет больше, чем положительных.
Чёрт возьми, если бы он знал причину. Если бы он только её знал. Юноша кусает губу и снова шумно выдыхает. Он поднимает свой взгляд на учителя и как-то нездорово улыбается:
— …я поступил на политический факультет, осенью пойду учиться. Мне помогла Ваша вера в меня. И Ваша рекомендация.
Господин Шимура прозрачно улыбнулся в ответ. Он послал рекомендательное письмо в институт на следующий день после их невразумительной ссоры. Ему ничего это не стоит, но для юноши эта бумажка могла оказать неоценимую помощь. Приятно думать, будто он снова принимает участие в чей-то жизни. Он так долго никого не учил и ему даже захотелось признательно положить ладонь на сердце, но он пресекает этот порыв. Данзо шумно усмехается и качает головой:
— Ты молодец, Саске. Уверен, ты и без моей веры и рекомендации бы справился, — его голос звучал непривычно нежно и Саске нервно передёргивает. Он снова кусает губу.
— Я знал, что Вы так скажите, — оскалился он и сощурился; он немного помолчал, рассматривая лицо учителя и наконец подаёт голос, холодный, жуткий хрип. — Есть ещё один вопрос, который я всё давно хотел Вам задать. Скажите…
Господин Шимура кивнул, давая знак, что он слушает. Он повернулся к кофейному столику и поднял книгу с чашкой чая, желая отнести всё это на кухню, ему казалось, диалог лучше продолжить там. Саске тяжело смотрит ему в спину и задаёт свой вопрос:
— Вы омега, Данзо-сама?
Из рук выпала книга и чашка, на ковре выступили тёмные и влажные пятна чая. Советник ошарашенно уставился на гладь столика. Ему казалось, что его сердце упало на пол вслед за этими вещами.
— …что ты сказал? — испуганно пробормотал Данзо, обернувшись.
— Вы омега, Данзо-сама? — отчётливо отчеканил Саске каждое слово.
Советник молчит, рассматривая юношу. Не подаёт вида, в каком ужасе сейчас пребывает, остался абсолютно хладнокровен.
— Нет, — твёрдо отрезал он.
— Вы лжёте, — ухмыльнулся юноша.
— Нет. Я не вру, — лицо мальчика неизменно, он не верил словам господина, поэтому Данзо удручённо вздыхает. — Саске. Не вынуждай человека почтенного возраста и чина объяснять тебе что такое «низшее звено», — он надавил на последнее слово так, будто признаваться в этом ему оскорбительно, это очень хорошо прозвучало, по-человечески, но юноша остался холоден, не отнимая взгляда от советника.
Саске только ухмыльнулся. Как удобно господин Шимура устроился, — а ведь и правда тяжело заподозрить в нём кого-то кроме низшего звена, Саске за последнюю неделю весь извелся от домыслов и отрицания. Только он знает, что такое низшее звено, он учился с такими, и ни на одного из них у Саске не было такого крепкого стояка как сейчас. Ни на одного он так страстно не мастурбировал. Саске не влечет к альфам, его влечет к омегам.
— Хах. Низшее звено, а то как же, — мрачно посмеивается он, а потом резко возвращает свой угрожающе-игривый вид. — Сыграем в игру, Данзо-сама? Альфы называют её «удав». Слышали когда-нибудь?
Слышал. Он знает, что это за игра, Хирузен о ней рассказывал. Шах и мат. Данзо припёрли к стенке, ни одна ложь в мире не опровергнет домыслов Саске. Для альф такие забавы обыденность. Они не стеснялись показывать друг другу гениталии и чего только не стеснялись при друг друге и игры имели соответствующие, но Данзо не альфа, тем более не принадлежит к левому движению по абсолютному принятию сексуальности. У него закончились словесные причины, которые могли бы переубедить юношу. Будь он альфой — он бы выказал ему феромон и всё сразу доказал, на самом деле, Саске этого и добивается, Данзо это понимает, но он попросту не может. Его феромон сделает только хуже. После открытия Орочимару он ещё более боялся его выпускать. У него нет ничего вопреки, он безоружен. Господин Шимура некоторое время смотрит на Саске ошарашенно, не понимая, как поступить. Ученик пришёл именно с этой целью, в его глазах виделось стойкое упорство всё узнать, и он правда готов пойти на многое ради этого. Данзо вздыхает, он мог бы надавить на их отношения «учитель-ученик», но с руки Данзо они уже давно не такие, они не такие с того дня, когда Саске его обнял и жил у него дома. Ученик искренне считает, что имеет право это знать, ведь видел в том близкого человека, своего друга и наставника, а господин Шимура не давал и намёка будто это не так. Они подружились, они вместе гуляли и пили чай, — Данзо готов убить себя за очередное послабление бдительности. Он снова облажался!
Взгляд юноши режет как нож — такой же был и у Шисуи. Нет. Только не опять. Господин не выдерживает. Одно только воспоминание обо всех бесчеловечных и чудовищных домогательствах, и его ноги сами несут тело прочь. Он подрывается с места и это очень плохое решение, альфам в гоне ни в коем случае нельзя демонстрировать реакцию. Саске хищно оскалился в ответ. Не сбежит. Юноша перехватывает мужчину, схватив за руку, и силой прижимает к себе.
— Будет Вам, это только маленькая юношеская шалость, в этом нет ничего страшного, — смеётся он. — Альфы делают такое постоянно. Я покажу Вам свой, а Вы покажите свой.
— Нет! Я старше тебя и по возрасту, и по положению! — советник задохнулся от ужаса, отцепляя от себя юношеские руки. — Люди моего чина не играют в такие гадкие игры!
— Ещё как играют, — оскалился альфа. — Чем Вы думаете, занимаются высокопоставленные альфы в банях?
— Парятся! Они не… — края халата резко рвутся в сторону, Данзо вздрагивает от испуга, как же легко это юноше далось. — Ах! Они не делают такого! Пусти меня! Что на тебя нашло?!
Всё без толку. Саске стал значительно сильнее. Данзо сам сделал его таким. Какой ироничный поворот судьбы — стал жертвой силы, что он взрастил. Саске крепко хватает советника поперёк тела и укладывает подбородок на плечо. Его голос звучит глубоким, слегка тихим рычанием:
— Не знаю, — внезапно серьёзно ответил он. — Меня просто влечёт к Вам. Как к омеге. Я не испытывал подобных чувств к альфам. Никогда. Значит, Вы не альфа. Хочу убедиться в этом, иначе сойду с ума.
— Каких ещё чувств? — возмущается учитель.
Саске некоторое время молчит, а потом поднимает бровь в недоумении:
— Неужели Вы не заметили? Даже Сай это заметил.
— Я не понимаю! — учитель продолжает возмущаться и вырываться, и юноша хмурится.
Сейчас поймёт. Альфа резко толкает учителя на диван и воспользовавшись замешательством, тесно прижимается, чтобы впиться в его губы. Данзо удивлённо простонал и вцепился в плечи юноши, усиленно от себя отталкивая. Не помогло. Саске жадно ласкал его губы, оттягивал их зубами, не беспокоясь о боли, зарывался языком всё глубже, оглаживая нёбо и язык. Язык учителя мягкий и тёплый, на вкус как сладкая мята. Юноша снова рычит и валит советника на диван, не отнимаясь, зарывается пальцами под халат, оглаживая мягкие груди и живот, и наслаждаясь каждой дрожью тела в ответ на это. Каждое его касание сопровождается сладкой волнительной дрожью, как в его пошлых фантазиях.
Наконец, господин Шимура почувствовал причину плохого поступка ученика. Эта причина, пробившись через опухшие пазухи, осела сейчас в его лёгких — феромон. В отличие от Итачи, чей огонь был тёплый, даже жаркий, Саске обладал огнём холодным, проступающим в носу яркой резью, и оставаясь внутри дымной терпко-сладкой свежестью. Старший брат называл его феромон «молнией в дождливый день». Перечные ноты придавали ему яркость и пылкость, ударяя в нос сочными и насыщенными аккордами, а шелковый мускус стелился вслед, очаровательным шлейфом тянувшись за обладателем и кружа голову всем поблизости. Бодрящий и живительный аромат, ломанными линями озарял воздух вспышками, как шальная молния, — и быть может, молния не впечатлит, не тронет сердце, но надолго обожжёт сетчатку глаза. Его чувственность органично сочетается с напористостью, присущей сильному доминантному альфе, этот запах могущественно доминировал над остальными, но виделась в том и ласковость. Супротив убойным аккордам, плавные влажные ноты, послабляли напор, раскрывая аккуратную бархатную сердцевину. Успокаивали, как капли тёплого вечернего дождя. Это благородный и густой феромон, и носят его с честью. Господин Шимура чуть не задохнулся от его страстного характера. Бесподобный запах. Так и пахнут могущественные эпсилоны.
Саске отпрянул от господина, вожделенно разглядывая его лицо. Еле придя в себя, советник хмурится и наконец восклицает то, что так желал сказать, во время этого нахального проникновения в его рот:
— Учиховский выблядок, так ты ко мне в гон пришёл?!
Это первый раз, когда Саске услышал от него ругательство. И куда же делось всё это «должно сохранять достоинство» и прочая надменная хрень? Попался, заносчивый засранец, значит он наконец почувствовал его феромон.
— А что? Если Вы альфа, — холодно произнёс Саске, не отрывая от мужчины алых глаз. — Вас не должно это волновать. Однако Вас это волнует. Вы очень долго вызывали во мне подозрения. Я ни разу не слышал весь Ваш феромон. Даже для низшего звена это странно.
— Учитель должен вызывать уважение, а не жалость, поэтому я не выказывал его! — Данзо продолжает врать, не выражая ужаса, продолжает злиться и кричать, потому что не знает, как ещё остановить юношу. Но все его крики и протесты теряются в задыхающемся стоне, стоило юноше облизать его шею.
Услышав это, юноша скалится:
— Альфы так не стонут.
— Это не… — он буквально подавился от возмущения. — Нахал! Как тебя воспитали родители? Они что, совсем не учили тебя уважению к старшим? Отрезать бы тебе язык, паршивец!