Предыстория. Январь (2/2)

– Выбор есть всегда.

– Ичэнн, если был у тебя… Не стоит всех под одну гребенку…

Киллин притих: было ясно, что Ичэнн душил его своим названым авторитетом. Доминик всегда выбирал Итчи, не Киллина. Оставлял на него дом, дела, доверял обязанности.

Но хоть раз Ховард выбрал конкретно Ичэнна Дагла – не Итчи! – не считая их первой встречи?

– Не просто так господин Ховард носит прах в кулоне, – добавил Киллин. – Кто знает, чье тело в этом стекле?

– Когда ты видел? – Ичэнн выпучил глаза. – И откуда знаешь?

– Видел. И не слишком уж важно, я сказал по дружбе…

– Кармен ему не дочь, – отрезал тот решительно. – И если бы она была его дочерью, я бы ни за что в жизни не осмелился трахнуть ее. А я хочу. И даже сейчас думаю над этим.

– Значит, кто-то был ему дочерью до того, как стал спрессованной массой костей в бижутерии. Это неважно, – закончил Киллин.

Но все-таки произнес:

– Или женой.

Ичэнн замолчал, в последний раз трезво взглянув на Лондон за окнами. Просьба повторить разбавленный скотч была неуместна – обновленный стакан окажется лишним. Ичэнн не доедет до своих апартаментов на севере Камден-тауна, придется платить за номер здесь, при особняке, чтоб его…

– Скажем, я уйду с Кармен, – кивнул он, соглашаясь на вызов Доминика. Киллин улыбнулся ему, взглядом обернувшись к красотке.

Кармен и правда была достойна внимания: на нее заглядывались все, но не каждому было по силам заполучить девушку. Кроваво-красное платье струилось к полу, элегантно очерчивая ее ноги; скромно выглядывающие туфли на шпильке напоминали, чем был контраст. Кармен не походила на своих «коллег». Она цепляла не внешностью, не бросала вызов, на который сознательно так надеялся Ичэнн; она привораживала тем, что крылось за ее приторной улыбкой. Душа. Доминик убил бы за это слово – так считал Итчи, и он ошибался.

– Скажем, уйду, – повторял тот, сглатывая. – Но разве это поднимет меня в глазах господина Ховарда?

– Нисколько, – отрезали сбоку.

– В чем проблема? – не понимал он. – Вы все говорите, я лучший, хотя это ни разу не так. Иначе я не стоял бы здесь, в этом мраке, обделенный… Невидимка, которому едва ли согласны обновить стакан скотча!

Громким высказыванием Ичэнн приструнил официанта, напомнив о заказе. Пришлось торопиться: ножки забегали по незнакомому залу, выискивая, где же можно было разбавить элитный скотч королевской водой.

Но вот хрусталь обновлен, алкоголь вновь струится по венам. Все же было что-то не так.

– Ты знаешь господина лучше, – предполагал Киллин. – Стало быть, знаешь и про предчувствия и преддверия?

– Кто о них не знает, – хмыкнул поддатый Ичэнн.

Он вновь начинал играть в кости – с Богом, кажется…

– Так и что?

– Первый урок господина Ховарда! Предчувствуя – плохо, преддверия – хорошо.

– Ты законченный пессимист, Итчи. Как всегда начинаешь с отрицательных, – заключил Киллин.

– А ты невротик и трус, – плюнули в лицо. – Легче?

Следовало отдать должное, Киллин Дирмайд был стойким. Долгая дружба с Ичэнном Даглом многому его научила: молчание здесь становилось противостоянием. Может, Киллин не отличался запоминающейся внешностью, также не вышел ростом, да и оказался обделен жгучим характером; не стоит забывать, что и за кулисами всегда нужны люди. Киллин был поддержкой. Опорой. Киллин Дирмайд был фундаментальной основной величия Ичэнна Дагла – лучшим другом Итчи.

– Станет ли тебе легче, если я скажу, что господин Ховард ведом текущим преддверием? – улыбнулся Киллин, подловив товарища.

Тот помолчал, опрокинув стакан до дна.

– У него никогда не бывает просто так, – пожимал плечами Киллин. – Он не меняется по щелчку, не говорит как-то иначе без причин, он не колеблется, знаешь?

Ичэнн хотел было рассмеяться, но решил послушать друга. Все же это считалось важным. Не пустыми словами, бросаемыми на ветер. Эта фраза отдавалась и истинной личности Ичэнна Дагла, и велюровым креслам, и шторам ручной работы, и французскому хрусталю, где Британия по-прежнему воевала с Францией, мешая скотч с привкусом Вдовы Клико.

– Может, господин Ховард предчувствует что-то? – закончили мысль.

– Вздор, – отрезали тут же.

– А что ты скажешь о преддвериях?

– Ждешь от меня, что я соглашусь принять новенького? Лучше меня? – Ичэнн смеялся, едва осознавая, что говорил. – Доминик все же не сам Создатель, чтобы все знать.

– Однако я бы не относился к его чувствам так черство.

И это задело Итчи. То, с какой интонацией Киллин произнес слова, а после взгляд, которым его наградили окружающие. Впутанные в ситуацию люди не были посторонними, но Ичэнн Дагл обозлился, даже намеревался кинуться в обиду. Инфантильно. Недостойно поведения того, на чью должность Итчи претендовал. Несерьезное поведение каралось стагнацией.

– Черт с тобой, – выругался Дагл, бросая Дирмайда посреди зала. – Я иду к Кармен.

И кровавое платье было замечено, а после зашелестело по коридору, скрываясь в самых мрачных комнатах особняка на Кенсингтон Палас Гарденс. Все это было четко продуманным планом, и Киллин Дирмайд здесь отыграл потрясающе. А Доминику Ховарду оставалось лишь усмехнуться, заметив, в чьей компании все же пропал алый след.

Кем был Доминик Ховард? Не знал никто. Но господин Ховард, ныне закаленный, уверенный в себе человек, не позволяющий дрожи закрасться к пальцам, полагался на свои преддверия. Он был человеком слова. Человеком дела. Доминик Ховард был чуть не последним в своем роде, кто мог гордиться душой.

И он ощутил преддверие, что в грядущем году появится крайний. Тот, кто мог бы с гордостью носить его фамилию и считаться едва ли не сыном. Но не станет биологически близок, не унаследует внешность, генетические особенности. Может, Доминик нарочно спровоцировал Итчи? Подговорил Киллина? Сыграл, будто подействовало шампанское, ударило в голову?

– Такие моменты мне знакомы, – шептал он сам себе, глядя в свое блеклое отражение. За окном был все тот же мертвый Лондон. Среди этих улиц еще не было нужного человека. – Знаком момент, когда все делится: «до» и «после».

Поднять бокал. Произнести тост про себя. За себя. За здоровье. И чтобы преддверия не оказались предчувствиями.

– Все же преддверие, – заключил Ховард. – Самое отвратительное преддверие в моей жизни.

И он опрокинул в себя шампанское, завершая январский кутеж таким горьким глотком.

И преддверие медленно проникало в его жизнь, проползая по трубам, приближаясь к Кенсингтон Палас. Пройдет десять месяцев, когда Ховард увидит того самого «крайнего», из-за кого задохнется, придется выпить плотнее. Не шампанское, но виски. И не обойдется алкоголем.

– И это то, для чего тебя прислали, – продолжительный шепот крылся во мраке особняка.

Тяжелый вздох. Перемены кружили в воздухе. Как же паршиво.

– Бог ни черта не играет в кости, Итчи, – едва не огрызался про себя Ховард. – И вероятности игнорировать не выйдет. Для этого, по крайней мере, нужно знать физику.

Канула суббота. Тянулся январь. На рубеже времен Доминик Ховард точно знал: грядущий – наступивший – год ляжет на него рубцом, запомнится шрамом. И будет тяжело. А когда ему было легко?

Ни разу, если знать, кем он был. А кто есть Доминик Ховард?