I Гон Итачи (2/2)

Итачи работал на Данзо, он знает, на что тот способен и что мораль не сыграет в его планах ключевую роль. Им срочно нужно поговорить, но правильные слова подобрать для этой беседы он не мог. В горле пересыхало от одной мысли об этом разговоре. Ему не доводилось иметь дела с подобными омегами, но он подозревал, насколько травмирующей связь со столь странным человеком может оказаться для него. Итачи почувствовал отголоски злости, но усиленно держал себя в руках, не любил быть загнанным в угол, не любил вопросов, касающихся чужой гордости, ведь со своей еле справлялся. Это бессилие не ввергло в отчаяние, в Итачи бушевал гнев.

Он только выходит из комнаты и уже слышит причитания отца. Тот недоволен «ранением» сына и воспринимал это как личное оскорбление. Юноша готов это вытерпеть. Он заходит на кухню, здоровается с семьёй и, не желая близко со всеми пересекаться, отходит к дальней тумбе, заваривая себе кофе. Отец оторвался от чтения газеты, осмотрев сына сверху вниз, его взгляд хорошо чувствовался. Итачи с детства запомнил, какие от него проходят мурашки по спине. Отец смотрит так недолго, щурится, кривит губы и снова погружается в чтение.

— Сахар закончился, сходи в магазин, — сказал он небрежно. Мать выключила кран, вытерла руки о фартук и попыталась смягчить взгляд мужа своей прелестной улыбкой, но когда это не сработало, встала между ним и сыном.

— Дорогой, оставь его, — женщина сказала мягко, но с тоном наказательным, — он ранен, я сама схожу.

— Ушибы не считаются за ранение, — почти язвительно ответил отец. — Не в этом доме.

Саске сидел в это время дальше ото всех на бархатном оливковом диване и переключал каналы телевизора. Итачи ему даже завидовал, как же умело Саске мог прятаться от родителей — его тяжело сейчас вывести на дискуссию. Однако, к удивлению брата, юноша подрывается сам. Он оборачивается, облокотившись о спинку дивана, и смотрит взглядом невинным, как младенец.

— Я схожу, — голос у него холодный, но участливый, новый соратник Итачи на этом тихом семейном побоище. Однако и противник не абы кто.

— Пойдёт Итачи, — с младшим сыном отец не церемонился и если до этого, его тон лишь обрастал грубостью, Саске он рявкнул.

Итачи понимал, в ход пошли принципы, и этого он опасался. Отцовские принципы — это ядерная боеголовка спора, либо будет так, как сказал отец, либо они все поссорятся. Итачи, без того переживающий о случившемся, не хочет утренних истерик. Он громко стукнул чашкой о поверхность стола, почти рядом с отцом, и выдохнул.

— Я пойду, — он сказал это чётко, чтобы слышали все.

Соратники могли только пораженчески молчать, уважая жертву своего товарища, скажи они что, сделали бы хуже. Отец никак не отреагировал, газета была его непробиваемой стеной. Итачи схватил с кофейного столика у дивана мелочь и быстро скрылся за широкими раздвижными дверьми. Саске включился в просмотр «очень интересной» рекламы моющего средства, а мать, презрительно оглядев мужа, приступила к шинковке овощей.

Рынок располагался недалеко, но Итачи хотел растянуть эту прогулку. Отец не дал ему возможности обдумать проблему за чашкой кофе и сигаретой, а сейчас он тем более не хотел о ней думать. Злость оказалась куда серьезнее, чем он предполагал. Как назло, все запахи ощущались куда острее обычного, в особенности зелёные тона. Итачи и без того всегда ярко ощущал чужие феромоны, а сейчас каждый проходящий мимо, будь это омега или альфа, так открыто светил феромоном, будто назло ему, что глаза на лоб лезли. Только подойдя к рынку, он остановился и не мог более пошевелиться, в нос ударил целый ворох запахов. Невыносимых, ярких, будто издевательство, жестокое напоминание его просчета, но травянистые ощущались им куда сильнее и это злит. Закружилась голова, он облокотился о забор и попытался выдохнуть всё, что учуял, но ничего не помогало. Тогда он закурил и вдыхал так много табачного дыма, до кашля, до тошноты, чтобы ничего не чувствовать. Держа сигарету в зубах, он смог подойти к лавочнику и попросить сахар. Люди озирались, смотрели в его сторону и шептались: или ему кажется?

— Э-э, родная моя душа, беги скорее домой. Ты чавой это в таком состоянии вышел? — продавец звучал волнительно, но Итачи не понимал в чём причина его волнений.

Весь город что ли знает о произошедшем? Нет, это невозможно, Данзо бы так не поступил. Он хватает сахар, бросает мелочь и быстро возвращается домой. Будто бы сбегал от чужих взглядов, будто бы хотел спрятаться, но чем навязчивее проступали эти мысли, тем отчётливее он чувствовал нарастающий в ответ гнев. Он бы мог вырвать им глаза, ему не обязательно так трусливо сбегать — вот о чём он думал, и следом пресекал себя, старался отвлечься. Думать о цветущем саде, о чистой улице, о дружеских лицах, однако сейчас он не желал ничего более, кроме как спалить здесь всё дотла. Домой он вернулся с видом лихорадочным и ошарашенным. Даже не заметил, как бросил пачку сахара на стол и схватил следом кружку кофе, он желал поскорее выйти на террасу и закурить. Он хотел избавиться от запаха. Он хотел сжечь себе ноздри табачным дымом, чтобы более не слышать этот несносный фужер.

— Постой, заяц, — окликнула его матушка. — Завтрак уже готов, садись, поешь с нами. На голодный желудок курить вредно.

— И я говорил, как отношусь к этому, — категорично вставляет отец. Кому не плевать как он к этому относится?

Саске уже уплетал добро заправленный терияки, легендарный мамин омурайсу, о нежном вкусе которого среди Учих ходили легенды. Итачи не голоден, скорее всего, его стошнит, если он сейчас хоть что-то съест, но маму расстраивать он не хотел. Итачи садится за стол, матушка наливает ему травяного чая, и от его запаха у юноши снова кружится голова. Когда Саске почувствовал неладное и оторвался от завтрака, повернувшись в сторону брата, он увидел, как тот, зажав нос, глупо смотрит в кружку с видом, будто увидел привидение.

Мама настороженно села, молча наблюдая за поведением сына. Отец шумно повел носом, посмотрел на календарь и нахмурился:

— У тебя омега появилась?

И тогда Итачи пробил такой животный ужас, что он посмотрел на отца, как животное, пойманное в капкан. Это была абсолютно несвойственная сыну реакция, и какие выводы из этого сделал отец, известны лишь ему одному, и это проблема. Выводов отца Итачи хотел в последнюю очередь.

— Нет, — тяжёлым хрипом отвечает старший сын. — С чего ты взял? Что за вопрос такой?

— Заяц, на улице прохладно, а ты весь в поту, — аккуратно подмечает мама.

На что они намекают? Раз хотят что-то сказать, пусть говорят открыто! К чему эти ужимки и недосказанности? Это невероятно нервирует. Итачи хотел разломать этот стол к чёртовой матери, пусть теперь каждый завтракает в своей комнате. Мысли странные, но их так много, что он не поспевает обдумать их все.

— Так ты нашёл омегу? — снова этот намекающий вопрос и нервы не выдерживают.

— Что вы прицепились ко мне со своими расспросами?! — Итачи подорвался со стула, его трубное, величественное, как раскат грома, рычание грохотом отскочило от стен. Глаза окрасились алым, сверкая блеском гнева и недобрых побуждений. Саске напряг брови и посмотрел на брата в замешательстве.

— Брат, — строго окликнул он. — Феромон. Ты сильно пахнешь, неужели не чувствуешь?

Эти слова обратили альфу в бегство. Он моментально бросился к двери, выбегая на террасу. Мама молча встала и отложила завтрак Итачи на тумбу, заворачивая в пищевую плёнку. Саске сначала смотрел удивленно на дверь, а потом вопросительно взглянул на отца, тот покачал головой.

— Не лезь, — ответил отец, взглянув на сына. — У него начало гона, не хватало только, чтобы вы подрались за стул, как было в прошлом году.

— Но у нас же с ним гон протекает одновременно, — хмурится юноша. — Ещё рано.

Отец одобрительно кивнул. Саске всё правильно понял.

— Микото, — Фугаку повернулся к жене и взмахнул рукой в сторону двери. — Будь добра.

— Да, дорогой, — матушка ответила тихо, почти устало и скрылась в том же направлении, что и старший сын, Саске смотрел ей в след, напрягая челюсть. Что-то ему во всём этом не нравится. У Итачи никогда не нарушался цикл.

— Я всегда только начало его гона видел, — задумчиво бормочет он.

— Зачем тебе его видеть? Не надо, оставь. Зрелище не из приятных.

Теперь и сигареты не помогали, только вызывали тошноту, он бросает недокуренный папирос в банку из-под кофе и вытирает лоб — правда, весь мокрый, даже не заметил. На улице градусов четырнадцать, а ему жарко, как под вечно палящим солнцем Суны. Это гон. Мог бы догадаться сразу по параноидальным мыслям и неконтролируемой агрессии, по остроте обоняния, однако в этот раз всё как-то иначе. Разве он зацикливался на зелёных тонах? До девятнадцати лет он искал исключительно цветочные ароматы, похожие на феромон его матушки, но после за собой такого более не замечал.

— Это из-за него, — хрипит Итачи надрывисто. — Из-за него я так себя чувствую. Везде слышу его запах. Везде его ощущаю. Будто он пропитал мои лёгкие.

Будто сквозь кожу нагло проросли ростки и душат пушистыми листьями папоротника и конопли его горло, наполняя лёгкие плотным медовым цветением.

Его феромон чувствовался так ясно и чисто, так невыносимо отчётливо, и он был везде. Присвоить его — вот чего желал альфа, он хотел его присвоить, сделать своим, обладать тем, чем никто никогда не обладал, быть первым и единственным. Нарушить все табу и правила, прокусить шею до крови и упиться ею. Эти мысли доминировали над ним, над его контролем, они категорично жужжали в голове, гоняли кровь к вискам и били ею со всей дури — как же так, он ведь выше этого, он не позволял животному брать над собой верх, так почему же сейчас всё иначе. Так тяжело это вынести, каждый гон он забывает, как же мучительно он может протекать.

— Родной мой…

Но чистое касание мягких белоснежных лепестков лилии возвращает его в сознание. Это феромон его матери — нежнейший и влюбчивый, для Итачи, лучший из всех существующих на земле.

— Твой гон начался раньше положенного, поэтому мы беспокоимся. Скажи, ты встретил течную омегу? — на упрямое молчание сына, мама вздохнула. — Расскажи, если ты такого встретил, заяц. В ином случае, пошли к врачу. Только не дуйся как мышь на крупу.

— Как какая-то омега может вызвать во мне гон? — уже не скрывая злости, рычит он.

— Такое бывает, — неровно пожала она плечами. — Редко, но бывает. Если омега обладает могущественным феромоном, она может склонить альфу к спариванию. Ты же сам знаешь как опасны феромоны для психики, заяц. Вспомни хоть этого девятихвостого мальчика, друга Саске, как они дрались страшно в детстве, так Саске его феромон не любил.

Итачи это помнит. То был пубертат, все подростки воняют, ведь не умеют держать феромоны под контролем, и из-за этого часто нарываются на неприятности, ввязываются в драки и стремятся кусать всех подряд — борьба за доминирование цветёт и пахнет бушующими гормонами. Тогда Саске активно ставил под сомнение авторитет отца, ругань не утихала до самого вечера, продолжалась утром, и все выходные Итачи прятался в гостях у Шисуи. Свою ругань он давно пережил, но сейчас дело в другом. В нынешнем состоянии он хотел винить себя, очень хотел, но не получалось. Сейчас Итачи не думал о вине или стыде или о чём-либо ещё, его мысли занимали недобрые намерения. Злые. Жестокие. Они всецело подпитывались гордостью альфы и гордостью Учиха, набухали страстью, взывали к чему-то инфернальному. Если он скажет матери, она поймёт? Она же омега, она должна понять, она замужем за таким же вспыльчивым альфой, как и её сыновья. Только тема слишком деликатная.

— Мам… — он решается спросить, но слова застряли в горле и он вздрагивает.

— Да сынок? — матушка снова касается его плеча. Её феромон успокаивает, но она не способна подавить гон.

Итачи молчит ещё немного, прежде чем сказать. На улице тихо, почти не слышен рокот толпы и шум телевизора, только ветер надоедливо треплет верхушки деревьев, эта тишина сводит Итачи с ума. Он сглатывает и набирает столько воздуха, сколько способны вместить его лёгкие.

— Я хочу обладать тем, кем никто до меня не обладал. Даже против его воли, — почти болезненно хрипит юноша; эти слова прозвучали угрожающе, с явной целью устрашения, Итачи это более не контролировал. — Что мне делать?

Матушка проморгалась и поджала губы. Его слова, как бы ему ни хотелось верить в обратное, абсолютно типичны для альфы, что в гон, что без него. Ранее Итачи не встречал могущественных течных омег, он, может быть, ошарашен своими мыслями, но чем быстрее он смирится с жестокой и властной стороной своего пола, тем лучше для психики. Она убрала руку и повернулась в сторону двора, Итачи повернулся следом. Женщина посмотрела на него с выражением, в какое вложила всё своё материнское понимание и сочувствие, и аккуратно кивнула.

— Да, заяц. Это нормальные мысли для альфы, — увидев недобрую реакцию сына, она моментально сменила тему. — Работу придётся отложить, я скажу отцу, чтобы взял твои смены. Посидишь дома.

***

Саске не упомянул в разговоре с отцом, что однажды застал гон брата, но это воспоминание постыдное и неловкое, которое он вспоминать не любит, но Шисуи не давал забыть ни ему, ни его брату. Это случилось год назад. То было начало их гона, но родители не успели распихать их обоих по своим комнатам. Итачи зашёл на кухню и увидел своего младшего брата на месте, где по обычаю сидел сам Итачи. Саске сидел напротив отца, Итачи — напротив матери, так было всегда, и это нарушение порядка его необычайно разгневало. Итачи дёргает спинку, чуть ли не сбрасывая юношу с места, и рычит:

— Это мой стул.

— Теперь он мой, — гаркает Саске в ответ, нарочно вцепившись в седушку.

— Вали нахрен с моего стула, засранец! — не выдерживает Учиха.

— Я постелил тебе в углу, — едко скривился юноша и кивнул в сторону. — Где твоей жопе самое место.

— Думаешь повзрослел и в состоянии тягаться со мной?

— Можешь чё угодно там вякать, стул ты всё равно не получишь.

— Говнюк мелкий! — взревел старший брат и набросился на мальчика. Саске ответил такой же агрессией. На крик прибежал отец и удивлённо поперхнулся, его сыновья снова дерутся и из-за какой глупой причины — из-за стула!

Он метнулся к ним обоим и пытался встать между ними, принимая удары на себя:

— Вы, оба! Прек… — случайный удар по лицу, предназначенный не отцу и Фугаку громко рычит. — Чёрт возьми, живо прекратите! Это приказ! Ёбон-бобен, да почему же у них гон в одно время?! За что мне это?!

Он не мог использовать свой феромон. В гон эпсилон остро реагирует на альф поблизости, даже если они родственники. Выпусти он феромон, и они оба озвереют. Их может успокоить только омега.

— Микото, дорогая! — отчаянно восклицает он в сторону открытой двери. — Быстрее сюда! Нужен твой феромон!

Матушка испуганно отбросила метлу и побежала на крик:

— Что случилось?!

— Сыновья подрались за стул!

***

Особенность Учих такова — в их клане чаще, чем в остальных семьях, рождаются альфы, и чаще остальных их феромон носит в себе могущественный тон. В каждом клане определенный тип феромона встречался чаще, чем в других: в Сенджу — древесный, Сарутоби и Инузука носили анималистические аккорды, Узумаки — ягодный, и таких большинство. Феромоны разделяли на культуры и страны, воистину в Конохе не встретишь чайного аромата, а в стране Чая не встретишь анималистического. Акватический же встречался только на островах экватора. Чем ближе континент располагался к востоку, тем более выражено ориентальными и сладко-пряными тонами раскрывался феромон, на севере народы пахли кожей и древесиной, на юге гисперидом, сладким фруктово-цитрусовым цветом. Запад же отличался многообразием феромона, однако особенно сладких запахов здесь не встретишь. Конохе всегда приписывали фужер и древесину, но фужер был настолько редким запахом, что редко кто знал, как именно он пахнет, и путал с зелёными тонами.

Хоть страна Огня и не отличалась приторными ароматами, как юг или восток, в ней встречались и свои уникумы — особенные семейные феромоны, выводимые многими поколениями до совершенства. Таким обладали Хьюга, источая чудесный запах пудровых белых цветов, и Учиха, знаменитый на весь свет клан не только сильными глазами, но и уникальным типом огненного феромона.

Феромон Итачи был чем-то вроде исключения даже в собственном клане. Саске описывал его как запах «благовоний», но то было горящее дерево, выраженный табак и даже немного ванили. Его феромон носил в себе разное проявление огненного запаха — он был неуловим и весьма опасен. Мог проявиться как эротическое и томное курение сандала, как спокойная и чарующая песнь агара, а мог сжигать ноздри и душить, как угарная копоть. Не многие аромаведы смогли бы разложить его запах на ольфакторную пирамиду, его было попросту тяжело объяснить. У огня был запах, и Итачи носил его, но как передать эти глубокие, пряные ноты и не изойтись длинным списком всевозможных эпитетов? Он пылал энергией, трепетал мерцающими проблесками ласки, он был тёплый, но ненавязчивый и ласкал нос, обращая на себя внимание. Похоть могла превратить огонь в тягучий и плотный столп ароматного дыма, а могла и разбушевать острые языки в неугасимом танце, заставить их вожделенно облизывать всё вокруг, в особенности объект своей страсти. Всё это зависело от настроения Итачи и от интенсивности его склонных к мятежу эмоций. Однако большая часть его шлейфа тянулась приятной табачной ванилью. Красивый и загадочный феромон. Совсем как Итачи.

Его гона боялся даже отец. Сына словно подменяли, то было какое-то вечно рычащее чудовище с налитыми кровью глазами, чей феромон сражал всех наповал — дышать рядом с ним было невозможно. Он постоянно намеревался кого-то укусить, и, к сожалению, ему на глаза часто попадался младший брат, в котором он видел прямую угрозу своей доминации. Саске ранее не был столь несносен в гон, но из-за брата тоже начал кусаться. В таком состоянии они воспитывали друг в друге худшие качества, и потому каждый новый гон проходил с ещё более страшными потерями, чем предыдущий. Родители решились запирать их комнаты на ключ. Помогало с периодичностью, ведь Итачи выламывал двери. Им приходилось привязывать его кровати, чтобы тот не убегал в город грызть людей. Фугаку, будучи начальником полиции, улаживал проблемы сына, но взамен терял доверие администрации города. Сколько он намучился с Итачи, можно посчитать по вырванным седым волосам с головы, а ведь это если не брать в расчет его подростковый период. Он до сих пор некоторым своим коллегам в глаза смотреть стыдится.

Девственником Итачи не был. Лишился своей невинности в четырнадцать лет с учительницей по музыке — сногсшибательной женщиной средних лет, с чёрными как смоль волосами и серыми глазами, чей феромон переливался полутонами розовых цветов. Имя её было Кокори. Она была в разводе и в расцвете своей сексуальной жизни. Научила Итачи всем премудростям обхождения с омегами, и её уроки он использует до сих пор. Их короткие встречи проходили у неё дома, пока двое мелких спиногрызов женщины гостевали у двух её бывших альф. Шисуи, выслушивая похождения друга, называл её «королевой минетов», но то была лишь часть её безупречных талантов. После беременности она активно практиковала шары Кегеля и могла так искусно сжимать мышцы влагалища, что Итачи, без того страдающий юношеским проклятием «преждевременной эякуляции», не выдерживал и семи минут. Юный Учиха так сильно её любил, что серьёзно намеревался жениться, но на каждое его невинное решение, принятое без труда или моральных страданий, как по обычаю бывает у детей, она только смеялась. С родителями Итачи её не познакомил, верно, хорошо, что так вышло, родители бы не одобрили невесту старше их сына в два раза по прозвищу «королева минетов». Итачи до сих пор наивно полагает, будто родители ничего о ней не знают.

Расстались они болезненно, в тот момент, когда Итачи излишне растворился в партнёрше и начал давить на неё. Он никогда не замечал за собой подобного, пока не встретил Кокори, но ничего не мог поделать: бессознательно поступая жестоко с той, кого так сильно любил. Кокори была старше Итачи и всё понимала, пускай мальчик не позволял женщине уйти, всячески старался удержать в отношениях, но женщина смогла уверить его в необходимости их разрыва. Он вырос из их отношений и должен был признать разрыв как новый этап жизни, и в этой новой жизни им обоим места не было. Юный Учиха был весьма зрелым для своего возраста, чтобы принять её позицию, или он так только думал? Ему горделиво хотелось верить, что он отпустил Кокори, он уверял в этом всех вокруг, но порой безумно по ней тосковал, в особенности когда не получалось с другими омегами. Кокори была изученным и безопасным вариантом, она принимала все его недостатки, не каждая омега, встреченная им после, могла бы похвастаться умением понимать Итачи, а то — тяжкий труд.

В семнадцать лет Итачи зациклился на очередном цветочном феромоне — шиповнике, какой принадлежал двадцатисемилетней учительнице по гендзюцу, Куренай Юхе. Всё это произошло случайно, он выиграл право на спаривание с ней, победив её бывшего одноклассника. Её сексуальные таланты в значительной степени проигрывали его прошлой музе, но её феромон и красивое лицо сделали своё дело. Это тоже не продлилось долго, Итачи потерял интерес из-за её кротости и отсутствия какой-либо гордости. Как минимум шесть своих учителей Итачи трахал, тем временем упорно игнорировал всякие проявления внимания однокашников. В классе Итачи пользовался высокой популярностью, как и в клане, но молодые омеги никогда его не привлекали. Он вспоминал, как молодой омега пригласил его домой в надежде провести время вместе, а Итачи, в свою очередь, пристал к его родителям. Через четыре дня он трахнул отца одноклассника. А потом его мать. Он до сих пор с ним не разговаривает. Двое омег, подчинённых отца, также Учихи немолодых лет, подверглись жестоким домогательствам. Отец перед ними долго извинялся.

К девятнадцати годам он потерял интерес к цветочным ароматам, и его подростковая похоть утихла. Прежде он легко доминировал над другими, и эти игры ему наскучили. Немногий досуг от изнурительного самообучения, но и его Итачи потерял и, в конце концов, заставил себя поверить, будто ему безразлично и он выше инстинктов. Он даже не думал, какими последствиями могут обернуться самообман и воздержание, и, столкнувшись с подобным ему человеком, только выкрученным в самую крайнюю крайность, лицом к лицу, не знал, что ему чувствовать. Ни одна из встреченных им омег никогда не вызывала в нём гон. Такое с ним впервые. Мама сказала точно: редко встретишь феромон настолько могущественный, способный склонить альфу к спариванию, в особенности сильного альфу, как Итачи. Он попросту не мог поверить во встречу с доминантной омегой, господин Шимура не мог ею быть. Могущественные омеги, как и альфы, сильно пахнут, они не могут полностью скрыть свой запах. Ни Итачи, ни Шисуи, ни Хирузен, ни Саске — доминантные эпсилоны — не могли полностью скрыть свой феромон, он тяжело контролировался, поэтому и назывался могущественным. Запах у него сильный, тяжёлый, плохо выветривался из комнаты, одежда пропитывалась им за пару часов. Однако и слабым звеном господин не мог быть: низшая омега не провоцирует гон у доминанта. Это какое-то безумие. Существование этого человека смеялось над знаниями Итачи в биологии, смеялось над самой биологией.

С последнего раза Итачи прошел год, и как же тяжело сейчас этот год по нему ударил. В конце концов, он ещё молод, ему только двадцать один, он не мог позволить себе жить подобными лишениями. Однако… Этот человек, этот грозный военный советник, на которого Итачи работал, он ведь жил так всю свою жизнь. Если доминантная альфа тяжело переносит гон, то течка у омеги протекает куда хуже. Как такое можно вытерпеть? Итачи даже проникся к подобной стойкости уважением, но ведь из-за этой же стойкости юноша сейчас страдает, поэтому его чувства к подобному сложно описать. И ему бы не хотелось их описывать. Честно признаться, он впервые слышит, чтобы омега сохраняла невинность до пожилого возраста. В их мире такое невозможно. Из-за дегенеративного набора ДНК раса из четырёх полов подвергалась частым болезням и почти не доживала до старости, а если и доживала, то страшно страдала от болезней. Природа позаботилась о том, чтобы сохранять рождаемость хотя бы на малом уровне. Инстинкт к спариванию у подобного вида необычайно велик, они буквально не могут думать ни о чём другом. Полигамия активно поощрялась, а могущественные омеги и альфы обладали высоким либидо, чтобы оплодотворить как можно больше людей. Природа не учитывала воздержание, Итачи уточнит, что она наказывала за него. Сексуальная жизнь для их вида влияет на здоровье, все непроведенные с партнёром течки и гон, все неоплодотворенные циклы — всё это никуда не девается, тело запоминает отсутствие партнёра и с каждым разом усиливает выброс гормонов. Спустя полгода человек сам бросается на окружающих. Для их вида нормально не жить в браке, но иметь несколько детей от разных партнёров, нормально начинать половую жизнь с раннего возраста, для них абсолютно нормален промискуитет и практики свингерства — всё это вошло в культуру не просто так, их вид зависим от секса.

Поэтому существование подобного омеги ввергло Итачи в неподдельный ужас. Его ужас объясним, ведь, зная, как тяжело переживать гон без партнёра, он представить не мог того, кто терпел это шестьдесят девять лет. В это невозможно поверить, это противоречит всем законам биологии. Какие такие лекарства тот принимает, если может терпеть подобное всю жизнь? Может, Итачи тоже сходить к Орочимару и попросить отсыпать пару ящиков?

Ведь это невыносимо… Невыносимо. Минуты тянутся длинным напряжённым канатом, перетянувшим его горло. Как же долго ждать завтрашнего дня, как невыносимо его ждать. Всё тело будто сгорает в адском пожаре, будто кожа отслаивается от костей и тает, пачкая постель. Живот скручивает болезненной и надоедливой похотью, эрекция каменная, сколько бы ни мастурбировал, ничего ему не помогало. Член будто разрывался от накопившейся крови, всё его тело изнывало от желания, напоминало напряжённую пружину, готовую вот-вот разорваться. Невыносимо. Невыносимо желать того, кто не принадлежит ему. Невыносимо желать так страстно и безумно сорвать с него одежду и вколачивать внутрь всё нестерпимое вожделение, пока он не начнет умолять его остановиться. Заставить стать своим, заставить страдать за всё, что Итачи сейчас испытывает. Вцепиться в шею прочно клыками, как можно болезно, впустить свой могущественный феромон внутрь и присвоить себе. Наполнить до краев вязкой спермой, наполнять и наполнять, пока омега не понесёт от него детей, не оставить ему никакого выбора.

— Эй! — Саске громко стучит в дверь и недовольно восклицает. — Хватит рычать! Я всю ночь не мог уснуть из-за твоего рёва. Лучше бы в питомнике спал, разницы нет!

Маленький гадёныш. Ему лучше закрыть рот и не лезть, иначе Итачи снова явно донесёт, кто в этом доме на самом деле главный. Папочка сынулю не защитит, Итачи и его уничтожит. Всех разорвёт на части. Всех, кто посмеет усомниться в могуществе этого яростного альфы. Юноша отвечает страшным рычанием и слышит, как младший брат отпрыгивает от двери. Всё верно. Бойся его.

Саске смущённо поджимает губы и отходит на кухню, рык донёсся и до родителей, занимающихся своими привычными делами: отец, разумеется, читал новости, матушка что-то готовила. Саске садится за стол, там уже стояла тарелка с яичницей и несколько поджаренных хлебцев.

Отец хмурится и откладывает газету, повернувшись к жене.

— В этот раз гон особенно болезненный, — ворчит он. — Видимо встретил кого-то.

— Может Нану? — предполагает матушка; на вопросительный взгляд мужа она повела головой в сторону окна. — Та дочка кузнеца. Одноклассница его. У неё сильный феромон.

Мужчина как-то нелюдимо качает головой и закатывает глаза. Ужасная привычка. Саске терпеть это выражение не мог, но гордо молчал, уплетая завтрак. Ему было интереснее слушать, чем принимать участие в диалоге.

— Дорогая, феромон должен быть исключительным, чтобы сломить моих сыновей, — горделиво ответил отец, Саске хотел улыбнуться, но сдержался — Нана сильна, но не настолько, чтобы довести до подобного состояния Итачи. Наш сын могущественный альфа, а не среднее звено, — он сказал это с презрением и отвернулся, продолжая ворчать. — Странно, что не признаётся. Дурной знак. С учительницей музыки он также себя вел.

Матушка вытерла руки о фартук и озорливо усмехнулась.

— Дорогой, ему давно уже не пятнадцать, — снисходительным тоном напомнила она. Этот тон мужу не понравился.

— Я про это и говорю, — раздражённо выдает он и дёрганно взмахивает ладонью. — Я говорил про это весь диалог. Разве в городе есть могущественные омеги? Я встречал-то их за жизнь штуки две. А мне сколько лет уже.

Микото устало выдохнула с выражением такого же раздражения и упёрла руки в бока. Саске напрягся. Могут случиться два варианта события: либо они поссорятся, либо отец резко прекратит диалог, пытаясь не допустить ссору, но выведет этим мать, и они всё равно поссорятся. Ему нужно проследить течение их диалога и, прежде чем они начнут манипулировать друг другом находящимся рядом сыном, успеть схватить тарелку, чтобы спрятаться в своей комнате.

— Что тебе с того кого он встретил? — строго спросила она. — Какая разница? Ну, встретил он могущественную омегу, ну случилось, что случилось, чего ты из этого проблему создаёшь? Он сам расскажет, если захочет, не дави на него.

Всё. Пора. Саске уже заметил, как брови отца свелись к переносице и его желваки заходили. Сейчас он повысит голос, а мать отругает его за это.

— Я хочу знать, чтобы больше не допускать подобного! Имею право! — с упрекающим тоном, будто сказал очевидное, воскликнул он и ударил кулаком о стол.

Саске хватает тарелку и моментально подрывается в свою комнату. Матушка всплескивает руками и набирает воздуха в грудь.

— Не смей повышать на меня голос! — полным недовольства тоном, наказала она. — Не смей повышать на меня голос, не смей бить мою мебель, не ты её покупал!

В своей комнате Саске быстро достаёт наушники и вставляет в уши, выкручивая громкость музыки на полную, сейчас неважно, что включать, лишь бы было достаточно громко. Завтракал он сегодня с нервной улыбкой под громкий и ударный бит музыки в жанре панк. Он надеялся на выходной, но теперь определённо возьмёт себе миссию на весь день. У брата гон, Шисуи куда-то пропал, а родители ссорятся — да хоть сорняки в пропасти полоть, где угодно, но не здесь.