11 (2/2)

Ему вспомнился последний удар, пронзивший грудь того, кто породил его. Тело растворившееся в окружающих тенях, впитавшееся в них. С матерью должно быть проще. Она человек.

— Скоро ты увидишь свою мать, — сказала лесная дева, словно прочтя его мысли. — Она ищет тебя.

Мать, как и отца, ему назвала она. За годы, Наэсол ни разу не усомнился в ее правдивости. Но сейчас вдруг спросил:

— Зачем тебе их смерти? Ладно мать, она, как вы любите называть их, мертворожденная. Но что с отцом?

— Он нарушил важный закон. Показал ей то, что не было предназначено ее глазам. За все нужно платить.

Ее голос журчал нежным ручьем.

Законы. Наэсол фыркнул про себя. Любое общество было так помешано на них. А толку? Их нарушали даже те, кто должен был блюсти. Он предпочитал быть самому себе законом. Так, его не мучил вопрос взглядов. Он ненавидел кровь отца, но она была исключением. Возможно, он сам был исключением для нее. Ведь она принимала его. Принимала как есть и прощала даже смерти своих сородичей.

Наэсол прикрыл глаза. Сон на то и сон чтобы хотя бы в нем можно было расслабиться.

***</p>

Шло время. За окраиной вырос лагерь чужаков. С холма, где срубили березу, Аэль открывался отличный обзор на него, чем она часто пользовалась. Мертворожденные трудились от мала до велика: самые младшие таскали ветви для костров, женщины обдирали древесные стволы от коры и ветвей, мужчины, при помощи прочных веревок поднимали их, уже очищенные, укладывая одни на другие — так вырастали стены срубов. Снег сгребли до самой мерзлой земли — Аэль не долго пришлось гадать над причиной. Как дети лепили из снега свои крепости, так снежная стена окружила лагерь. Стену сделали высокой, в рост мертворожденного мужчины, подтаивая от тепла костров, она покрывалась ледяной коркой, становясь прочней. На ее вопрос Коримус предположил, что так они защищались от ветра.

Они были отважны — храбро встречали невзгоды. Аэль поймала в себе желание быть как они. Для этого требовалось действовать, она же чувствовала себя скованной по рукам и ногам. Так, из ежедневных наблюдений росла ее брезгливость к себе. Она не могла даже подойти и предложить им помощь. Да и чем она могла помочь? Будь сейчас весна, она могла бы уговорить ростки взойти быстрее, а летом — дать больший урожай. Но зимой природа спала.

На ее глазах двое изможденных мужчин веревками тянули вверх очередной крупный ствол. Вдруг один из них пошатнулся, едва не выпустив из рук свой конец. Ветер донес до Аэль отдаленный крик: «Отец!» Живо вспомнилась размолотая нога Расты, она ощутила подкатившую к горлу дурноту и одновременно взвившийся сытым огнем голод. Но мертворожденный устоял, удержав натянутую веревку. Аэль было жаль эти деревья, но и этих отважных чужаков — тоже. Смертельная тоска была еще одним прочно укрепившимся в ней чувством.

Но остальные гостей боялись. В центре села, на небольшой площади, возле колодца, Аэль то и дело слышала пересуды.

— Зря староста разрешил им остаться. Да и встали они слишком близко.

— Вроде, среди них нет заразных…

— Откуда нам знать? Я слышала, как кашляли их дети. Сердце сжимается, но к своим я их не подпущу.

— Куда им не кашлять? Чем питаются? С собой у них едва — мешки худые, а в лесу зимой мало что соберешь.

Таких разговоров можно было слышать не один и не два на дню. Хотя Аэль уже приходилось слышать о чуме, она все так же не могла понять, почему мертворожденные так боятся ее.

Вечером того дня она собралась в комнате одной из местных молодых девушек, куда та позвала подруг и ее за компанию. Такие встречи уже стали привычны ей — девушки вместе ткали, шили или плели кружева непременно сопровождая все песнями. Петь Аэль любила. Элин верили, что песня отражает душу певца, потому дома часто пели просто встретившись друг с другом.

— Ох, Алис! — воскликнули у нее над ухом, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Она слишком увлеклась самосозерцанием. — Как красиво!

Сегодня они вышивали, украшая цветным узором свободные белые рубахи и яркие красные юбки. Своей очереди ждали широкие скатерти.

— Хотела бы я так! — ей через плечо заглядывала хозяйка. — Подумать только, недавно начала, а с иглой лучше меня управляешься. Ты можешь стать мастерицей, работа которой будет дорого цениться не только нашими князьями, но и королями далекой Сарсии.

Аэль посмотрела на рубашку на своих коленях. Она дала себе немного воли, и вместо вязи острых клиновидных фигур, рукава и ворот покрывала тонкая вязь цветов и листьев. Она не видела в ней ничего особенного — свою одежду элин украшали ярче и богаче, пускай использовали для того не иглу и нить. Похвала смутила подарив острое желание оказаться где-нибудь в ином месте.

В этот момент снаружи послышался шум, сопровождаемый злыми голосами. Один — женский — скоро сошел на плачь с причитаниями, повторяя: «Пожалуйста, или он умрет». Другие гнали женщину. Девушки встревожились, перестав смеяться и петь. Одна, поднявшись, подошла к двери и, приоткрыв ее, выглянула. Повернувшись, поманила за собой и еще пара присоединилась к ней. Вместе они покинули комнату.

— Что случилось? — спросила Аэль когда те вернулись.

— Пришлые вошли в село, — ответила одна, крупно вздрогнув. — По домам ходили.

— У них какой-то ребенок болеет.

— Но нас вы приняли… — осмелилась сказать Аэль. — Почему их вы так боитесь?

— Они из-под Къельры. Говорят, осенью туда чума добралась. Вы же с противоположной стороны пришли.

Аэль задумалась. Если те, кто был добр к ним так менялись от страха перед чумой, она должна была быть чем-то ужасным. Страшна ли она для них с Коримусом? Что, если они уйдут отсюда и их так же станут бояться? По словам Коримуса, мертворожденные охваченные страхом — сами страшны.

На следующий день лагерь чужаков казался мрачным и почти недвижимым. Лишь пару раз она замечала кого-то из обитателей — заметив ее, та, что была женщиной подарила ей неприязненный взгляд. Для нее Аэль должна была быть местной, не желающей внять их положению. Но у них было общее. Обратившись к чувствам, она почти физически ощущала изнуренность, бессилие — нечто родственное тому, что сама ощущала во снах. И нечто другое, что медленно пожирало их — болезнь?

С наступлением сумерек она решилась. Она отправилась в лагерь чужаков. Темный и тихий, он не вымер и не спал. В самом центре, закрытый стенами шатров и возводимых строений горел костер который окружили вялые, словно тени, мертворожденные. Однако, ее заметили.

— Смотрите, кто-то идет, — подала голос одна из женщин.

— Нашелся кто-то смелый…

— Смелее домовой мыши, — пересуды, пошедшие у костра несли в себе яд и недоверие.

Крупная женщина вышла вперед, встав перед Аэль она уперла руки в бока. В лучшие дни ее назвали бы дородной — ее тело все еще хранило следы сытых времен. Хотя лицо ее было полностью в тени, Аэль кожей чувствовала, как та изучает ее.

— Я…хочу помочь… — она уставилась под ноги. Молчаливая фигура в какой-то паре шагов от нее давила тяжестью упавшего ствола.

— Как же? — снова подал голос кто-то от костра.

— У вас ребенок болеет. Я могу его вылечить.

— Вы не захотели поделиться ни пищей, ни одеждой, ни деревом для огня, — впервые подала голос женщина, что так и стояла перед Аэль. — Теперь, ты говоришь что сможешь вылечить сына Флиры? Как?

— Я… — Аэль замялась, не готовая к расспросам. Местные жители если и не были истыми почитателями Козлоногого, не боялись волшебства. Когда она занялась ногой Расты, никто не стал задавать вопросов. Сейчас же, что-то предостерегало ее от того, чтобы ответить «как есть».

Она ответила аккуратно как могла:

— Травами.

Из того, что она слышала, мертворожденные всегда лечились ими. Но близкое присутствие этой женщины стало ощущаться еще тяжелее.

— Ведьмовскими отварами, хочешь сказать? — глухой голос звучал недовольно. — Этого нам не нужно. Шарлатанством хворь не прогнать. А хуже сделать — можно.

Шарлатанством? Аэль не до конца поняла мысль мертворожденной, но похоже, ее предложение сочли чем-то вредным. Пока она в растерянности подыскивала слова чтоб возразить, от костра поднялась и двинулась к ним еще одна фигура.

— Но какие варианты? — голос принадлежал молодому мужчине — вот все что могла бы сказать Аэль. Тем не менее, он, как и мягкие пружинистые движения, показался ей смутно знакомым, что смутило ее еще больше.

Женщина промолчала, но впервые с начала разговора Аэль заметила, как та качает головой. Третий собеседник, тем временем, уже поравнялся с ними.

— Молиться? — в его тоне прозвучала провокационная нотка.

— Это не чума. Организм ребенка либо справиться с недугом, либо нет.

— Если полагаться на авось, почему бы не дать ей, — он кивнул в сторону Аэль, — попробовать?

— Ты чужак для нас, прибился по дороге. С чего тебе нам что-то советовать? Мы с радостью примем пищу или теплые вещи, но я не дам травить нас колдовскими отварами.

От костра слышался взволнованные гул. Остальные мертворожденные так же горячо обсуждали, стоило ли им принять предложенную помощь или положиться на везение.

— Пожалуй, мне не стоило вмешиваться, когда вас атаковала та волчья стая. Я мог просто посмотреть, хватило бы вам сил отбиться или нет, — едко и неожиданно раздраженно прошипел мужчина. Новая волна узнавания накатила на Аэль, но она никак не могла вспомнить где и как они пересеклись.

— Я согласна! Пусть попробует! Кем бы она ни была и кого бы ни почитала, я все приму если мой родненький жить будет…

— Да! Пусть попробует! Да! — послышались другие голоса.

— Хорошо, — после паузы, недовольно сопя, согласилась женщина. — Иди за мной.

Они пошли от костра туда, где едва угадывались очертания палаток и недостроенных еще жилищ, но Аэль все тянуло обернуться на странного мужчину. Было не по себе.