Глава 6. Перед грозой (1/2)

2027-й год, июнь

— Льёт как из ведра, — ленно протянула Кендис, услышав хлопок входной двери.

Она сидела у окна в мягком глубоком кресле, укутавшись в шерстяной безразмерный свитер крупной вязки и натянув высокое горло на нос, чтоб было теплее. По стеклу и подоконнику громыхал тяжеленными каплями июньский дождь, навевая сонливость и тоску. Хорошо хоть с выходных осталась бутылка красного вина, пусть и початая: «Сгодится, чтобы развеять печаль, — решила Кендис, отыскав выпивку в настенном шкафчике. — Чёрт, обещала же, что брошу. Ладно, эта последняя, потом непременно брошу».

Топ-топ — звук лёгких шагов, взметнувших на второй этаж. Топ-топ — и вот они уже стремительно приближались к ней.

Шурх! Из-за спинки кресла показались маленькие руки и невесомо сплелись вокруг шеи. Маленькие губы отпечатались на виске небрежно-ласковым поцелуем. Вжик! И на подлокотник взобрался любопытный птенчик, склонил к лицу Кендис медово-русую макушку, приблизил любопытные голубые глазёнки в обрамлении пушистых чёрных ресниц и снисходительно поджал губы.

— Опять вином балуешься, мам? — тихо спросил он.

— Извини, котёнок, — виновато выдохнула Кендис, сомкнув усталые веки. — Я брошу, честное слово. — Она открыла глаза, нежно потрепала усердно зачёсанные с висков к затылку волосы сына, и один локон игриво навис над тонкими длинными бровями. — Вы с ним как небо и земля, но порой ты просто вылитый отец…

— Это какой уже бокал? — не унимался мальчишка, вертя головой из стороны в сторону.

Ну точно отец!

— Второй, — призналась Кенди. — Тебе неприятно?

— Нет. Я просто переживаю за тебя, — честно ответил мальчишка.

— Я брошу, Кейтаро, обещаю.

— Да не парься, мам, я не злюсь. — Кейтаро выпрямился и задумчиво уставился в окно. — Только хватит этих «вылитый отец». Ненавижу, когда ты так говоришь, — пасмурно произнёс он. — Всё равно никогда про него не рассказываешь.

— Дурацкая сентиментальность, не бери в голову, — отозвалась Кендис.

Кейтаро слез с подлокотника и направился в кухню. Хлопнул дверцей холодильника, погремел ящиком столешницы, а затем вернулся с ведёрком фисташкового мороженого и, сев на диван, стал самозабвенно уплетать за обе щеки.

— Как в школе? — спросила Кендис, подтянув колени к груди и обхватив согнутые ноги.

— Нормально, — ответил Кейтаро без энтузиазма, а после отставил ведёрко на кофейный столик и обратил на маму полный предвкушения взгляд. — В среду поедем в Токородзаву, в Музей авиации! — воскликнул он так, будто от этого зависела вся жизнь. — Аж мурашки по коже, смотри! — И вытянул вперёд руку с «гусиной кожей» и вставшими дыбом белёсыми волосками. — Жуть как хочу в кабину пилота забраться!

— Правда? А я-то думала на день рождения тебя туда свозить, во время каникул. Ну, ладно, — с улыбкой смирения произнесла Кендис. — Всё равно круто.

— Тогда ещё раз съездим. — Кейтаро пожал плечами.

— Раз сюрприз не вышел, можешь выбрать ещё одну коллекционную модельку самолёта с того сайта, откуда в прошлый раз заказывали, — расщедрилась Кендис. — Ты добавь в корзину, а я потом оплачу.

Уголки широкого рта Кейтаро забавно вздёрнулись, и смущённая, благодарная улыбка на миг озарила его лицо. Он улыбался редко и робко, но Кендис любила эти драгоценные мгновения больше всего на свете.

Маленький угрюмый ангел вспорхнул с дивана со словами «пойду уроки делать» и умчался в свою комнату, на второй этаж, а Кендис снова уставилась в окно — на неутихающий ливень, стегавший кусты цветущих гортензий и сливовое дерево. По комнате разлился оловянный полумрак, где-то в отдалении раздался гром. Ощутив себя крошечной и беззащитной перед буйством природы, Кендис поёжилась в кресле и крепче сцепила руки вокруг ног. «Отчего мне тоскливо? Отчего так странно? Обычный день и обычный июньский дождь. Тогда почему у меня чувство, будто сердце разодрано в клочья?» Она перевела взор на электронные часы, любезно сообщившие ей трепетно хранимую в сердце дату: ровно двадцать лет назад, в разгар таких же июньских дождей, Сатору подарил Кендис её первый поцелуй.

***

2017-й год, октябрь

— Не понимаю, чего ты всё бегаешь ко мне? Ни за что не поверю, что не можешь найти кого-то менее замороченного для потрахушек.

В окно дышала горечью опадающей листвы мягкая осенняя прохлада, вечернее бледное солнце стекало по стене на спинку кровати, на которой лежали запыхавшиеся Кендис и Сатору, небрежно обёрнутые мокрой чёрной простынёй. Погружённый в посторгазменную негу Годжо не сразу расслышал вопрос и некоторое время продолжал молча пялиться в потолок, а затем нехотя приподнялся, взбив под спиной пуховую подушку.

— Могу, — ответил он, глядя куда-то сквозь пространство. — Но не вижу в этом смысла.

— Не видишь смысла? Пф! — Кендис издала смешок. — Хорошо ты устроился, — раздражённо добавила она и тоже приняла сидячее положение, бесполезно прикрыв грудь уголком простыни.

— Наверное, странно прозвучит, но с годами я понял про себя одну вещь: меня мало интересует секс.

— Чего? — в недоумении протянула Кендис. — Эту чушь можешь заливать в уши несметной ораве девок, которых переимел за свои двадцать семь лет, но не мне.

— По правде сказать, «оравой» там и не пахнет, — признался Сатору.

— Забавно получается: секс тебе не интересен, но со мной ты почему-то спишь.

— Сама спросила и сама ответила.

Кендис вопросительно повела бровью.

— Мне не интересен секс сам по себе, — повторил Сатору, — мне интересен секс с тобой. Это вообще-то разные вещи!

— Расскажи это девице, в которую «влюбился» и с которой изменил мне, пока мы жили в Нью-Йорке, — язвительно ответила Кендис.

— «Изменил»? — Сатору озадаченно почесал затылок и усмехнулся. — Но я не изменял тебе с ней! В смысле, я переспал с ней уже далеко после того, как мы расстались.

— Видимо, это должно меня утешить, — саркастично парировала Кендис, с трудом скрывая изумление. — Подожди, ты правда сейчас спишь только со мной?

— Ладно, поясню! — Сатору устало покрутил головой по кругу. — Да, я могу переспать со всем, что движется и не движется, потому что нравлюсь женщинам, и в юности частенько этим пользовался: чтобы просто научиться трахаться, чтобы доказать себе, какой крутой, и чтобы… эм… забыть тебя, — смущённо добавил он и придурковато улыбнулся. — Я могу, но вообще-то мне это не нужно. Самый жалкий и самый навязанный обществом способ самоутвердиться! Не находишь? — с ухмылочкой спросил он Кендис. — Я, может, и не умею по-настоящему дружить или любить, потому что зациклен на себе, но если подумать, то в моей жизни были всего один настоящий друг и всего одна большая любовь… Выходит, я — однолюб!

— Звучит максимально тупо, — произнесла Кендис, сделав вид, будто его признание не убедило и не впечатлило её. — Всё, что я о тебе знаю, противоречит твоим словам.

— В самом деле? Хах! Ну-ка расскажи, Конфетка, что же это ты обо мне знаешь?

— То, что ты разбил мне сердце самым премерзким и сволочным образом, причём дважды. И все два раза только и стремился доказать, что тебе не нужны серьёзные отношения со скучной девочкой вроде меня, ибо слишком простенькая для поцелованного в жопу всеми богами и магическим миром Годжо Сатору.

— Прежде я думал, что не создан только для серьёзных отношений, а потом оказалось, что и секс как самоцель меня не особенно впечатляет. Приятно, спору нет! Только быстро надоедает. Как и любой другой навык, интимные премудрости мне давались без труда. Скука! — Сатору в театральной манере утомлённо высунул язык. — Но я упорно доказывал себе, что мне это нужно, ведь якобы круто! А на деле только попусту тратишь драгоценное время и эмоциональный ресурс. К тому же у магов есть занятия поважнее и куда более увлекательные. — Сатору умолк и на миг сделался серьёзным. — Я понял это примерно через полгода после нашего расставания, — тихо продолжил он, — что-то разоткровенничался с самим собой. Ты тогда только замуж вышла, а я… Да не важно! Короче говоря, мне плевать на твоего мужа и на то, насколько ты «замороченная», потому что мне не интересно с тобой трахаться, мне интересно трахаться с тобой. Понимаешь?

Кендис молчала. Его признание задело её, заставило взглянуть на знакомого всю жизнь человека в новом свете и под иным углом, однако дважды уязвлённая и дважды растоптанная его «большой любовью» девочка внутри неё кричала изо всех сил: «Ну и где ты раньше был со своим осознанием?! Где была твоя мудрость?! Почему великое озарение не снизошло на тебя прежде, чем ты уничтожил меня и наши отношения?! Прежде, чем я вышла замуж за нелюбимого мужчину. Вышла тебе назло! Несправедливо, нечестно! Ненавижу тебя и никогда не прощу! Хоть голову расшиби, хоть клянись в любви до гроба. Теперь ничто не имеет смысла, потому что больше я тебе не верю».

— Если начистоту, ты самая не замороченная девушка из всех, кого я знал, — произнёс Сатору, немного помолчав. — Пожалуй, ты в принципе самый не замороченный человек в моей жизни, — добавил он с улыбкой. — Ты американка, и этим всё сказано. Хотя, наверное, ты и для американки слишком прямолинейная.

— Я бы не назвала себя такой уж прямолинейной. Хотя для человека, родившегося и выросшего в стране, где каждую секунду нужно «читать воздух», наверное, так и есть.

— Меня это душит всю жизнь. Ненавижу.

— Ненавидишь японский менталитет? Вот так признание!

— Не настолько категорично, — уточнил Сатору. — Но ты… — Он неосознанно прикрыл в блаженстве веки. — Ты с лёгкостью можешь сказать «нет», можешь быть и грубой, и невыносимой, можешь прокричать что-то в сердцах, без угрызений совести ставишь собственный комфорт на первое место, прямо говоришь о своих чувствах и умеешь обижаться — ты настоящая! С тобой всегда было легко, даже когда ты говорила на ломаном японском, и я не понимал трети из произнесённых тобой слов. Пускай «мы» оказались в итоге катастрофой, но те месяцы, что я прожил с тобой в Нью-Йорке — лучшее время в моей жизни.

— Забавно, что ты, отрицая в себе японское, даже сейчас — ну японец японцем! Скрываешь за нескончаемым словоблудием то, о чём сказать не в силах: топчешься вокруг одной единственной мысли, ходишь кругами и никак не можешь признаться, что ты меня…

Кендис замолчала.

Страшно. Страшно вновь ошибиться. Страшно допустить, что Сатору в самом деле любит её и, наверное, любил всегда. «Лучше бы и впрямь не любил, а так мучается сам и меня мучает: и отпустить не может, и ответственность брать не желает».

К чёрту сентиментальщину! Кендис откинула простыню, оседлала Сатору и, чуть поёрзав, обхватила руками его шею: мощная, мускулистая — Кендис и не задумывалась, как он возмужал в разлуке.

— Здоровенный такой стал, — не удержавшись, произнесла она. — Ты и раньше задохликом не был, но под одеждой не особо заметно.

— Нравится? — с довольной ухмылочкой спросил Сатору, смяв поглаживающими движениями кожу её бёдер.

— Очень, — восхищённо прошептала она.

Сатору нетерпеливо припал к её губам, коснулся языком языка Кендис и задрожал от восторга. Потянулся рукой к прикроватной тумбе, вслепую нащупал презерватив и расторопными трясущимися пальцами попытался его открыть, но тот предательски выскальзывал и никак не хотел открываться.

— Да забей, я на таблетках, — заверила Кендис, усевшись на его член. — Вечно у тебя с резинками какие-то недопонимания, — хохотнув, добавила она.

Кендис прогладила его по груди, спустилась к низу живота, и едва она коснулась тёплой кожи и снежных мягких волосков, как Сатору закатил глаза, издав протяжный стон.

— Обожаю, как ты сходишь по этому с ума, — шепнула она ему на ухо.

— Ты одна об этом знаешь, Конфетка, — ответил Сатору, потёршись щекой о её висок.

— Серьёзно?

Сатору кивнул, утвердительно промычав в ответ: ему было так хорошо, что сил говорить уже не осталось. Он обхватил плечи Кендис своими длиннющими руками, сжал её покрепче в объятии и участил толчки. Невозможно хорошо, невозможно приятно! Секс с Кендис, как крепкий алкоголь, с годами становился всё лучше, оставлял послевкусие. Хмель после их встреч выветривался из головы Сатору не сразу: расставаясь, Годжо по несколько дней ходил опьянённый и разморённый, прокручивал в памяти сладостные минуты и упивался ими.

Пока его не отрезвляло горечью осознание: «Отныне она никогда не будет моей».

Сатору любил неуловимые утренние мгновения, в которые Кендис помогала ему наматывать белую повязку, пока он разнузданно наглаживал её обнажённые живот, спину и грудь. Он наслаждался прикосновениями её пальцев к векам и скулам, млел, когда Кендис заботливо поправляла ему волосы.

— Чего это ты перестал очки носить? — спросила она одним зимним утром. — С повязкой столько мороки.

— Не практично в бою. А ещё из-за «шести глаз» мозг вечно перегружен, да и полное отсутствие картинки — отличная тренировка интуиции! — ответил Сатору. — К тому же очки на кожу давят, след потом остаётся. Но я знаю, как ты и их любишь, Кенди! — добавил игриво. — Когда к тебе собираюсь, то непременно надеваю очки.

— Чёрная будет смотреться лучше. — Кендис отодвинула ящик прикроватной тумбы и вынула оттуда маленькую плоскую коробочку. — Вот, держи. — Сняла крышку и достала чёрную повязку из мягкой тянущейся ткани. — Это не подарок, если что. Так, просто… — Она смущённо скрестила на груди руки. — Подумала, что пригодится.

— Надень ты, — с улыбкой произнёс Сатору, вытянув вперёд шею, а после звонко чмокнул Кендис в лоб. — Спасибо, Конфетка!

Он вновь уходил от неё, трусливо сжимая в кармане брюк помолвочное кольцо, которое импульсивно купил ещё год назад, когда вновь ворвался в жизнь Кендис. Глупая и пустая трата денег. Впрочем, вряд ли Сатору по-настоящему знал им цену. Зато лишь он один совершенно точно знал, что готов к следующему шагу в отношениях с Кендис.

«Беда в том, что больше она никогда не будет моей».

Сатору убеждался в этом раз за разом, когда вместо прямого предложения жениться спрашивал у Кендис «зачем тебе этот старикан?» или «неужели ты хочешь прожить с ним до конца своих дней?». Кендис ненавидела эти вопросы и всегда отвечала одно и то же: «Я вышла за Такеши, потому что он позвал. Он надёжный и предсказуемый. Он оказался рядом, когда был нужен. И да, я останусь с ним до конца».

«Я один виноват, что шестнадцатилетняя девочка из две тысячи седьмого года, грезившая о школе танцев и детях от любимого мужа, вышла замуж по расчёту, позабыв о прежних мечтах, — с болью на сердце думал Сатору, сидя в вагоне поезда и спрятав замёрзший нос в вороте куртки. — По моей вине Кенди почти не улыбается, а только раздражённо насмехается, сыплет сарказмами и постоянно сердится. Вернуться бы в то чёртово утро! — Он съехал по сидению, вытянул вперёд длинные ноги и обречённо хлопнул по лицу растопыренной пятернёй. — Вернуться бы и не говорить той позорной лжи. Обнять бы печальные плечи Кенди да сказать, как мне жаль, что наш первый раз вышел настолько отвратительным. Не через несколько лет сказать, а именно тогда, в то треклятое утро!» Сатору нащупал в кармане кольцо, просунул в него палец на одну фалангу и немного успокоился, почувствовав прохладу заветного кусочка металла. «А клёво было бы жениться по любви, — пришло ему на ум, когда после остановки поезд вновь тронулся. — Да ещё и на обычной женщине: плюнуть в рожу всем этим заскорузлым стариканам из верхушки! Ха! — Сатору широко улыбнулся своим бунтарским мыслям. — Представляю недоумение на тупых физиономиях половины клана Дзенин или семейства Камо, мол, неужели сильнейший Годжо выбрал себе какую-то дворняжку? Он что, не стал заниматься нашими гнусными селекционными экспериментами, дабы достойно продолжить свой род?! Вот идиот, по любви он, видите ли, женился! Как непрагматично! — передразнивал Сатору представителей великих кланов, трясясь от хохота. — Вот умора была бы! Нет, ну правда: будто для рождения уникальных детей так уж нужно «скрещиваться» с величайшими представителями шаманского мира».

Годжо настолько погрузился в мечты о Кендис, что прошёл мимо кондитерской, в которую собирался зайти, чтобы прикупить на вечер десертов. Он на автомате открыл дверь в квартиру, на автомате разулся и снял куртку, прошёл в гостиную и рухнул на кожаный диван. Даже свет не включил. Вечерняя тьма пожирала мебель и стены, стелилась по потолку и полу, убаюкивала Сатору: «Кенди лучше всех, — думал он. — По всей Японии не сыщешь девчонку с таким же классным чувством юмора. И такую же своенравную! Разумеется, нет никого красивее Конфетки, уж это я знаю наверняка. Ведь я не просто так её выбрал: у Сатору Годжо всегда было только самое лучшее! — Сатору самодовольно ухмыльнулся, удовлетворённо запрокинул голову и игриво оттянул краешек повязки. — А как бы нам было хорошо вдвоём! Вместе не скучали бы и не мешали бы друг другу тешить амбиции — идеально. Вот только… всё это пустые грёзы. Жестоко в принципе подписать кого-то на жизнь с магом. Но куда хуже, что я разбил моей Конфетке сердце, а затем потоптался на его ошмётках».

***

2014-й год, октябрь

Их общение неизбежно свелось к банковским переводам и коротким однотипным смс: «Господин Оота, перевела вам очередную часть долга. Скоро совсем расплачусь! Ещё раз благодарю». Снова на «вы». И больше не друзья. Его «невинная и распутная» Кендис проживала свои лучшие деньки в чужой стране, говорила на чужом языке и сама стала ему чужой. В самом деле, зачем ей старик, у которого в жизни уже было всё?

Но призрачная Кендис всё ещё танцевала на ковре его гостиной под пластинку Милен Фармер и в его страдающем сердце.

О том, что Кендис вернулась в Японию, Такеши рассказала Сэёми:

— Мне очень неловко просить, но, может, проверишь, как она? Вдруг ей что-то нужно, — запинаясь, лепетала Сэёми в трубку. — Кендис со мной уже много лет почти не разговаривает, только деньги шлёт, — виновато добавила она. — Я о её возвращении-то узнала лишь от Элейн — это кузина Рика, они с Кендис в Нью-Йорке вместе жили. Какой-то парень моей девочке сердце разбил, но я толком ничего не поняла, а Элейн не уточняла…

Такеши ликовал, ведь судьба подкинула ему самый благородный и ненавязчивый повод встретиться с Кендис! Уж на сей раз он её не упустит.

Кендис встретила Такеши приветливо и добродушно: напоила чаем с моти из малины и похвастала тем, как легко заняла высокую должность, переведясь в токийский филиал фирмы, в которой работала в Нью-Йорке.

— Здорово, что в компании тебя так ценят. Хотя чему удивляться, ты же дочь Рика Джонса, — добавил Такеши с покровительственной, ностальгической улыбкой, — а этот прохвост всегда и всем нравился! Вот и мама твоя не устояла перед этим «гайдзином»: выскочила за него замуж назло родителям, ещё и в Штаты жить улетела.

— Да, папа был само очарование, — с грустью ответила Кендис, улыбнувшись в ответ.

При воспоминании об отце в горле застрял комок, грудь налилась свинцом, а в носу зажгло из-за подступивших слёз: медововолосый, высокий и сероглазый, с охапкой весёлых историй на любой случай жизни. Рик улыбался забавно и нежно, никогда не лез в карман за острой шуточкой и был душой любой компании. Одной Сэёми он улыбался не так, как остальным: «Папа казался мне ангелом во плоти, кроме тех моментов, когда приносил маме на годовщину букет красных роз. Его забавная улыбка вмиг куда-то исчезала, и появлялась она… эта бесовская ухмылка. В те мгновения он переставал быть моим папой и становился мужем моей мамы. И всё из-за той ухмылки. Этой проклятой бесовской ухмылки! Которую чёртов Годжо словно подсмотрел у моего отца».

Мысли о Сатору добили Кендис окончательно. Она встала из-за стола, достала из настенного шкафчика бутылку вина и, наполнив бокал, встала у окна. Такеши проводил её взглядом и молча смотрел на печальный силуэт на фоне пасмурного неба с сизыми облаками. О чём она думает? Что скрывается в глубинах её сердца? Невыносимо было видеть её такой. «Был бы я Риком, уже давно придумал бы отличную шутку или взял её за руки, обнял, прижал к груди. Уж он-то не мучился бы в сомнениях, не спрашивал себя, прилично ли это. У иностранцев с этим проще. Но ведь усадил же я её когда-то к себе на колени и предложил двусмысленную дружбу! Отчего сейчас робею как пацан?»

Целый месяц Такеши застенчиво звал Кендис на «приятельские ужины» в рестораны, познакомил её с традиционным японским театром, а иногда просто вызывался проводить до дома. Кендис быстро смекнула, что Такеши ухаживает за ней совсем не как друг, но перед ним делала вид, будто не понимает его намёков. «Японцы всё равно нерешительные, — рассудила Кендис, — уверена, он целую вечность будет ухаживать за мной, но так и не осмелится на серьёзный шаг. Ну и ладно, зато будет время разобраться в себе, мне не нужны сейчас серьёзные отношения и обязательства, — убеждала она себя. — Если вообще когда-нибудь будут нужны. Сраный Годжо убил во мне всякое стремление стать с кем-то семьёй. Не хочу больше ни мужей, ни детей — ничего не хочу! Одной лучше. Сама себе хозяйка: ни слёз, ни тревог, ни эмоционального или финансового рабства».

Каково было удивление Кендис, когда на Рождество Такеши внезапно явился с кольцом и попросил стать его женой: «Знаю, у меня ни единого шанса, и я не могу дать тебе ничего, кроме уверенности в завтрашнем дне и своей нелепой любви, но мне хочется на закате лет немного побыть безумцем и допустить мысль, что прекрасная девушка согласится выйти за меня замуж».

Кендис была обескуражена, но ещё больше — тронута его нежными и вместе с тем пылкими словами. «Жар мальчишки и решительность зрелого мужчины», — с восторгом подумала про себя она, глядя в серьёзное лицо Такеши.

И приняла его предложение.

Она занялась с ним любовью в тот же вечер. Такеши оказался внимательным и умелым любовником, пусть и непривычно сдержанным. В его объятиях было уютно и безопасно. Его нерасторопные поцелуи дарили покой и погружали в топкую негу.

Такеши был галантен и любезен, не требовал ответных признаний или душевных откровений. Жизнь с ним была понятной и предсказуемой: не сулящей фейерверков, но и не приносящей тревог. Почти два года Кендис убеждала себя, что Такеши именно тот мужчина, которого она давно искала.

И бессовестно лгала себе, что не чувствует уныния рядом с ним: «Я же не Годжо, в конце концов! Это ему скучно в нормальных отношениях, а я не такая».

Она бессовестно лгала себе, что не тоскует по Сатору.

Пока на исходе две тысячи шестнадцатого года он вновь не ворвался ураганом в её жизнь.

Кендис сидела в роскошном ресторане в кругу коллег мужа, на очередном скучнейшем корпоративе. Одетая в элегантное облегающее платье с вызывающим декольте, она воображала, как вешается на дорогом галстуке Такеши. «Вот переполох поднялся бы! — подумала про себя Кендис и, шкодливо усмехнувшись, осушила четвёртый бокал вина. — Все забегали бы, завизжали, как поросята, а кто-то, небось, даже грохнулся бы в обморок».

Тук! Что-то стукнулось о спинку стула. Кендис обернулась и перед ней — невозможно! — оказалось лицо Сатору. Он по-ребячески отклонился на своём стуле, держась за край стола, и очутился в непозволительной близости.

— Привет, Конфетка! — шепнул он.

И бесовская ухмылка расчертила его широкий рот.

— Пошёл к чёрту, — огрызнулась Кендис, оттолкнув спинку его стула.

В низу живота пожар, в голове — бардак.

И фейерверки, фейерверки, фейерверки!

Сатору и Кендис едва не сломали раковину-столешницу в уборной, пока безрассудно предавались охватившему обоих желанию.

Полнейшее безумие. Но до чего сладкое!

Глупая, глупая Кендис!

В самом деле, не глупо ли раз за разом попадать в одну и ту же ловушку? Позабыв обо всём, растворяться в синеве лживых глаз, млеть от мягкости снежных волос и неумолимо сгорать дотла в крепких объятиях.

— Секс в уборной — какая мерзость, — лепетала Кендис после, неловко одёргивая подол и поправляя всклокоченные волосы. Обернулась к зеркалу и ужаснулась: помада размазалась по подбородку, тушь отпечаталась на скулах маленькими веерами. — Как дешёвая потаскуха. — Она закрыла ладонью своё отражение. — Ниже падать просто некуда…

Из-под ресниц скатилась чёрная слеза, прочертила мокрую дорожку на подрагивающей щеке. Сатору бережно утёр большим пальцем слезу с лица Кендис, обхватил широкими ладонями её голову, припал к губам и нежно поцеловал.

— Перестань, Конфетка. Какая же ты потаскуха? Столько лет с одним и тем же мужиком спишь! — отстранившись, ответил Сатору и сдавленно хохотнул.

— Всё-то у тебя одни шуточки, — проворчала Кендис, а затем сделала глубокий вдох, чтобы успокоить растравленные нервы. — К дьяволу всё, я ещё хочу… — прошептала она, потупив взор. — Отвези меня куда-нибудь, где есть кровать, не хочу снова трахаться в толчке.

— На моей кровати можно «Боинг» посадить! — заверил Сатору.

— Кто бы сомневался.

***

Они виделись так часто, как только могли, и первые месяцы их встречи были целиком посвящены занятиям любовью: Кендис и Сатору алчно нагоняли упущенное в разлуке время, жадно вкушали друг друга, выпивали без остатка. Но потом всё чаще стали видеться для того, чтобы просто побыть вдвоём — не важно, за каким занятием. Порой Кендис и вовсе приходила к Сатору только за тем, чтобы свернуться клубком в его объятиях и проспать до следующего дня. А по утру она заливалась хохотом, слушая, как он поёт в душе: «Наверняка ещё и обезьянничает перед зеркалом».

В один из таких дней Кендис, не удержавшись, вылезла из-под одеяла и на цыпочках заглянула в ванную комнату: Сатору приглаживал к затылку мыльные волосы, разделял их на одинаковые пряди и вытягивал в ладонях сплющенными пластинами.

— И чем это ты тут занимаешься? — звонко прыснув, поинтересовалась Кендис.

— Я индеец-чероки, — заявил Сатору, обернувшись к ней и дурашливо помотав головой из стороны в сторону.

— Ты не индеец, ты имбецил, — ответила Кендис, продолжая посмеиваться. — Хотя… — Она шагнула к нему под воду и с серьёзным выражением на лице вытянула его волосы в высокий конус. — Ну вот, теперь ты герой «Властелина колец».

— Вряд ли я похож на хоббита.

— Правильно, любимый, не похож, — сохраняя непрошибаемую мину, согласилась Кендис. — Ты Гэндальф. Гэндальф Белый! — добавила она с комичным пафосом.

Сатору сложился от смеха пополам.

— Ты чего это, за «посох» решил подержаться? — не унималась Кендис, нагнувшись за ним следом. — В нём ещё недостаточно магии, чтобы стать твёрдым, так что оставь эту затею.

Сатору выпрямился и мазнул пеной по подбородку Кендис.

— А ты тогда гномиха.

— Не знала, что ты любишь бородатых женщин.

— Настоящий ценитель! — Сатору театрально поднял вверх указательный палец и задрал голову.

— Вылезай уже, ценитель! — Кендис направила ему в лицо душевую лейку. — У тебя телефон от сообщений директора Яги разрывается.

— Бла! — Сатору сгорбился, высунув язык и изобразив усталость.

Кендис наскоро смыла шампунь с его волос, а затем закрутила кран и сняла с крючка полотенце.

— Хорош уже воду попусту тратить, — приговаривала она, просушивая волосы Сатору. — Пошли скорее завтракать, иначе я на «летучку» опоздаю, а мой начальник терпеть не может опозданий.

— А ты приготовишь свои фирменные шоколадные панкейки? — капризно выкатив вперёд нижнюю губу, протянул Сатору. — Ну те, что в Нью-Йорке по утрам делала.

— Да. — Кендис причмокнула кончик его длинного вздёрнутого носа. — Только вылезай.

«У нас всё так хорошо, — думал про себя Сатору, сидя с ногами на стуле и наблюдая за Кендис, украшавшей столбики панкейков взбитыми сливками и ягодами, — почему она не бросит своего скучного старикашку? Она же ни капельки его не любит. А я устал делить её с ним. В пепел бы сжёг её дурацкого муженька!

Мне всегда всё доставалось по щелчку пальцев. Всё, кроме Кендис. Как же бесит! И ведь никакая магия не поможет мне исправить прошлое, не убедит мою Кенди, что на сей раз всё будет иначе. Кенди, ну посмотри на меня! Я теперь другой и давно повзрослел, пускай и дурачусь часами в душе. Ну как ты не понимаешь, Кенди?!»

***

2018-й год, 31-е октября, 18:20 (незадолго до начала инцидента в Сибуе)