Часть 1. После. Ангел-хранитель (1/2)

121-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

За дверью не слышалось ни звука. Только сквозь разбитое окно в дальнем конце лестничного коридора доносилась с улицы чья-то неразборчивая перебранка. Детектив постучал еще раз, громче, и по этажу разлетелось гулкое эхо. Ответа вновь не последовало. Хлипкая деревянная дверь с неровно приклеенными цифрами «1» и «8» всё не щелкала замком и не думала открываться.

Детектив огляделся вокруг, надеясь выловить хоть какие-то признаки жизни: заметить любопытных соседей, или следящего из-за угла хулигана, или хотя бы маленькую черную кошку, испуганно бегущую в укрытие. Но длинный холл, нашпигованный по обе стороны однотипными каморками, неподвижно томился в полуденном затишьи.

«Что ж… — подумал детектив, отступив от двери и направившись к выходу на лестницу, — так Хансону и скажу: свидетеля в установленном месте не было. И вертел я эти ваши гонки за призраками. Да, Хансон, да… На чем, спрашиваешь, вертел? А вертел прямо на вот этом самом…»

Закончить мысль ему не удалось, потому что где-то теперь уже за спиной неожиданно раздался заветный металлический щелчок и затем легонько скрипнули несмазанные дверные петли. Детектив с удивлением обернулся. Из апартаментов с номером «восемнадцать», шагнув одной ногой за порог, на него внимательно смотрел молодой светловолосый мужчина. Нога его — та самая, что высунулась в коридор, — была обута в махровый серый тапочек, а выше, коротко сверкнув обнаженной голенью, скрывалась под синим домашним халатом. Детектив, о чем-то некстати задумавшись, все еще механически скользил взглядом по этой ноге, когда до него донесся нетипично мягкий, словно обволакивающий теплым шёлком голос.

— Чем я могу вам помочь, господин… — голос на мгновение замолк и затем с сомнением продолжил: — полицейский?

Детектив сделал шаг в сторону незнакомца, зачем-то поддернул полы своего плаща на груди и забрал пальцами назад растрепавшиеся на сквозняке волосы, которые уже почти целый год не доводилось подстричь. Взглянув в светло-серые глаза, смотрящие на него с настороженным непониманием, он важно сообщил:

— Детектив Эндман Киртц.

Молодой мужчина без особого интереса кивнул.

— Итак, чем я могу помочь вам, детектив?

— Лайсон… — уверенно заговорил Киртц, но тут же осекся, пытаясь вспомнить продолжение. — Лайсон Джеммингс? — наконец воспроизвел он имя, которое, как ему казалось, еще несколько минут назад было на самом кончике языка.

Лайсон Джеммингс вновь ожидающе кивнул. Он привалился плечом к косяку и, устало моргнув, наклонил голову набок, так что одна из белобрысых прядей свесилась ему на лицо, пощекотав кончиком скулу.

— Вы… — собрался детектив озвучить причину своего визита, однако в результате спросил совершенно другое: — Вы почему не открывали так долго?

— Я спал, — спокойно ответил молодой человек. — Вы разбудили меня.

— Спали в такое время? — удивился Киртц. — В середине дня?

Лайсон слабо усмехнулся, сдув надоедливую прядь с лица.

— Да, — негромко ответил он.

— Что ж… — растерянно проговорил детектив, вероятно ожидавший получить более развернутое объяснение. — Вы… не работаете, значит? Как же вы тогда обеспечиваете себя, если вы не работаете?

— Кто вам сказал, что я не работаю? — едва заметно приподнял бровь Лайсон. — Я работаю. Просто в другое время.

Детектив нахмурил лоб и еще раз окинул взглядом стоящего в дверном проеме парня. Среднего роста и худощавого телосложения; лицо, привлекающее не столько своими чертами, сколько гладкой и блестящей кожей; кисти скрещенных на груди рук — безупречно ухожены, ногти аккуратно подстрижены. Посмотрев на эти ногти, Эндман чуть было не взглянул ради сравнения на свои собственные — неровные и потрескавшиеся, кое-где чернеющие на кончиках из-за постоянно забивающейся под них грязи. Откуда только бралась эта грязь, он и сам не мог разобраться, даром что детективом считался весьма талантливым.

— Если вы не возражаете, — послышался мягкий голос с отчетливо сквозящей усмешкой, — можем ли мы перейти к делу, детектив? Мне бы хотелось… вернуться к своему распорядку дня.

Эндман вновь посмотрел парню в глаза. Какая-то простая мысль, какое-то очевидное умозаключение настойчиво просилось в голову, но ему никак не удавалось распознать, что это было.

— Да, разумеется, — прокашлялся для вида детектив. — Лайсон Джеммингс, вы являетесь свидетелем по делу Ирвена Эберхарта, и я обязан вас допросить. Я также обязан разъяснить вам ваш правовой…

— Ирвена? — удивленно переспросил Лайсон, и детектив замолчал. — Свидетелем? Я не контактировал с Ирвеном, боюсь ошибиться, лет восемь или девять, почти с самого… Почти с самого того события, вы, наверное, знаете. Вряд ли я могу хоть о чем-нибудь свидетельствовать из того, что происходило после.

— Из того, что происходило после… — задумчиво повторил Эндман. — Интересная формулировка. То есть вам все же таки известно о том, что происходило после?

— Пф, — Лайсон коротко закатил глаза. — Всем это известно. Его лицо тут на каждом столбе, детектив, если вы не заметили. Вместе с краткой историей всех его злодеяний.

— И что, вот прямо ни разу? — детектив прищурился. — Прямо ни разу он с вами не связался? Ни разу нигде его мельком не встретили?

— Ни разу, — скучающим тоном ответил Лайсон и слегка улыбнулся.

— М-г-хм… — кивнул детектив. — И тем не менее… Вы же были так близки. Вы даже присутствовали с ним вместе на Исполнении, что крайне редко вообще разрешается. Ну, учитывая, что вы родственником ему не приходитесь…

— Да, он… — вздохнул Лайсон, — ему нужна была поддержка, и по своей доброте я не мог ее не предоставить. У него был какой-то там друг. Там, выше, — Лайсон показал глазами куда-то вверх. — Только по его содействию меня и пустили.

— Альберт Дорадо, верно? — вцепился в упоминание «друга» детектив. — Председатель Первого круга внешних сообщений?

— Возможно, — Лайсон равнодушно пожал плечами. — Что-то такое.

Эндман чему-то покивал, не сводя глаз с утомленного лица своего собеседника.

— Так вот, учитывая вашу близость… — подвел детектив. — Что, как вы считаете, побудило Ирвена так резко прервать всякую связь с вами?

Лайсон вдруг засмеялся, расслабленно покачнувшись, однако улыбка не долго продержалась на его губах. Наконец он тихо заговорил:

— Вы знаете, детектив, Ирвен был таким человеком… Он всегда делил мир на белое и черное. Он не понимал, что не все так однозначно, что у… случившегося есть много аспектов, много разных сторон. Он видел только одну сторону — свою собственную. Он слепо обвинял в случившемся других людей, считая, что никакой альтернативной точки зрения быть не может.

— А вы, стало быть, придерживались этой альтернативной точки зрения? — с напором спросил Эндман.

— Разумеется, детектив, — ответил Лайсон и нахмурил брови. — А вы нет?

От неожиданности вопроса Эндман не нашелся что сказать и так и застыл с каменным лицом.

— Так вот, — продолжил Лайсон, — эти разногласия уже не могли не препятствовать нашим дальнейшим отношениям. Этот… радикализм — он был в нем всегда, пожалуй с самого начала. Я всегда это видел в нем. Просто никогда не мог предположить, какую форму этот радикализм способен принять. В конце концов… это было обоюдное решение. Он — после случившегося он будто моментально возненавидел меня, просто за то, что я думал по-другому. А я… Я очень осторожный человек, детектив. Я стараюсь избегать неприятностей. И может быть, это делает меня плохим другом, но Ирвен — Ирвен как раз этим и был — ходячей неприятностью, пороховой бочкой, от которой пострадали бы все, кто находился рядом. И я был вовсе не прочь себя обезопасить.

Детектив угрюмо слушал рассказ своего свидетеля. Нет, он вовсе не возлагал на него больших надежд. С самого первого взгляда на тощенькую папку с делом «высочайшего приоритета», которую полковник Хансон собственноручно преподнес ему с утра пораньше, — с самого первого взгляда он уже знал, что вся эта папка совершенно бесполезна. И сама папка, и единственный упомянутый в этой папке свидетель, и алкоголик майор Кастор, составлявший эту папку, — все они являлись бесполезными, в совершенно равной степени. Было даже удивительно, что указанный для свидетеля адрес оказался верным и Лайсон Джеммингс на самом деле тут живет.

Впрочем, задание есть задание, а детектив Эндман Киртц привык выполнять свою работу хорошо.

— Но по крайней мере, у вас должны были остаться какие-то общие знакомые, верно? — спросил он, прищурившись.

— Общие знакомые… — Лайсона словно позабавил этот вопрос. — Вы имеете в виду тех ребят из кружка по изучению неджеласского языка? Да, конечно, если я смогу найти контакты кого-нибудь из них, я вам обязательно сообщу. Если это всё, детектив, то я…

— Если бы вы, — прервал его Киртц, — если бы вам очень хотелось выйти с Ирвеном на связь, как бы вы это сделали?

— Боже упаси, детектив, — картинно отшатнулся Лайсон. — Не могу представить себе такой ситуации. Если бы я и знал, как выйти с ним на связь, точно не стал бы никогда пользоваться этой возможностью.

Детектив медленно, словно на него напала сильная тяжесть, покачал головой. Молча, он смотрел в аристократично бледное лицо напротив, наблюдая, как под вежливой маской сменяют друг друга насмешка и недоумение. Эндмана вновь преследовало какое-то близкое открытие, некая простая истина — ему казалось, что вот сейчас он ухватит эту истину за хвост — так настойчиво она сквозила во всей манере этого парня, во всех его жестах и движениях, даже в мимике.

— Кем же вы все-таки работаете, Лайсон Джеммингс? — спросил Эндман, внимательно наблюдая за реакцией свидетеля.

Лайсон вздохнул и, недовольно сжав губы, отвел глаза в сторону. На мгновение Эндману показалось, что в них промелькнул страх.

— Я обязан ответить на этот вопрос? — спросил парень.

— Не обязаны, но…

— Тогда я предпочел бы не отвечать, — мягко перебил Лайсон.

— М-х-м, — задумчиво сказал детектив.

— Это всё?

Вежливая маска на лице Лайсона потускнела, теперь за ней просвечивала нетерпеливость. Но детектив еще не вполне удовлетворился своим допросом.

— Скажите, Лайсон Джеммингс, почему у вас на этаже разбито окно? — спросил он. — Вы ведь живете в относительно престижном районе, и этот комплекс апартаментов тоже выглядит довольно приличным.

Лайсон удивленно приподнял брови, но затем, чуть склонив к детективу голову, громко прошептал:

— Говорят, — он сделал таинственную паузу, — из этого окна кого-то выкинули.

— Выкинули кого-то? — насторожился детектив и тоже подался чуть вперед. — Как это произошло?

Лайсон неожиданно засмеялся, обдав детектива теплым дыханием.

— Это просто сплетня, — вздохнул он, — шутка среди соседей. Я не знаю. Оно было целым, и потом оно просто стало разбитым. Я не знаю, как и почему это произошло.

Эндман хмыкнул. Новых вопросов в голове не появлялось, но спросить что-то было необходимо. Вернее, ему казалось это необходимым, потому что иначе пришлось бы уйти. И Эндман уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда в глубине апартаментов за спиной Лайсона пронзительно зазвонил телефон. Казалось, что массивная металлическая трубка так и подпрыгивает на аппарате, грохоча и дребезжа.

— Мне пора, детектив, — сказал Лайсон и отступил обратно за порог, убрав ногу в махровом тапочке.

Детектив бросил на нее прощальный взгляд и проговорил:

— Вечного пути.

— Вечного пути, детектив, — ответил Лайсон и закрыл дверь.

***

В кабинете Томаса Джонса, несмотря на поздний час, ярко горела автоматическая лампочка, освещая две аккуратно сложенные стопки бумаги на столе. Стопка слева — массивная и внушительная — содержала все просмотренные за день документы, в которые твердой и уверенной рукой уже были внесены необходимые правки, подписи и дополнения. Стопка справа, истончившаяся к вечеру до десятка листов, еще требовала рассмотрения, ввиду чего находилась под напряженным дальнозорким взглядом Лидера Джонса.

Зрение начало подводить Лидера еще несколько лет назад, и всем ведомствам и министерствам был дан строгий приказ увеличить шрифт набора документов. В срочном порядке заказывались новые печатные машинки с укрупненными литерами, а также переписывались все стандарты, где был указан рекомендуемый кегль. Очень скоро выяснилось, что дополнительные проблемы внесла переделка гибких машинок последнего поколения, которые считались исключительно удобными, потому что могли вбивать текст в любое желаемое место на листе. С помощью этих машинок данные заносились в многочисленные официальные формы и бланки, и все заготовленные на годы вперед экземпляры этих бланков оказались теперь непригодны для дальнейшего использования: текст вылезал за рамки отведенных полей, наслаивался на другие поля, а где-то и вовсе не умещался целиком. Бланки пришлось выкинуть и заготовить новые, но перед этим в специализированном отделе архитектурных решений тщательно проработали вопрос освобождения места и исключили поля, не являвшиеся критически важными.

Однако всех произведенных улучшений так и не оказалось достаточно, и Лидер Джонс вскоре решил проблему радикально: приобретением очков. Толстые тяжелые линзы в металлической оправе стали неотъемлемым спутником рабочего процесса Джонса и уже несколько лет помогали ему справляться с ежедневными кипами документов. В конце концов он так прикипел душой к этим очкам, что даже дома не хотел расставаться с ними, ради чего выработал привычку читать в постели перед сном.

В кабинете пробили настенные часы, отсчитав молоточком одиннадцать гулких ударов. Джонс снял очки и, вздохнув, потер морщинистый лоб. Несмотря на усталость, он считал необходимым завершить перед уходом все дела, тем более что оставалось лишь несколько листов.

Покрутив шеей в качестве разминки, Лидер вновь склонился над письменным столом и перечитал последнее предложение.

— Партия… — пробормотал он вслух. — Какое неудачное слово — партия. Неужто господину Зельману не известно, что партий уже давно не существует и существовать не может?

Он терпеливо перечеркнул синей ручкой всё предложение и сверху подписал: «За-ме-нить».

«Ох уж этот Зельман, каналья, — подумал Джонс. — Никому нельзя доверять, только и перепроверяй за ними».

Неодобрительно покачав седой головой, он продолжил читать: «До Великих Экспериментов тридцатых годов… гм-гм… люди жили… ладно…

В ходе Экспериментов Вечности было установлено… так, единственный правильный Путь… и математически доказаны:

— достаточность: этот Путь действительно Верный;

— необходимость: это единственный Верный Путь.

Комитетом… гм… были приняты Верные решения…»

Джонс сосредоточенно нахмурился, откинувшись на спинку кресла.

«Может быть, лучше ”Вечные решения”? — подумал он. — Нет, лучше вот так…»

«Верные Решения, ведущие к Вечному Величию», — старательно вывел он над очередной зачеркнутой строкой.

«Так, Решения… — Джонс снова вчитался в текст, — …иметь возможность действовать превентивно, то есть уже при начальной вероятности совершения злодеяния элиминировать потенциальную угрозу. Исключить судебную систему, способную допускать ошибки и отпускать преступников или потенциальных преступников на свободу… Особенно важно внимание к потенциальным… гм-гм… Так. Опасность потенциальных преступников в том, что она (опасность) не всякому очевидна. Однако, как мы знаем из ”Базовых основ физического мира”, энергия потенциала всегда переходит в энергию действия».

«Ну это, впрочем, хорошо написано, это хорошо, — похвалил Джонс и вернулся к тексту: — Цель каждого гражданина… гм-гм… своими помыслами, устремлениями и действиями способствовать… что поощряется включением в ежемесячный ”Список активных помощников общества”. Включение в список от трех раз подряд дает… гм-м…»

Автоматическая настольная лампочка с неприятным трещанием замигала, и Лидер Джонс недовольно поморщился.

«Сколько уже идем по Вечному Пути, — с досадой подумал он, — а вечные лампочки производить так и не научились».

Он отодвинул черновик «Введения в первичное школьное воспитание» новой редакции и потянулся, широко зевнув. Перед мысленным взором всплыл образ Вероники, встречающей его в холле, когда, усталый и обессиленный, он придет сегодня домой. Тонкие брови дочери страдальчески изогнутся, миленькое личико расстроенно скривится. «Папа, ты же обещал, что будешь больше отдыхать!» — разнесется по холлу звонкий голос.

Опершись руками о подлокотники, Лидер Джонс грузно поднялся из-за стола и осторожно распрямился, поморщившись от боли в пояснице. Убрав очки в портфель, он дернул за шнурок, и назойливо мерцавшая лампа стихла.

Сквозь многослойное бронированное стекло за спиной Джонса в кабинет пролилась синеватая безлунная ночь. Жизнь в столичной Гладене глухо молчала, тротуары и проезжие дороги пустовали под надзором длинных рядов фонарей, многоэтажки апартаментов погрузились в мирный сон. Лишь в отдалении исправно дымились неутихающие заводы.

Джонс взял портфель и вышел из кабинета, велев дежурившей у двери охране инициировать подготовку поезда. Молодой веснушчатый парень — Джонс не мог запомнить его имени, хотя тот работал здесь уже целый год — с энтузиазмом бросился к телефону. Подумав, Лидер вытащил из портфеля очки и все-таки пригляделся к нагрудной табличке охранника: «Младший лейтенант А. Тернер», — гласила она.

«А. Тернер», — повторил Джонс, удовлетворенно кивнув, и направился к лифту. Мысленно он сделал себе отметку, что при случае добросовестного работника следовало поощрить.

***

Тьма стояла хоть глаз выколи. Черная, кромешная мгла — ни единого источника света на километры вокруг.

Электричество в Шакальей заводи выключали в восемь вечера и не возвращали обратно вплоть до рассвета. Могли бы не возвращать и вовсе, если бы от сети не питались радиоприемники — важнейший атрибут любого домохозяйства. По радио жителям поступала вся самая насущная и необходимая информация: о надвигающихся ураганах, о дате проведения следующего парада социального единства и о планах по возведению новейших монументов. Предсказания ураганов, впрочем, сбывались редко, но в отношении парадов и монументов государство работало как часы: всё, что задумывалось, непременно реализовывалось.

Не последней функцией радио были и «сводки бдительности», на которых наиболее доблестным членам общества объявлялась публичная благодарность. Доблесть измерялась количеством предотвращенных преступлений и сами предотвращенные преступления также красочно описывались: это могло быть как нечто безобидное, вроде предотвращенного клеветнического высказывания, так и очень серьезные деяния — например, предотвращенное нападение с целью грабежа или предотвращенный поджог с целью убийства. Фамилии героев, однако, не назывались — из соображений безопасности.

«Сводки бдительности» проигрывались каждый час, — но не потому что героических поступков происходило так много — сводки зачастую повторялись, — а лишь для того, чтобы информацию, в силу рабочих или личных обстоятельств, никто не пропустил. В конце каждой сводки, несмотря на радостно-поздравительную ноту, напоминалось о том, что преступность все еще не искоренена и потребность в бдительности вовсе не угасает. А тем, у кого был телевизор — более продвинутый аналог радиоприемника, — вдобавок показывали бессменное лицо этой самой преступности: лицо молодое, гладкое и даже приятное, с грубоватым решительным подбородком и остро изогнутыми скулами, белое и бледное — только глаза и волосы чернели.

Но телевизоров в Шакальей заводи почти ни у кого не было. И власти, не жалея бумаги, расклеивали преступное лицо на входных дверях, транспортных остановках, помойных баках и сломанных детских качелях.

Ирвен небрежным движением сорвал с качелей свой портрет и, не сбавляя шага, двинулся дальше. Этим вечером, в густом беззвездном мраке, разбирать дорогу впереди удавалось только с помощью плотно прилегающих к вспотевшей коже очков ночного зрения. Ирвен не питал к этим очкам особенной любви: носить их в такую жару было неприятно, привычная маневренность в них снижалась, да и стоили они ему немалых денег. Цена такой военно-полевой модели на подпольном рынке колебалась от шестисот до семисот тысяч Иттгартских крон — что было дороже, чем автоматический огнестрел или даже чем иная халупа здесь, в Шакальей заводи. Ирвену пришлось тогда потратить на очки почти весь свой недельный доход — но с переездом в неосвещаемые районы они стали необходимостью. Вести, как обычные люди, дневной образ жизни он не мог, а ходить по ночам с фонариком было слишком опасно.

Где-то неподалеку затянулся слезливый голодный вой, и Ирвен инстинктивно огляделся. Камера, оправдывая свою стоимость, нарисовала яркую и качественную картинку окрестностей: колосящуюся на ветру длинную осоку у заброшенных гаражей, плотно зашторенные окна соседней трехэтажки и давешние ржавые погнутые качели.