I Ближе (1/2)

Данзо помнил, как один единственный, раз видел первого Генералиссимуса вживую. Ему тогда было девять лет.

Ещё юный Тобирама, будущий Государь, наследник престола, основал первую в истории Огня школу, где дети дворян и крестьян учились и готовились стать воинами вместе. Тобирама считал, что происхождение не должно стоять на пути к воинскому делу. Желал использовать весь потенциал подрастающего поколения, обещал чины всем, кто дослужится до них, обещал изменить жизнь тысячи людей. Многие одобрили его идею. Разумеется, Данзо с крестьянами не общался, однако Хирузен горячо поддерживал любую идею о равноправии с самого детства и водил дружбу с любым, кого считал достойным по характеру, но не по происхождению. До школы, они друг с другом не дружили. Вернее будет сказать, враждовали. Данзо дразнил его «дикарём», а Хирузен отвечал ему «белоручка». Однако какими бы не были отношения, среди той разношёрстной кучи детей, что в первый день учёбы стояли на площади школы и ждали у трибуны вестового, их всех объединяло одно — трепетное, детское восхищение перед генералом Мадарой Учихой.

Об этом человеке слагали легенды. Не всё то правда и не всё то небылицы, но история, как это бывает, отточила углы и впитала в себя только то, что действительно было нужно последующим поколениям. Мадара громил целые войска, столпом бушующего пламени ввергал врагов в ад, как неумолимый дракон, хранитель своей родины. Он был кровожаден, силён и благороден. Ходили легенды, как он, сражаясь с великим воином Молнии, два дня и две ночи, сложил клинок в ножны, признав силу своего врага, и враг, удивившись такому благородству, отступил от границ Огня и не смел более посягать на них. Говорили, враги так уважали и боялись его, что страна Огня на век забыла о войнах, ведь никто не смелился на них нападать. Его звали «генерал-дракон» и «могутный змей». Дети, все как один, хотели стать таким же великим воином как он.

Тобирама пригласил Мадару как почетного гостя, вместо Государя. Его старший брат не смог прийти и прочитать речь перед учениками, и Мадара вызывался на это сам. Маленький Данзо увидел его в красивом алом одеянии, — то был плащ-корзно, расшитый золотыми листьями и пухлыми круглыми пионами. Длинные чёрные волосы ниспадали до самого таза и шелковой вуалью тянулись в след за ним. Мощные ноги, спрятанные за широкими хакама, обуты в кожу и шаг его гремел громом тяжёлых алых сапог. Он был высок, статен, красив. С его широких плеч развивался плащ, на бедре гремела золотая офицерская шпага, украшенная турмалинами и гранатами. Одним своим видом он являл величие и силу. Данзо помнил, какой трепет и восторженный ужас он испытал, глядя на него. Детки радостно закричали только его завидев и Генералиссимус, будто бы неловко, но искренне улыбнулся им. Мадара произнёс речь и подарил детям напутствие. Данзо уже не помнит, о чём он говорил, но там были особенные слова, навечно запомненные, а теперь уже высеченные на его сердце: «Ещё до того, как появился человек, его уже ждала война. Наивысшее ремесло ждёт своего наивысшего ремесленника» — сказать такое детям, в надежде на понимание, было весьма самонадеянным решением, но Данзо запомнил эту фразу. Когда Данзо вырос, он понял его слова. Великий воин видел в войне не то, что видели другие. Он не смотрел на войну ни как Хирузен, ни как Тобирама, а имел своё неповторимое видение.

Хирузен часто упрекал Данзо в восхищении политическим методом Тобирамы, но был не прав, к войне Данзо относился ни как предыдущий государь. Восхищение военным делом он приобрёл от своего дедушки и от Мадары. Написанные Мадарой трактаты «Искусство войны» и «О военном деле» Данзо в детстве перечитывал неоднократно и многие из его методов советник использовал лично. С возрастом восторг поутих, с чем-то он стал не согласен, но колоссальное влияние осталось, — он всё ещё чтит первого Генералиссимуса как одного из самых гениальных военных советников в истории. Его честолюбие стремилось достичь таких же высот, не чтобы стать знаменитым на всю страну, а доказать самому себе на что он способен. Он порой тосковал из-за того, что его таланты не используются в должной мере, — он родился поздно, его зрелость пришлась на правление Хирузена.

Данзо бы сказал, что небылицы о страхе врагов перед Мадарой — чушь. Страна Огня всегда жила воинами. Войны были, когда он родился, войны продолжились, когда он возмужал, и только при правлении Хирузена, их страна забыла о войнах. Хирузен не позволял ввязывать Огонь в военные конфликты, тридцать лет он укреплял мир со своими соседями. Хирузен помирился со страной Чая, наладил отношения с Камнем, он даже хотел подписать договор о мире со страной Ветра — ведь прошлый Король Песков ушёл в отставку и на трон воссел его юный сын; Хирузен надеялся, этот мальчик не возьмётся за старые обиды своего отца. Данзо наблюдая за этим, не соглашался с трепетным желанием Хирузена устроить мир, ведь знал, как он недолговечен. Страна Огня монополизировала рынок древесины и захватила торговые заливы — это грамотное решение Тобирамы повысило их уровень жизни, но настроило соседей против них. Не беспокоясь о деньгах, страна позволила себе вкладываться в развитие науки и техники. При Хирузене появились первые телевизоры, появилось множество лекарств, — продолжительность жизни граждан возросла. И всё это благодаря жестокой экономической стратегии Тобирамы, которая продолжает приумножать богатства их страны. Данзо сомневается, что Хирузен пойдёт на ослабление их экономической деятельности, но каким-то волшебным образом, он сумел уговорить Чай сотрудничать с ними, не умаляя их экономической мощи. Вот уж точно, Хирузен то ещё «трепло». Однако, полезное «трепло». К сожалению, из-за постоянного бдения за внешней политикой, Хирузен не успевал заниматься внутренней. Ему и не на кого было рассчитывать, каждый член совета думал только о себе и своих богатствах, на благоустройство города или страны, им было плевать. Данзо ему не мог помочь, он полностью посвящал себя внешней политике вслед за своим другом, ведь Данзо знал — очередная война неизбежна.

Страна Молнии их извечный враг. Сколько раз они воевали с Кумой — не счесть. Сколько раз, две эти страны впутывали соседей в свои конфликты — не счесть. Они искренне ненавидели друг друга и всё, что их сдерживало от очередной бойни, это «филькина грамота», подписанная пяти великими государствами, сорок лет назад — договор о мире. Ни для Конохи, ни тем более для Кумы, этот договор преградой не был. Они продолжали гадить друг другу исподтишка. Кума похищала феодалов Огня и требовала выкупы, буквально вынуждая врага их спонсировать, а Коноха натравливала на Молнию соседей. Данзо похищал из Молнии людей для опытов Орочимару. Он мог похищать людей из разных стран, но похищал только из Молнии, даже в таких мелочах не противился пакостям, желая усложнить жизнь тамошнему Кагану. У Данзо было много причин ненавидеть Куму: именно война с ними лишила Данзо клана и именно из-за кумовских, на голову отмороженных, воинов, — погиб Кагами. Данзо никогда не говорил Хирузену истинную причину ненависти к Молнии, но его друг сам всё прекрасно понимал. Геноцид кумовцев не вернёт Кагами, но Данзо на это плевать, он пойдёт на всё ради мести. Он пятнадцать лет натравливал Хирузена на них, долгие пятнадцать лет он готовился к войне с ними и продумал всё до мельчайших деталей. С его руки, граждане страны Молнии страдают от опиумной зависимости, с его руки популяция омег в Молнии уменьшилась. Пятнадцать лет его подчинённые из Корня жили под прикрытием в Куме и докладывали ему обо всём. Данзо никогда не жалел сил и людей на тайные задания в стране Молнии. Многие погибли ради имеющейся у него информации, но её всё равно было недостаточно.

Данзо не рассказывал Хирузену о своих знаниях, ведь догадывался о его негативной реакции. Хирузен бы точно запретил Шимуре лезть к ним и пытаться хоть что-то узнать, ведь увидел бы в его политических интригах прямую провокацию и нарушение мирного договора. Данзо, в свою очередь, мог вертеть этим мирным договором как хочет, Тобирама составил его очень хитро, и действия господина не попадали под трибунал. Он ждал возможности рассказать Хирузену о своих планах, в этом, он даже мыслил как ребёнок, — ему, верно, очень хотелось похвастаться перед Государем своей дальновидностью. Он так и ждал, когда им объявят войну, Хирузен удручённо вздохнет и будет, как привычно, ныть и причитать, а Данзо — хоп! Предоставит ему десять разных планов вторжения. Тогда Хирузен, наконец, поймет какой же он дурак по сравнению с ним и как же он был не прав, когда ругал советника. Было в этом что-то детское и наивное. Не то чтобы Данзо хотел знать мнение Хирузена о нём, не то чтобы он хотел утереть ему нос, услышать от него похвалу и восхищение; будто он хочет вновь и вновь убеждаться, как Хирузен в нём нуждается, — это всё не правда. Данзо будет отрицать это.

К сожалению, он не мог быть рядом с ним, в такой ответственный момент, раздумывая о вторжении. Это очень тяжёлое для него наказание — не иметь права участвовать в том, к чему он так долго и ревностно шёл. Хирузен зол, его сердце разбито, Данзо не видел в том своей вины, но что-то, всё же, укололо его. Шестьдесят лет они вместе шагали рука об руку, Данзо не мог не чувствовать отголосок вины, будто он правда поступил с Хирузеном жестоко. Однако он всё равно не мог понять — почему же Хирузен так разозлился на него? Что ему с этого? Да, он обманывал его, но он же не только его обманывал, он всех вокруг обманывал. Это такая безобидная ложь, — так он думал. Хирузен, как обычно, раздувает из мухи слона — так он думал. Для Сару чувства всегда были важнее разума.

— Дурак. Старый дурак, — недовольно бормочет Данзо и переворачивается набок. — Как всегда надулся без причины. Можно подумать, я ему всё рассказывать должен. Накося, — и тем не менее, какое-то невнятное назойливое чувство не оставляет его в покое.

Он смотрит на ставни широкого окна, утренний свет льётся серебристыми брызгами водопада сквозь стёкла, щедро освещая комнату. В комнате Орочимару прохладно, холодные простыни успокаивали знойную кожу, всё здесь пахнет его феромоном. Данзо приятно здесь находиться. Приятно слышать хоть какой-то запах и не бояться, что он спровоцирует овуляцию. В его доме ничем не пахнет и ему ненавистно это. Его образ жизни не позволял ему спокойно наслаждаться чужими феромонами, не позволял ему вдыхать домашний запах, а только заставлял намывать дом до стерильной чистоты, лишь бы нигде не наследить своим феромоном. Данзо тратил долгие часы на уборку, никогда её не откладывал и никому не поручал, а как обычно всё делал сам. Покупал ядрёные чистящие средства, рвал старые простыни на тряпки и вытирал, вытирал и вытирал каждый миллиметр дома, опасаясь что-то пропустить. Проходился тряпкой под диванами, выбивал все подушки, гобелены и ковры. Стирал пледы и постельное белье раз в два дня, одежду стирал каждый день, до тех пор, пока она не истиралась до дыр. Ничего не должно ускользнуть от его внимания — всё должно быть под его контролем. Раньше, он позволял носить себе нижнее белье, но заметив, как легко оно впитывает запах феромона и как тяжело от него отстирывается, — вовсе от него отказался. Это не было «приглашением», как подумал Итачи, Данзо попросту боялся чем-то пахнуть. Все эти постоянные утирания, это вечное напряжение, эта паранойя, нескончаемые мысли, будто он чем-то пахнет и надо срочно умыться. От постоянного мытья у него трескалась и саднила кожа, Данзо терпел. Он сделал всё, чтобы никто не узнал о его поле. Однако… узнали. Данзо вновь вжимается в себя. Ужасные воспоминания. Когда гнев прошёл, остались только тоска и тревога. Он не знает, что ему делать. Он никогда не находился в таком шатком положении. Не получалось «не думать», ведь это настоящая проблема, это угроза его жизни. Однако он не знал, как её решить, не прибегая к убийству. Разумеется, голову буквально разрывали навязчивые мысли об этом, но Данзо не позволял животному ужасу решать за него. Убийство — это худшее решение, к которому он мог прибегнуть. Только иных способов уберечь себя и свой секрет, Данзо не видел, и это очень его подавляет.

Данзо послушал Орочимару. Он переждал ложную овуляцию в его поместье, и как ему полегчало, вернулся домой. Ему не терпелось выпить прописанные Орочимару седативные лекарства, чтобы оглушающий вой в голове утих хотя бы на несколько минут, и он прекратил переживать о произошедшем. Подходя к своему имению, он слышит громкий смех и хмурится. Он много чего ожидал, был ко многому готов, но не ожидал сюрприза в виде преданно ожидающего его юноши. Саске сидел на террасе и пил чай. Когда он увидел господина Шимуру, он удивлённо распахнул глаза и помахал ладонью. Мужчина никак не отреагировал, подозрительно разглядывая мутный образ вдалеке.

— Здрасьте! — воскликнул юноша. — Где Вы пропадали? Я Вас три дня не видел, — его голос принял укорительный тон. — Ведь сами говорили, что нельзя пропускать тренировки! С Вас чесночная булка за мои ожидания!

Данзо подходит ближе и наклоняет голову набок, Саске отвечает ему тем же, а потом отстраняется и смеётся. У него приподнятое настроение, но господин сейчас не готов его поддержать. Данзо смотрит на листы пергамента рядом с мальчиком и щурится.

— Ты занимался? — интересуется он, разглядывая листы. Саске смотрит вслед за ним.

— Кое-как, — усмехнулся он и повернулся к учителю. — Этот… Сай мне помог в черчении каракулей. У меня явный прогресс.

Господин не скрыл потрясения, и посмотрел на юношу со смесью удивления и гордости, это не ускользнуло от внимания Учихи. Поразительно, но Саске и правда не пропускал тренировки в его отсутствие, а ведь господин думал, юноша все эти дни просидит дома и уже приготовился его ругать. Он хотел его похвалить, но потом подумал, что хвалить за это будет не правильно, всё-таки тренировки нужны Саске и он сам должен это понимать. К счастью, Данзо мог ничего не говорить, Саске достаточно его взгляда.

— Приятно знать, что вы помирились, — бормочет советник.

— Мы не помирились. Он всё такой же заносчивый пидрила, но у нас теперь есть общая цель. Он сказал, что отсосет у меня, если Вы одобрите этот рисунок, — Саске небрежно берёт лист с самого низа стопки и демонстративно сует господину под нос. — Гляньте. Я нарисовал его с двумя хуями. По-моему, похоже получилось.

На листе чернилами нарисованы какие-то небрежные палки, головой, видимо, был круг и над ним, Саске, не без деталей нарисовал два длинных пениса, щедро одарив их волосами в форме загогулин. Пунктирные линии, дугой падающие на голову Сая, судя по всему, были либо спермой, либо мочой — Данзо не знал, какое предположение хуже. Господин Шимура поражённо захлопал глазами, лицо его скривилось в отвращении. Он схватил лист пергамента и смял его в руке, под раскатистый гогот Саске.

— Сай! — гневно рявкает Данзо вглубь поместья. — Ты зачем учишь Саске своим скабрезностям?!

В ответ, из комнат, ему разразился громкий, почти истеричный хохот Сая и топот убегающих ног.

— Я что говорил, по поводу этих рисунков? — продолжал он гневно. — Ну, попадись ты мне!

— Плакал мой минет, — утирая проступившие от смеха слёзы, прыщет Саске. — Ну ладно, Данзо-сама, — он встаёт с места и упирается плечом о балку террасы, выжидающе смотря на господина. — Я Вас три дня ждал. Дайте мне что-нибудь новенькое. В извинение. Либо угостите чесночными булочками.

Советник молчит, раздумывая. Орочимару просил его не пересекаться с альфами, но верно, он имел в виду только тех, кто знал его секрет. Саске не входил в их число, ведь не знал пол господина, значит, с ним Данзо ничего не угрожает и он может посвятить ему своё свободное время. Проблема в его работе. Он правая рука Государя и глава Корня — были дела, которые обязывали его пересекаться с теми альфами. Однако, если Корень справится и с одним Шисуи, то с Хирузеном нужно было уладить недопонимания. Ему правда больше не хотелось с ними пересекаться, но теперь, когда он узнал причину гнева Хирузена, он не безоружен и быть может, у него получится наставить Государя на рациональные выводы. Он поговорит с ним, но не сейчас, ему нужно немного времени, чтобы отойти от этого ужасного и тяжёлого месяца. Например… Помучить кого-нибудь в отместку. Какого-нибудь юного могущественного альфу. Младшего брата того, кто недавно очень плохо себя вёл.

— За каждый мат, я заставлю тебя отжаться сорок раз, — лукаво ухмыльнулся Данзо.

Саске недовольно насупился:

— Эй, не честно! Не было такого уговора!

Господин Шимура усмешливо надул губы и вскинул бровями. У него есть на примете несколько тренировок, от которых юноша своих ног не почувствует и как здорово, что Саске сам вызывался их испробовать. Советник садится на террасу, быстро глотает седативные препараты, запивает их чаем и весь остаток дня, проводит, наблюдая за тренировкой Саске.

***

На следующий день, вновь приняв седативные, он неспешно отправился в резиденцию Хокаге. Данзо обдумал множество течений их диалога, предполагал всевозможные исходы, чтобы не допустить той оскорбительной беззащитности прошлого раза. Безоружность в дискуссии всегда воспринималась им болезненно. Что бы Хирузен не выкинул, — он готов. Стук в дверь. Тихий отклик. Данзо набирает в лёгкие воздуха и заходит внутрь. Он ожидал феромона, но не услышал его, даже когда Хирузен повернулся к нему в кресле, быстро окинув его усталым взглядом, и вновь спрятался за наблюдением городского горизонта. Шимура выдыхает. Самая главная опасность не угрожала, однако, даже без феромона, Данзо не мог спокойно к нему подойти. Какая-то незримая и великая сила мешала ему, поэтому он остался стоять возле двери и выжидающе высматривать головной убор Хокаге. Хирузен, почувствовал его взгляд и потянулся за трубкой, зажигая табак и втягивая дым губами. Руки задрожали, и спёрло дыхание, но он держится спокойно. Их игра в неведение началась.

— Ты всё ещё обижен на меня? — почти робко проронил господин Шимура. Голос у него тихий, почти подавленный, но Данзо списал это на действие лекарств.

— Да, — отрезал Хирузен, не обернувшись.

Данзо даже не знал, что сказать. Внезапно все его придуманные монологи вылетели из головы, хотя это так на него не похоже. Он всегда сохранял хладность ума и духа, даже в самые тяжёлые споры, всегда помнил, как надобно доминировать над собеседниками, но сейчас, даже будучи вооружённым, вновь почувствовал себя беспомощным. Он не понимает почему и его злит это чувство, ведь он так хорошо подготовился.

— Неделя прошла, — упомянул он, сам не зная, почему и услышал в ответ подавленный, почти прозрачный смех. Данзо злобно сощурился.

— Прошла, — ответил Хирузен; потом помолчал немного и выдохнул. — Только я всё ещё не простил тебя. Ты, верно, принимаешь людей за морских свинок, раз у тебя есть какие-то категории расчета человеческой обиды, — он почти злобно усмехнулся, — я не удивлен, если это так.

Данзо опять не знает, что сказать. Вся эта ситуация жутко на него давит. Спросить прямо, откуда Хирузен знает про пол и почему так бурно отреагировал — он не может, ведь сам Хирузен эту тему не поднимает. Он не даёт Данзо и попытки выкрутиться. Этот диалог абсолютно эмоционален и сухому аналитическому уму господина Шимуры он даётся тяжко. Если говорить прямо, то Хирузен сейчас не готов ни на что, кроме оскорблений или словесных уколов. Понимая это, Хирузен мудро желает это окончить.

— Уходи, Данзо. Достаточно. Тебе нечего мне сказать и явно ты пришёл не для того, что нам обоим действительно нужно, — снова выдавил из себя Хокаге.

Господин Шимура еле слышно вздыхает. На самом деле, его не волновало ничего кроме вторжения, но вновь эта могучая неопознанная сила, не даёт ему поднять сейчас эту тему. Будто эта тема абсолютно неуместна и если он её упомянет, Хирузен сильно разозлится. Данзо сам не понимал, откуда это знал, но будто чувствовал, и рисковать не хотел.

— …ты не справишься без меня, — сипло и тихо протянул советник, не отнимая от Хирузена взгляда.

Сару наконец повернулся к нему и прикрыл глаза. Измождённый у друга вид, будто он чем-то тяжёло болен. Очевидно, это связано с его полом, но Хирузен ни о чём не скажет и продолжит играть в их не очевидную игру. Он внимательно его осматривает, — бледная кожа, уставшие глаза, будто он спал два часа и только что проснулся, будто только заболел гриппом и страдает сейчас от лихорадки. Ему верно, даже стоять тяжёло, но он скрывает это за крепким сжатием рукояти своей трости. Всё же его вид кольнул сердце. Хирузен на него злился, вскоре злость сменилась обидой, тоской и неприязнью, но тёплые чувства к советнику никуда не исчезли. Данзо всё ещё его друг, и Хирузен всё ещё о нём переживает. Как бы горько это сейчас им не встречалось. Хирузен впервые пожалел о своей великодушной стороне характера. Хоть бы раз он отплатил Данзо за все его злоключения, но попросту не может. Либо он слишком для этого слаб, либо наоборот, слишком силён.

— Если ты сейчас о вторжении, то я не намерен устраивать его в ближайшее время, — он нервно оттарабанил пальцами по столу и опустил взгляд. — Отдохни. Я даю тебе отпуск.

Пусть он отдохнёт, в таком состоянии работать невозможно, а Данзо ведь не остановится, пока его пинком домой не отправишь. За это время Хирузен попытается его простить. Он более ничего не просил у друга, только времени на прощение, раз Данзо не собирался говорить ему то, что Хирузен хотел от него услышать. Он не будет заставлять, намекать, изворачиваться, он сейчас ничего не хочет доказывать этому человеку.

Данзо сощурился:

— И сколько продлится мой отпуск?

— Он закончится, когда мы оба будем готовы, — многозначительно пробормотал Хирузен, не переставая нервно стучать пальцем.

Данзо итак готов, ему не нужно отдыхать и раздумывать о чём-то, не нужно пережёвывать свои невыясненные отношения с Хирузеном — он готов работать, наплевав на всё. Он готов выложить все свои силы на разработку плана вторжения, готов работать из последних сил.

Даже если Хирузен обижен на него — ладно! Данзо заслужит прощение теми планами, что успел набросать до этого мучительного месяца. Однако Хирузен не даёт ему всё забыть и жить как раньше — он возвеличивает эту проблему, ясно даёт понять, что «как раньше» уже никогда не будет. Вместо того, чтобы отнестись к проблеме по-рабочему и отринуть бесполезные чувства, Хирузен ставит их на первый план, будто они важны в их ситуации. Данзо не понимает, ну почему именно его пол так принципиален другу? Он совершал множество дурных поступков, так много, не сосчитать. Сколько раз он подставлял Хирузена, сколько раз он не исполнял его указы или действовал им вопреки. Сколько раз они ссорились — и Хирузен ни разу не был так принципиален, как сейчас. Данзо так привык к постоянному прощению Хирузена, что попросту не воспринимал его обиду, не мог поверить в неё, осознать в должной мере. Хирузен избаловал его добротой, а теперь безжалостно лишает друга своей привычной милости.

— Чувства не должны мешать работе, — холодно напомнил Данзо.

Его надменно-хладнокровный вид взывает в Государе скорбную усмешку. Вот вроде голос человеческий и тело человеческое, а будто не человек вовсе. Данзо даже не понимал, что Хирузен хотел от него услышать. Мужчина даже удивился, почему так тяжёло воспринял ложь друга, Данзо ведь никогда и ни с кем не был честен и открыт, и он никогда не поменяется.

Хирузен горестно вздохнул:

— Я и не надеялся на твое понимание, — и сказав это, снова отвернулся к окну.

Господин Шимура злобно кривит губы — да, он не понимает, он просто ничего не понимает и это злит. Дурацкие человеческие чувства вечно встают на его пути к величию. Дурацкие, иррациональные, неконтролируемые чувства других людей. Данзо не мог приказать им утихнуть, не мог отмести их как мусор, ведь за этот мусор цеплялись люди и громко кричали вопреки. Эмоциональные визжащие свиньи. Всем так обязательно выказать своё «фи», лишь бы оправдать своё нежелание работать с ним, потому что они не готовы к его силе, все они — тщедушные слабаки, не способные отпустить обиды. Разве у них было время выяснять отношения, пока Та и Юи милуются там с Кумой и чёрт знает что замышляют против них? Нет у них на это времени! Какой ещё отпуск? Как Данзо может отдыхать, когда спиной ощущает клинки страны Молнии? Как же хотелось высказать Хирузену в лицо всё, что он о нём думает — о его глупых чувствах, о его слабости, о его незрелости. Безумно хотелось дать ему по голове и накричать, чтобы он, наконец, опомнился и осознал какое шаткое у них положение, а не ныл как обиженное дитя! Подумаешь, обделили ребёнка сладостями! Про пол не рассказал, и что? Какое отношение это имеет к их работе? Зачем он смешивает это? Он ведь не справится без него!

Советник медленно закрыл глаза и протяжно, почти судорожно, выдохнул, — главное сохранять спокойствие, у него нет сил на очередную ссору. Хирузен узнал о слабости Данзо, поэтому Данзо более не может, как раньше, ссориться с ним. Теперь у, безоружного ранее, Хирузена есть преимущество, достаточно весомое, против которого, ни одно слово Данзо не выстоит — его феромон. Если господин Шимура сейчас выведет его на эмоции, а Хирузен феромон не сдержит, то Данзо вновь пропадёт из жизни на два, а то и на три дня. Да. Всё теперь не так, как раньше — поганое же это чувство, лишиться перед Государем преимущества. Перед этим глупым, великовозрастным ребёнком. Пусть. Он переживёт это. Хватает и того, что Хирузен сейчас не направил против него феромон. Хотя бы за это Данзо благодарен. Ничего не поделаешь, Хирузен — Государь и его воля закон. Отпуск так отпуск, пусть катится к чёрту. Господин Шимура молча выходит из кабинета и медленно следует к себе домой, вновь обдумывая сказанные Хокаге слова.

***

Минули недели тренировок Саске. После того как Итачи и мать узнали о его связи с Данзо, юноша попросил советника встречаться раньше полудня, в идеале, ещё раньше и Данзо понимающе на это согласился. Саске поднимался рано с утра, чтобы родные в очередной раз не причитали и не поднимали лишнего шума, но проблемой всегда был Итачи. Ненормированный сон старшего брата оказался большой проблемой, ведь Итачи всегда просыпался в пять, а то и в четыре утра, и не спал до самого вечера. Он мог лежать в своей комнате, но чаще, лежал в гостиной. Он в тупую смотрел на экран телевизора, даже не осознавая происходящего на нём. Его мозг просто отключался, глаза не моргали, он ни о чём не думал и глупо пялился на яркий свет, просто наслаждаясь шумом. Саске по началу пытался тихо обходить его, но Итачи моментально реагировал на любое его движение и вновь скандалил. На задания он уходил ближе к обеду и Саске подозревал, что из-за его тренировки с советником, Итачи перестал брать миссии, требующие его длительного отсутствия, чтобы тщательно следить за маленьким шкодником. Тогда Саске выходил через окно. Однако в очередной раз, когда он пытался из него вылезти, то остановился и подумал: «а какого чёрта? Мне что, десять лет?» — его снова заставляют изворачиваться, а Саске ненавидит такое, будто он настолько слабый и настолько не достоин уважения, что с его мнением априори можно не считаться. Он раздражённо выдохнул и залез обратно. Он ещё немного думает, прежде чем пройти обитель Лорда Тьмы и всё-таки решается сегодня поступить наперекор старшему брату. В конце концов, Итачи обязан уважать его решение.

Шесть утра, дома тихо, на улице ни крика городничего, ни гарканья ворон, ничего не потревожит родителей ото сна. Юноша выходит из комнаты, проходит коридор и слышит неразборчивый бубнеж телевизора. Брат не спит. Саске снова вздыхает и решается пройти в гостиную, сделав это, он мгновенно чувствует темный безжизненный взгляд Итачи на своём лице. Его глаза вцепились в него как вороные когти и не отпускали, даже когда Саске поспешил к выходу. Итачи подрывается с места. Саске бежит к дверям, но путь мгновенно перегораживает Итачи.

— Ты к нему не пойдёшь, — тяжело хрипит он.

Саске сощурился и попытался пройти слева, но брат хватает его за запястье. Саске поднимает злые глаза и внутренне съёживается от увиденного. Опять Итачи смотрит на него этим мёртвым безумным взглядом, опять заставляет младшего брата скрежетать внутри от ужаса. Этот его взгляд — безумный, ледяной и мёртвый, всегда приковывает Саске к полу. Юноша так пугался этих глаз, что даже не мог повернуться к ним спиной, но он не выкажет страх. Он грозно смотрит брату прямо в лицо, пускай это даётся ему тяжело.

— Мне больно. Отпусти, — ещё злее сощурился младший брат. Итачи разжал пальцы, не отнимая своего холодного наблюдения за лицом мальчика.

— Ты останешься дома, — вновь хрипит он.

— Хватит, — отрезал Саске. — Я уже всё сказал, ты меня не переубедишь.

Старший брат молчит немного, потом глубоко выдыхает и нервно массирует опухшие глаза. Саске не понимает, почему брат так переживает, но Итачи не мог сказать причины. Сама мысль о том, в какое безумие феромон советника бросает альф, заставляет Итачи нервно чесаться. Если не выдержал он — зрелый, переживший подростковое буйство, альфа, то Саске и подавно не противостоит. И когда он не противостоит, то Данзо его накажет и Итачи ничего не сможет сделать, никак не сможет его защитить. Нельзя позволить им быть вместе, нельзя позволить Саске находиться рядом с ним. Итачи не понимает, какое Данзо носил звено, после пережитого, он даже не уверен, что эту систему звеньев в принципе можно к нему применить. Он опасен для Саске, он проблема. Такая проблема, которую Итачи никак не сотрёт из их жизни. Итачи беспомощен перед ним.

— Я когда-то желал тебе зла? — начинается, очередные манипуляции, Саске кривится и скрещивает руки на груди; Итачи продолжает холодным мерным голосом. — Ни разу, так ведь? Я был с тобой обходителен и добр. Всё, что я делал, было для и ради тебя. Этот случай не исключение. Я не хочу, чтобы ты находился рядом с ним не из-за вредности. На это есть весомые причины.

— И ты, разумеется, не расскажешь мне о них? — дерзко бросает младший брат.

Итачи опять молчит. Не мог он сказать. Он молчит ради него, всё это ради его безопасности. Саске поднимает бровь, оценивая настрой брата.

— Тогда не надо мне от тебя ничего, — после красноречивого молчания, выдавил Саске. — Ты пытался. Угрозами, истериками, теперь вот жалость включил. На меня не действуют твои манипуляции.

Старший брат поджал губы и прикрыл глаза, опустив взгляд на пол. У него мгновенно изменился образ, он словно потемнел, будто растворился в этой комнате, сделался маленьким и уязвимым.

— Ты, правда, такого низкого обо мне мнения? — подавленно бормочет он. — Чем же я это заслужил?

Метка кольнула, брату больно. Саске скривился и не ответил, а только в яростном порыве вышел из дома, брат не пытался его остановить. С каждым шагом, его движения обрастали гневом, к середине своих размышлений он уже громко топал каблуками по дороге. Ну вот как? Как у него получается выставлять Саске виноватым? Почему, после каждой их ссоры, Саске чувствует себя мерзавцем? Ведь это Итачи не прав! Он мог бы отнестись к Саске с уважением и рассказать причину своего недовольства, мог спокойно всё ему объяснить, Саске ведь не требовал невозможного, только разговора, рассудительного диалога как со зрелым человеком. Быть может, Саске послушал бы его, но Итачи сначала скандалит, запрещает, а потом ещё и обижается! Он продолжает молча запрещать ему ходить на тренировки, он продолжает относиться к нему как к зверушке, которой не нужны объяснения, а только приказы. Ей не важны слова, а только интонация голоса. Саске не зверушка. Он не позволит Итачи сделать из него такого человека. И всё равно. На сердце так тяжело и это эмоции его брата. Эти эмоции заставляют его стыдиться — своих слов, поступков, своих желаний и решений. Дурацкая метка! Саске яростно полосует по загривку ногтями и останавливается, чтобы болезненно простонать в губы. Терпимая боль, её хотя бы можно унять. Это не то назойливое опустошение в средостении от братской метки, от которого никак не избавиться, а только унизительно ждать его окончания. Саске часы считает до своего гона. Тогда цикл обновится и метка наконец пропадёт, он более не почувствует это эмоциональное угнетение, не почувствует боль своего брата, не почувствует его мертвецкий холод, агонию гниющих останков, того, что когда-то было человеком.

Саске съёживается, снова вспоминая его глаза. Ему стыдно, потому что страшно. Потому что этот взгляд усмирял его лучше любой метки и любых слов. Этот взгляд заставляет Саске забыть о человечности его брата и признать в нём жестокое бессознательное животное. К этому животному нельзя поворачивается спиной, нельзя от него убегать и замахиваться на него рукой, ведь последствия окажутся катастрофическими. Этот взгляд, заставляет Саске сомневаться в любви его брата к нему, в благородстве его помыслов, заставляет думать о нём, как об опасности. Горько. Бояться собственного брата — это горько. У него ведь никого кроме Итачи не было, ему плевать на своих родителей, но Итачи ведь… Саске прикусывает губу. Не может в этом признаться, не после случившегося. Он смотрит на поместье учителя и тяжело вздыхает. Он силой натягивает улыбку, прочищает горло, — ничего не должно выдать его плохого настроения и всё равно, сейчас, улыбка ему болезненна. Саске ненавидит ссориться с братом и всё равно ссорился, постоянно, по любой мелочи. Даже чаще, чем с отцом. Его гложет обида, но он подавит её и ступит на территорию поместья, с самым обычным и не примечательным видом.

Господин Шимура встретил его спокойно, он давно уже не спал. С возрастом, ему достаточно спать и шесть часов, он всегда был жаворонком и Саске видимо тоже. Вот Кагами, да, он был совой и спал по двенадцать часов. Удивительно и то, что при всей ответственности Шисуи, он перенял от отца эту дурную черту и Данзо с содроганием вспоминает, как тяжёло его было поднимать в школу. Ссоры гарантировано случались между ними почти каждое утро.

Советник опять о нём вспомнил, увидев Саске. Не понимает, что ему от этого чувствовать. Он готов признать, что не подавил и половины своей к нему привязанности, но не был готов столкнуться с этим, взяв, в ученики, Саске. Разве они похожи? Почему он постоянно их сравнивает? Шисуи не такой грубиян и наглец, менее нахальный и более зрелый, он предпочитал ссоре конструктивный диалог, а Саске за словом в карман не полезет, это точно, язык у него острый, как шпага. Сай, как самый неконфликтный человек из окружения Данзо, это подтвердит, господин Шимура редко слышал ругань Сая, а с Саске он ругался по любому поводу. Довести Сая до эмоций — это большой труд, но Саске поразительно с этим справился и так же поразительно с ним подружился. Шисуи, например, всегда улыбался красивой искренней улыбкой, а Саске скалился. Это была не улыбка, а скорее натужное натягивание мышц и едкий прищур. Искреннюю улыбку у Саске, Данзо, за три недели их знакомства, видел лишь один раз. Движения у него дёрганные и рваные, и голос у него надменно-острый и высокий, а Шисуи наоборот двигался плавно, и голос у него был громким от рождения, крепость его горловых связок можно было услышать в его бархатном, ребячливом басе. Даже лицом они не похожи. У Саске черты гладкие, по-юношески припухлые, немного дерзкие и эта дерзость переходила в категоричную остроту, изрезавшую его лицо в угловатые линии; глаза у него холодные, будто мраморные, потому лицо его виделось не пластичным, зато по-аристократически изящным и свежим. У Шисуи же, черты пластичные и озорные. Каждая мускула его лица участвовала в передаче его ярких эмоций и поэтому, носогубные линии лёгкой тенью выделяли его округлые, по-детски припухлые щеки. Глаза у него кошачьи — постоянно сияли так, будто он только что от души посмеялся; весь его образ был нежный и светлый, как у котёнка. Не похожи они. Почему же тогда Данзо их постоянно сравнивает? Ему это не нравится. Когда Шисуи был ровесником Саске, Данзо уже обучил его всему, что умел сам и готовил уже к политической деятельности. Шисуи легко далось кардио, он единственный проходил двадцатую позицию табаты без обморока. Его скорость к шестнадцати годам возросла до невероятных значений и ровесники ещё тогда его прозвали «Призраком». Данзо даже усмехался, кто кого теперь будет учить. Саске такая скорость не нужна, к тому же Данзо этому не обучит, высокая скорость была врождённым талантом Шисуи, Данзо лишь помогал ему развить своё тело достаточно для такой силы. К своему уникальному таланту, Шисуи пришёл сам. Господин поджимает губы. Быть может, поэтому из Шисуи вышел такой плохой учитель — ведь он пришёл к такой силе, отчасти, самостоятельно и не знал, какие советы окажутся ученику наиболее полезными.

— Доброе утро, — невыразительно проговаривает Саске и опирается о несущую балку террасы. Советник заметил в его глазах странное, почти наигранное безразличие. Он очевидно опечален чем-то, но очень не хочет этого показывать. Данзо молча принял его желание.

— Доброе утро, — моргает в ответ советник. — Заходи. Надо размять твоё тело после сна. Не будем на улице шуметь.

Саске тихо заходит внутрь и Данзо замечает на его загривке алые, пухлые полосы, ворсом разодранной кожи цветущие по краям. Он бессознательно хватается за свой загривок, нащупывая проступающие через пластырь, твёрдые корки ран, и скорбно поджимает губы. Он его понимает. Очень хорошо понимает.

За три недели интенсивных тренировок, результат стал куда явнее. Этого нельзя было не заметить, как Данзо и ожидал, дыхание у Саске стало глубже и чище, и с каждым днём он приближался к одиннадцатой позиции — той, которую могли осилить все подчинённые из Корня. Если он будет тренироваться так же плодовито и упорно ещё полгода, то превзойдёт всех своих ровесников и приблизится к силе своего брата. Саске не только сможет драться дольше и уставать позже своих врагов, но и выдерживать экстремальные и тяжёлые миссии. Из него бы вышел потрясающий наёмный убийца Корня, но Данзо об этом даже не мечтает. Даже если Саске сам напросится к нему в отбор, Данзо не сможет его принять. Того умопомрачительного скандала, устроенного Фугаку четыре года назад ему хватит до конца жизни. Фугаку тогда разбил стёкла в кабинете Хокаге, разворотил ему мебель, грозился убить Данзо, порвать его в клочья. Этого буйного альфу еле удерживали трое джонинов, пока Данзо стоял в углу и наблюдал, будто наказанный. Это Хирузен его туда поставил, чтобы он не раздражал Фугаку своей надменной и явно удовлетворенной, от происходящего, улыбкой. Хирузен тогда, буквально умолял Данзо оставить Учих в покое и никогда к ним не лезть. Данзо согласился со скрипом. К тому же, у Итачи не было старшего брата — отмороженного на голову, психопата, готового убить любого, кто хоть мыслями навредит Саске. Итачи переживал за жизнь брата, а в Корне опасные миссии и любая оплошность стоит жизни, Данзо никогда не щадил подчиненных.

В отличие от стандартных миссий, которые выдавало бюро, их задания не делились на ранги тяжести, даже новичок мог получить неподъемную задачу и был обязан её исполнить. В бюро же, новичкам не выдавали миссий сложнее, чем сбор урожая или прополка огорода, или ещё какая глупость — Данзо такой чушью не занимался. Саске бы понравилось на него работать, господин даже не сомневается, он бы брал самые тяжёлые задания, лишь бы показать насколько же он лучше всех. Данзо таких людей любил, одна их гордыня повышала продуктивность организации в несколько раз, как за двух взятых вместе людей. Он сам трудолюбивый человек и ценил такое качество в других людях. Тщедушным в Корне не место, только упорные и сильные духом, люди остаются с ним до конца. Однако чувства, ах, эти неудобные для Данзо чувства, куда бы он ни пошёл, всюду на них натыкался. Как и сейчас, пытаясь забыться в тренировках Саске, юноша вновь напоминал ему о чувствах. Господин Шимура, после окончания тренировки, налил юноше чаю и вновь заметил вымученные эмоции — очередной оскал, принятый Саске за улыбку. Он только отходит на кухню, поставить чайник на место, но его прерывает голос юноши. Он честный, не пытается скрыть печали, поэтому Данзо обернулся к нему.

— Я могу с Вами пообедать? — бормочет Саске, разглядывая натянутую и темную гладь чая. — Не хочу возвращаться домой.

Данзо внимательно осмотрел юношу. Саске весь день ходит с хмурым и печальным выражением, стараясь это скрыть, но сейчас ненароком открылся, — видимо дома случилась очередная пакость. Вспоминая, какое тяжёлое у него и его брата было детство, какой тяжёлый человек его отец, Данзо кривится. Бедный ребёнок. Господин Шимура отказать ему не может.

— …хорошо, — тихо соглашается он. — Проходи, — и кивает в сторону кухни. Саске устало поднимается с дивана и следует за ним. Господин указал на стул, юноша покорно садится. Он достает из спортивной сумки симпатичную деревянную коробочку и кладёт на стол. Господин Шимура заинтересованно смотрит, не спеша садиться. Увидев, что Саске оттуда достал, он в отвращении морщится.

— Что это за гадость? — нервно спрашивает он.

Саске оглядывает еду в руках. Никакая не гадость, вполне симпатичный бутерброд с колбасой, свежими овощами, и немного соуса. Что это его так смутило?

— Бутер, — хмурится Саске в ответ. — Мама сделала, — господин резко хватает его из руки юноши и тот несогласно восклицает. — Эй!

Данзо убрал верхний ломоть хлеба и взял пальцами толстый слой колбасы, тщательно его изучая. Цвет у неё нежно-розовый, не алый, это свинина. Самое бестолковое мясо в мире.

— В этой колбасе даже белка нет, — хмурится советник, грозно вперяясь в ученика глазом. — Сплошной жир и углеводы. Ещё и сахара полно. Так не пойдёт, — он ловко выбрасывает бутерброд в мусорную корзину, под ошарашенный взгляд юноши. — Мы с тобой договаривались, что ты повысишь в рационе белок и калий, а ты питаешься этим?