Часть 3 (2/2)

— Это так, Ваше Величество, — отвечает Лу.

— Совершенно верно, — добавляет Рене.

Непонятная смутная тревога нарастает в ней. Они ведь совершили благое дело, чуть ли не подвиг — отчего же она ощущает себя осуждëнной на казнь?

— Не напомните ли вы мне, месье де Роган, кому было пожаловано звание главы гвардии — вам или мадемуазель де Ноай?

— Мне, сир.

— И чьей же ответственностью было раскрытие заговора — вашей или мадемуазель де Ноай?

— Моей, сир.

Лу склоняет голову, глядя в пол. Точно и он — осуждëнный на казнь.

— Так и почему же с вашими задачами гораздо лучше справляется та, в чью компетенцию это не входит? — голос короля звучит ещё суровее. — Вы столько дней искали его — а нашла фрейлина моей матери?

— Простите, сир, но вы не вполне правы, — произносит Рене скороговоркой. — Месье де Роган проявил немалую смекалку и храбрость, спасая вашего сына. Без него я бы не справилась.

— Недостаточная бдительность — моя оплошность, — перебивает её Лу, — но это мадемуазель де Ноай помогла выследить похитителя.

— Я размышлял о том, чтобы лишить вас должности, однако поскольку всё обошлось благополучно — можете благодарить судьбу за то, что на этот раз я прощаю вам вашу халатность.

Рене с облегчением вздыхает, и тотчас же ощущает, как заливается краской от запоздалого осознания: она что, заступалась за Лу?

— Я признателен за оказанное мне доверие, Ваше Величество, — тот смиренно кланяется. — Обещаю, что впредь подобного не повторится.

— Однако организатор до сих пор не пойман. Каковы ваши подозрения?

— Шарль де Ламейере, — откликается Лу. — На двери особняка был герб его рода. К тому же Жюль упоминал о том, что его сестра начала опасаться за здоровье своих детей.

Король недоумëнно хмурится.

— Какое-то безумие… для чего ему это похищение?

— Полагаю, для того, чтобы тиранить свою жену, — с жаром отвечает Рене. — Шарль ведь всегда был против того, чтобы она находилась при дворе. Теперь ещё и детскими болезнями начал запугивать.

— Позвольте, но ведь это вы разработали легенду о болезни моего сына.

— Вероятно, изначально он предполагал, что похищение будет предано огласке, — вступает Лу. — Тогда пугал бы тем, что во дворце детей похищают. А потом и изменил свою линию в соответствии с официальной версией.

Король морщится и трëт висок, точно от головной боли.

— Подлинное сумасшествие. В любом случае необходимо понять, как вывести его на чистую воду. Мадемуазель де Ноай, вас я отпускаю. Можете попрощаться с моей матерью, она… — он горько вздыхает, — совсем плоха.

Рене каменеет. Да, она знала о том, что вдовствующая королева угасает на глазах, что лечение — лишь способ оттянуть неизбежное, и всë же…

— А я? — обеспокоенно встревает Лу. — Вы позволите и мне с нею попрощаться?

«Она — его крëстная мать», — вспоминает Рене.

— Лишь после того, как мы с вами закончим.

Сделав на прощание реверанс, Рене уходит с неспокойным сердцем и направляется к покоям королевы Анны. Отстояв длинную очередь, она заходит в комнату, и дышать сразу становится тяжело — не то от неприятного запаха, не то от осознания, что смерть бывает не только мгновенной, но и протяжëнной во времени.

— Рене… — зовёт Анна слабым голосом.

— Мне совестно перед вами, — с трудом выдавливает из себя Рене. — Я так часто пренебрегала своими обязанностями…

— Пустое. Вы спасли моего внука.

Отчего-то делается неловко.

— Не я одна. Ещё и месье де Роган.

— О, мой дорогой крестник Лу. Жаль, что в последние годы он отдалился от бога…

Королева замолкает и обессиленно сползает на подушки, а Рене тихонько покидает её покои. И всë же интересно, что значит — отдалился от бога?

На следующий день запланирован маскарад, и, судя по подслушанным обрывкам разговоров, он состоится несмотря ни на какие обстоятельства. «Пир во время чумы» — вертится в голове, пока Рене перебирает наряды и объясняет служанке, как следует убрать её волосы. И всë-таки здоровье королевы Анны отмена торжества определённо не улучшила бы, равно как и не помогла бы прояснить отношения с Испанией… Вероятно, именно такими соображениями руководствовался и король.

Близится начало мероприятия, и все стекаются к залу, занимая свои места. Рене слегка нервничает: хотя она недурно танцевала в прошлом году, а за время пребывания в Париже успела немного поупражняться с отцом, всё же наверняка многое забылось. Остаётся надеяться на помощь партнëров, на память тела и на то, что в действительности далеко не все придворные в совершенстве владеют танцевальным искусством, а следовательно, Рене не будет выделяться на их фоне.

На первый танец — строгий чопорный менуэт — её приглашает Франсуа. Рене старается повторять за ним замысловатые движения, и всё же то и дело сбивается с такта. Руки начинают побаливать от сильного напряжения.

— Представляете, меня прочат в воспитатели дофина! — сообщает Франсуа, когда они становятся рядом. — Хотел бы я быть избавленным от этой милости.

— А я нахожу, что с этой ролью вы справитесь лучше, чем Жак-Бенинь.

Рене почти ëжится от воспоминания о его суровой проповеди, обращëнной против Луизы. По окончании первого танца кто-то ловит её за руку. Изумрудные глаза в прорезях маски лучатся лукавством.

— Вы позволите мне быть вашим кавалером, прелестная незнакомка?

— Разумеется, мой принц.

Тот картинно прикладывает ладонь ко лбу:

— О, неужели меня так легко узнать!

Много ли на свете столь же несочетаемых между собой вещей, как медленная величавая павана и принц Филипп? Они плавно скользят по паркету, но его движения порой неуместно резки. Филиппа это мало заботит — он совершает свои па с такой невозмутимостью, словно сам только что сочинил собственную версию паваны. Когда он взмахивает полой несуществующего плаща, делая повороты, Рене не сдерживает улыбки.

На гавоте её перехватывает Ленотр. Главный садовник двигается с поразительным для простолюдина, наверняка не обученного танцевальному искусству, мастерством.

— Вообразите только — какой-то варвар попортил мой лабиринт! — жалуется он, оказываясь совсем рядом с Рене.

— Возмутительно, — откликается та, сжимая губы, чтобы не рассмеяться. И, расхрабрившись, выдаёт: — Наверное, это какая-нибудь парочка переусердствовала с любовными утехами.

Ленотр застывает с открытым ртом, очевидно, потрясëнный известием о том, как оскверняют его творение.

Мелодия сменяется другой, ещё более оживлëнной. Гроза живых изгородей собственной персоной, облачëнный в не виденный Рене ранее малиновый наряд, кланяется ей.

— А это что за танец?

— Это гальярда! — восклицает Лу, — как Рене чудится — на весь зал. Всë-таки какой громкий у него бывает голос. Но в действительности его заглушает оркестр.

Гальярду Рене ранее не исполняла и даже не слышала о ней. Оказывается, что танец этот — энергичный, но не слишком сложный, и впридачу предполагает, что партнëры танцуют попеременно.

А следовательно, можно сначала понаблюдать. Лу подпрыгивает на месте, вскидывает ноги, поворачивается вокруг своей оси. Рене пытается повторить за ним, когда он застывает в неподвижной и горделивой позе.

— Вы сияете, точно солнце, — сообщает Лу.

— Кажется, кое-кого такое сравнение не обрадовало бы, — усмехается Рене.

— Мне это безразлично.

Рене отмечает — не может не отмечать — как уверенны и легки его движения, как изящна его осанка. И да, ноги у него весьма красивые. Можно подумать, открытие.

— Все здесь прячутся за масками, но это лишь видимость — можно с лëгкостью узнать любого.

Они уже приспосабливаются разговаривать по очереди — когда танцует другой.

— Кто же внушил вам сию поэтичную идею?

— Сам придумал. Раньше я не любил условность театра — но театр любите вы. Теперь и я присмотрюсь к нему.

Когда они сближаются, Лу заговорщически шепчет:

— Не желаете ли сбежать? Подышать свежим воздухом?

Рене, уже порядком запыхавшаяся, без колебаний кивает, и они кружатся по залу, медленно, но верно приближаясь к выходу. Проскользнув в него, они оставляют маски где-то на подоконнике и стремительным шагом направляются к саду.

Вечерняя прохлада бодрит, стрекотание сверчков не столь изысканно, как затухающие с каждым их шагом звуки музыки — но всё же умиротворяет. Тем не менее, Рене вновь одолевают мрачные мысли.

— Я не видела на балу Гортензию.

— Неудивительно. Такому… хм… такому, как Шарль, было бы поперëк горла видеть свою жену танцующей с другим.

— Должно быть, он очень страдал оттого, что ему приходится иметь дело с дояркой…

— Возможно, он поручал это кому-то другому… но Рене…

Та оборачивается, и Лу аккуратно берёт её ладонь в свою.

— Я тоже постоянно думаю об этом, но прошу, хотя бы сегодня отбросьте эти размышления и насладитесь моментом.

— Чем больше прилагаешь усилий, чтобы не думать о чëм-то, тем усердней эти мысли лезут в голову.

Лу оглядывается по сторонам, а затем резко поворачивается, словно осенëнный некой идеей.

— А хотите, я вас кое с кем познакомлю?

Рене поднимает бровь.

— И с кем же?

— А вот и узнаете!

Вероятно, эта напускная таинственность и впрямь работает, потому что Рене охотно следует за Лу. Примерно представив их маршрут, она понимает, что он направляется к конюшне.

— Не назвала бы этот воздух чересчур уж свежим! — усмехается Рене, когда они заходят в помещение.

— Я уже привык, — откликается Лу. — Но главное…

Подойдя к одному из стойл, он церемонно указывает на серого в яблоках коня.

— Познакомьтесь, это Селим. А это, — он кланяется в сторону Рене, — мадемуазель де Ноай.

— Приятно познакомиться, месье Селим, — хихикая, Рене склоняется перед конëм в шутливом реверансе.

Лу треплет его по холке, а Рене протягивает ладонь к его морде. Селим наклоняет шею, щекоча усами и согревая горячим дыханием, но поняв, что ничего вкусного ему не предлагают, с фырканьем отстраняется. Выглядит он своеобразно: круп его вытянут, а ростом он ощутимо уступает своему и без того не слишком высокому хозяину.

— Это берберийская порода. Конечно, не такая престижная, как арабская, но тоже хорошая.

— Он забавный, — заключает Рене. И прибавляет: — Но милый.

Несколько минут проходит в молчании, лошади пофыркивают и хрустят сеном. Внезапно Рене произносит с притворной обидой:

— Лу, а ведь вы танцуете много лучше меня.

— Захотите — стану танцевать хуже! — тот немедленно откликается, совершая какой-то немыслимый прыжок. С усмешкой Рене качает головой:

— Гиблое дело, у вас не получается.

Лу значительно вскидывает в воздух руку, будто готовясь декламировать. И неожиданно запевает — его звонкий гортанный голос звучит почти по-мальчишески.

— Когда б король мне подарил Париж, свою столицу<span class="footnote" id="fn_35337341_2"></span>…

— Чтоб я покинуть должен был красавицу девицу… — подхватывает Рене.

Лу берёт её за руки, и они кружатся на месте.

— Тогда б сказал я королю: Парижа мне не надо! — его кудри подскакивают на плечах в такт его бешеной скачке.

— Мою красотку я люблю, лишь в ней моя отрада! — заключает Рене, разражаясь смехом.

Они танцуют почти как простолюдины на ярмарках — хаотично, но очень задорно. И вновь поют эту незатейливую старинную песню… ну как сказать — поют: любой хормейстер заткнул бы уши от такого концерта. Лу кружит её, и выделывает разные коленца, и хохочет, а Рене путается в юбках, едва поспевает за его движениями и заражается его весельем.

Наконец они, выбившиеся из сил, прислоняются к стогу сена, переводя дух и по-прежнему заливисто смеясь. Селим коротко ржëт, и это вызывает новый взрыв хохота. Рене смотрит на Лу — как блестят его глаза, в какое воронье гнездо превратилась его шевелюра, как непосредственно и живо он улыбается, и трясёт головой, то ли пытаясь прогнать смех, то ли, наоборот, продержаться как можно дольше… и отчего-то вдруг хочется поцеловать его, вот просто так. Она внезапно осознаёт, что со стороны они, наверное, выглядели сейчас в точности как влюблëнная пара — и осознание это заставляет вздрогнуть и даже отшатнуться.

— Рене, что…

Договорить Лу не успевает — издалека слышатся крики, стоны, возня… До них долетает отчаянное «О нет, королева!» — и сколь бы ни печально было это стечение обстоятельств, Рене в глубине души радуется этому поводу сбросить минутное наваждение.