Глава 19. Дары (1/2)
Их просто бросили в подвал, заполненный многовековым хламом, который, очевидно, не разбирали со времен девятнадцатого века. Дамблдор с удивлением следил за Гермионой, сохранявшей почти спартанское спокойствие.
— Я не очень хорошо знаю это место, — произнесла она, деловито прохаживаясь вдоль рядов всякого мусора. — Но, должна признать, это здорово напоминает Выручай-комнату. — А потом повернулась к Дамблдору. — Поверить не могу, что вы вот так просто позволили Волдеморту забрать вашу палочку!
Дамблдор опешил.
— Я даже не подозревал, что Тому известно о Дарах…
Она фыркнула.
— Так себе оправдание. Нужно придумать способ выбраться отсюда. Попробуйте вызвать домовиков Хогвартса.
Решив, что она в данный момент лучше него подстроена под обстоятельства, Дамблдор послушно произнес:
— Домовик. — Ноль эффекта. — Дилли. Черри. Эпл.
— Это бесполезно, — перебила его Грейнджер, понимая, что директор так до утра может перечислять эльфийские имена. — Нужен домовик, вхожий в дом Блэков.
— Вы хорошо осведомлены о магии домовых эльфов.
Гермиона, заглянувшая до этого в какой-то старый покосившийся шкаф, набитый всяким хламом, выглянула из-за створки, приподняв бровь.
— Полагаю, степень моей осведомленности вас еще удивит.
И все же они не торопились обсуждать что-либо. То ли боялись, что их могут подслушать, то ли не доверяли друг другу, но большую часть времени Гермиона, кутаясь в мантию Дамблдора, разглядывала хлам, а сам Дамблдор присел на сломанную кровать и уставился в пустоту лестницы, ведущей наверх. С которой менее получаса назад их неаккуратно столкнули вниз.
Он мог попробовать воспользоваться лунным камнем — первым, второй оставался у Риддла, — единственным средством связи с внешним миром. Понимая, что Риддл патронуса вызвать не может, Альбус решил зачаровать лунные камни протеевыми чарами. Лунный камень обладал поразительным свойством усиливать действие магии, а потому ему не важны были расстояния. И все же Дамблдор сомневался, что это теперь имеет значение, ведь Риддл наверняка решит, что это уловка. Кроме того, единственное, что он заметит — это сияние. Ни координаты, ни сообщение передать невозможно.
— Какой сейчас месяц? — внезапно спросила Гермиона.
Она, как оказалось, уже некоторое время сверлила Альбуса взглядом.
— Конец августа.
Грейнджер принялась расхаживать вперед и назад.
— Как думаете, что случится, когда на свет появится Гермиона Грейнджер?
Это не было праздным вопросом. Кроме того, его вряд ли мог понять кто-то неосведомленный о ситуации, в которую попала Гермиона.
— Боюсь, она не появится.
Грейнджер кивнула и помассировала переносицу. Уселась на стопку книг.
— Я это предполагала, — удрученно протянула она.
Он не знал, мыслят ли они в одном направлении, но надеялся, что у них еще будет время, чтобы обсудить эту ситуацию. Тем не менее, он не мог сказать ей сейчас, что в мире не может быть двух копий чего-либо. По крайней мере, когда время отматывается не с помощью маховика времени, а нагло вспарывается с помощью темной магии.
Альбус еще в тот момент, когда увидел клочок пергамента с знакомой надписью — последним «подарком» Геллерта, сунутым ему в руку тогда, после дуэли в сорок пятом, понял, что Грейнджер из будущего. Из рассказа Риддла он понял, что записка из книги Альбуса исчезла тогда, когда в этом времени появилась Гермиона. И точка ее перемещения не была случайной. Гермиона появилась в этом времени, когда, очевидно, была зачата — должна была быть зачата. В тот день, двадцать третьего декабря, исчезла записка, которую он держал между станиц сказок Барда Бидля. Он доставал ее в особенно темные времена, когда оставался один на один со своим внутренним раздраем.
— Я… эм… не совсем помню события последних месяцев.
Дамблдор поднял голову. Он догадывался об этом — уж слишком равнодушно она отреагировала на предательство Риддла.
— Память со временем восстановится.
— Что делал Риддл в моей палате? — спросила она. Наверняка этот вопрос волновал ее еще сильнее, чем рождение настоящей Гермионы Грейнджер.
Альбус протянул руку и сжал ладонь Гермионы.
— Уверен, вам лучше вспомнить все самой.
Она вспыхнула. Черты лица за доли секунды сложились в мрачную злобную решимость, что Альбуса удивило — не такое выражение лица он привык видеть у мисс Грейнджер. Высокопарные слова Геллерта «в свету естественно налет едкой тьмы осязать», служившие Альбусу напоминанием о собственной сути, касались даже Гермионы.
— Я не Гарри, — прошипела она. Дамблдор хотел было уточнить, о каком Гарри идет речь, но не решился, — и вы все же постарайтесь, уж будьте добры, рассказать мне эту, очевидно, не радужную историю. Потому что вы себе не представляете, как я устала от этого дерьма. Мало того, что мы год скитались по каким-то лесам по вашему велению, потом это чудовище отправило меня назад в прошлое, выдрав из моего времени и оставив совсем одну… и я неизвестно сколько времени провалялась в больнице, а теперь нас похитил предатель Волдеморта. Если это не ваших рук дело, то наши дела очень — очень! — плохи.
-
Когда он закончил рассказ, Гермиону стошнило.
— Наши дела, — прохрипела она, показываясь из-за стопки хлама, — очень плохи.
Домовик Блэков подал им еду, а еще раздвинул часть хлама и перенес два высоких матраса, словно в подтверждение ее слов.
Альбус понимал, что, если мисс Грейнджер действительно была нужна Регулусу как средство шантажа, то его собственная жизнь вряд ли чего-то стоила.
* * *
Вернувшись в свое поместье, Риддл положил перед собой Мантию, Палочку и призвал кольцо с Камнем. Было трудно в это поверить — он превзошел Дамблдора и Гриндевальда. Он сумел собрать все Дары. И это не было фортуной или удачей, он приложил усилия, и они, наконец, были вознаграждены.
Вынув мешающийся в кармане мантии лунный камень, Риддл запечатал магией все хозяйское крыло поместья и закрыл камин ото всех. Теперь в его крепость — не хуже Нурменграда — никто не мог попасть. Ни сторонники, ни враги, ни даже Гермиона, на чьей бы стороне она ни была.
Риддл разложил перед собой крестражи. Ритуал был готов — все давно просчитано до последней мелочи. Готов, кажется, был и сам Том.
Что удивительно, для создания крестража нужна была жертва, а вот для возвращения кусочков души на место, необходимо было только искреннее желание. Ну, или раскаяние, но Том не был на это способен — он не сожалел ни об одной смерти, даже о случайной смерти Миртл. Даже спустя почти полвека он по-прежнему кривился от воспоминаний о вечно рыдающей девчонке. Соответственно, не приходилось жалеть и о смерти папаши-магла и Хепзибы Смит. Их смерти послужили великой цели, ведь бессмертие иначе не назвать.
При взгляде на дневник, диадему, медальон, чашу и кольцо Риддл испытал сильную ностальгию. Он помнил, как появился каждый из этих предметов. Осознавал, почему выбрал именно их. И чувства, просыпающиеся каждый раз, когда очередная великая реликвия становилась вместилищем его души, навсегда врезались в память.
А еще он помнил, как с каждой отделившейся частичкой чего-то лишался. Дневник лишил его инстинкта самосохранения и погрузил в эйфорию, ведь он знал, что бессмертен. Кольцо лишило его той крохотной привязанности к родителям. Диадема — сочувствия. Чаша и медальон — последних крупиц совести.
Все эти чувства, возвращаясь вместе с тем, как крестражи теряли свою силу, будто воздавали за все те годы, что он жил без них. Риддл и забыл, каково это, когда душевная боль так сильна, что превращается в физическую. Его тошнило, выворачивало наизнанку, всплески магии были так сильны, что содрогались стены. Каким-то краем сознания он успевал волноваться о том, чтобы Крауч не заметил этих всплесков.
Риддл тонул и захлебывался чувствами, наполняющими его тело. Смертельная усталость сменялась эйфорией и обратно за считанные минуты и секунды. Перед глазами мелькали лица и утраченные воспоминания, который он запер в своем сознании в стальной ящик. Все замки были сорваны.
Он был рад, что никто не видит его в этот момент слабости. Страхи проносились перед глазами как колдографии.
Секунда, когда над головой пролетали бомбы; минута, когда перед глазами оказалось полуразрушенное здание приюта; час, когда ему вновь отказали в прошении остаться на лето в Хогвартсе — все в том же кабинете Диппета, а ведь Риддл так старался это забыть, заместив воспоминание тем, когда он получал награду за избавление школы от опасности; день, когда вышел из замка, понимая, что ему некуда идти, и испытал жуткое разочарование от работы в Горбин и Беркс. А еще бесконечные моменты одиночества, но не те, светлые, когда он им наслаждался. Оказалось, он надежно выбросил из памяти дни и часы, когда ему было страшно во время странствий по миру, а надежду на то, что все не зря, давали лишь письма Абраксаса.
Спустя долгих три дня, осунувшийся, но вернувший свой истинный облик — никаких красных глаз и размывающихся черт лица — он наконец пришел в себя.
Таким уязвимым, как в этот момент, он себя не ощущал еще никогда. Но это был не конец.
Дрожащими руками он провел палочкой над кольцом, которое больше не являлось крестражем, отделяя от него Камень…
Камень, Мантию и Палочку окутало небесно-голубое сияние, а Риддл, откинувшись на спинку кресла, закатил глаза, так, что были видны только белки, а его лицо потеряло любое выражение.
-
Он оказался перед мостом. Ни мост, ни само место не были ему знакомы.
Все вокруг было окутано розоватым туманом и, казалось, плавилось от высокой температуры, только вот по коже пробегал холодок. Воздух был застывший и плотный, как желе.
Риддл чувствовал себя насквозь остывшим, словно он опустел внутри, и там, во всем этом пространстве, гулял ветер, от которого все немело. Чувства не давили на щиты окклюменции — их не было вообще. И сейчас, после испытанного им потрясения, это казалось раем небесным.
Старый мост — он выглядел идеально, без зазубрин и щербинки, но почему-то Том не сомневался, что он старый, — притягивал его взгляд. Не сопротивляясь этому чувству, Том ступил на него. И стоило ему сделать шаг вперед, как доска за ним исчезла.
Он перевел бессмысленный взгляд с ног на пустое пространство. Покинутый им берег казался близким и бесконечно далеким одновременно. Наверное, у него был шанс вернуться назад. Но ему не хотелось.
Он сделал еще шаг. И еще один. Уже не оглядываясь, ведь прекрасно знал, что позади не остается ничего, кроме бездонной, как у него в груди, пустоты.
Лишь дойдя до середины моста, он остановился. Перила и доски висели в воздухе, словно строителям не хватило материалов, и они решили остановиться на том, что есть. А потом понял, что этому мосту не к чему приходить — второго берега тоже больше не было. Как не было и песка, и деревьев, и палящего солнца, заставляющего все вокруг плавиться. Не было даже неба. Одна лишь вылинявшая бескрайняя белая пустота.
Вода внизу шелестела и бурлила, не ощущая плотность воздуха. Она была прозрачной — было видно песчаное дно. И каждая капля будто жила своей отдельной жизнью. Присмотревшись к потоку, Риддл понял, что так и есть. Какое-то седьмое чувство подсказывало, что это не вода — под ним, под ногами, под мостом, — а души. И не было ни истока, ни устья.
И он был над ними.
Где-то на краю сознания болтались беснующиеся чувства и мысли, но стоило ноге ступить на второй берег, как и их размыло в бескрайнюю белую пустоту.
Конечно, его ожидали.
Эфемерная фигура, напоминающая все и одновременно — ничего. Он не мог ее рассмотреть, как ни старался, но не сомневался, что она смотрит на него.
Мост, построенный Певереллами, канул в лету.
Он оглянулся и, к своему изумлению, увидел за рекой душ клочок земли. Берега больше не соединял мост.
Как и я, ты теперь бессмертен. Дары утратили свою силу, и не обретут ее и после твоей смерти.
Риддла настолько изумила противоречивость этих предложений, что эмоции пробились наружу за щиты окклюменции и вновь стали наполнять его сознание.
Это случится тогда, когда ты будешь к этому готов — через год, два или сотню лет.
Это не случится никогда, уверенно решил Риддл.
Даже Никогда имеет свой срок.
Он и не заметил, когда он и эфемерная фигура зашагали вдоль берега. Они разговаривали, как старые друзья, но вслух не прозвучало и слова. У него вертелось много вопросов в голове, но на каждый из них, стоило ему оформиться, он уже знал ответ.
И когда впереди на горизонте показался исток, Риддл понял, что беседа окончена. Он закончил этот путь один, двигаясь по бесконечной дороге вдаль, за плотный туман и стены воздуха, пока не обожгло легкие.
-
Зрение постепенно прояснялось, а легкие переставали гореть и сжиматься. Воздух, наполняющий грудь, казался сладким и сочным, как спелое яблоко. Мир наполнили звуки и цвета, и запахи.
Дары исчезли.
Мантия, Камень и Палочка — их не было.
Но Тома это не взволновало. Смерть сделала так, что теперь они не могли достаться никому кроме него — они стали его частью. Он сам был Даром или Избранным, Поцелованным Смертью.
Время превратилось в вялотекущую субстанцию. Оно растягивалось и сжималось вокруг него. И хотя Риддл не мог повлиять на его течение, он должен был подстроить себя под него.
Ощущение бессмертия — теперь он понял, что это такое, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что было у него, когда были крестражи — дарило странное спокойствие.
Ему хватило минуты, чтобы насладиться им — большего не требовалось. У него были планы, которые он собирался реализовать. Он собирался продолжить свое дело.
Его внимание, сфокусированное ни на чем и сразу на всем, привлекло мерцание лунного камня. Он засветился и погас. Засветился и погас снова. И снова. Три коротких, три длинных. Три коротких, три длинных. Он делал это без пауз и остановки.
Риддл убрал камень в ящик стола и взял свою палочку.
* * *
На пятый день пребывания в заточении Альбус решил, что идея с лунным камнем может быть не так уж и плоха. Вообще-то рядом с деятельной мисс Грейнджер любая его идея была так себе, очевидно, у нее было больше — гораздо больше — опыта по нахождению в плену.
Однажды ей почти удалось вскрыть замок на двери, но бдительный эльф Блэков вовремя доложил хозяину, и мисс Грейнджер была наказана.
— Круцио, — играючи произнес Блэк, и Гермиона неестественно выгнулась, царапая ногтями бетон.
Ее крик, казавшийся плотным и сконцентрированным в заставленном помещении, оглушал.
— Прекрати!
Дамблдор, с несвойственной ему прытью, подскочил к Блэку, но был остановлен направленной на него палочкой. Тем не менее, цель была достигнута — заклинание с Гермионы он снял.
— Отойди, — приказал он Дамблдору.
Альбусу ничего не оставалось, как сделать шаг назад. Однако неприятное чувство в груди от того, что ему смеет приказывать мальчишка, еще вчера бывший его учеником, проросло и оформилось в нечто отвратительное, от чего Дамблдор мечтал избавиться годами — в ненависть и злость.
Блэк, не обращая внимания на мысленные терзания Дамблдора, опустился на корточки рядом с Гермионой и брезгливо убрал волосы с ее лица кончиком палочки.
— Где Хозяин? — спросил он.