Круги Данте (Моран, Мориарти) (1/1)

Black Sabbath – She's Gone

Как и полагается таким историям: кто-то обязательно воскреснет, а кто-то определённо сдохнет. Так и случилось.

Со дня смерти Джима прошло добрых три года. Сказать, что они пролетели мигом, невозможно, но и скривить душой, мол, каждый день тянулся долго и муторно, Себастьян вряд ли бы смог. Всё было… обычно. Изменилось одно — Джим умер. Джим умер, а Себастьян остался и жил, как получалось. Порой пил с утра только неразбавленный виски, порой — чёрный горький-горький на вкус кофе; иногда завтракал плотно, накидываясь на еду, будто выпущенный из концлагеря заключенный, иногда и вовсе не мог засунуть кусок в глотку, давясь сигаретным дымом почти до рвоты. Ходил гулять в одиночку под дождь, в зной, ночью, днём, закрывался в квартире на недели и молчал, читал книги, сжигал книги, чистил оружие, стрелял, охотился: Себастьян изо всех сил пытался жить, и, к слову сказать, получалось у него неплохо.

Дело было зимой. Себастьян, если напрячься, вполне бы мог вспомнить, что в тот день в Лондоне падал снег. Мягкий, устилающий улицы белесым, кое-где прорезающимся серым асфальтом покрывалом, которому так беззаботно радовались дети. Он видел их из окна и даже усмехнулся, вспомнив что-то своё из детства. Вряд ли бы он смог объяснить, почему в тот самый момент, на секунду замерев, ему захотелось покончить с Джимом раз и навсегда; наваждение это было сродни желанию выбросить за борт все вещи, которые неминуемо тянули пробитый айсбергом корабль быстрее ко дну. Себастьян поочередно прохрустел пальцами левой руки и сорвался с места. В то самое место — закрытую на три ключа комнату. Туда, где ещё жил Джим, будучи глубоко и давно мёртвым; туда, где они были счастливы.

Внезапно и очень ясно он осознал одно: всё кончилось. И счастье, и несчастье, и боль, и страх, и силы, и желания. Джим был — Джима нет.

Вот и всё.

Первой на выход стала чашка: он минут десять стоял над ней и смотрел, как истукан; быть может, ждал голоса со спины, быть может, просто опасался, что, возьми её в руки, смелость покинет его навсегда. Себастьян не знал, но, решившись и поставив глиняное безобразие в картонную коробку, ощутил волну облегчения.

Смог.

Другие вещи шли уже без разбора и ожидаемых сожалений. Коробки наполнялись воспоминаниями и его (их) прошлой жизнью катастрофически быстро, ровно так же, как сам Себастьян наполнялся завидным спокойствием и сдержанностью. Осмысливать личный революционный переворот он не желал (сердце и так билось, словно вот-вот из-за угла выбегут вооруженные талибы и размажут его по стене автоматной очередью), и поэтому полностью сосредоточился на механике: взять, сложить, закрыть, взять, сложить, закрыть.

Сдохнуть, воскреснуть и снова сдохнуть.

В тот момент Моран понял, что такое круги Данте по-настоящему. Понял, принял, выкурил сигарету, стряхнув весь пепел на паркет, и принял единогласное решение — воскреснуть.

Комната опустела, и остались лишь блики зимней ночи на стенах, клаксоны редких лондонских кэбов, пепел на паркете. Моран огляделся несколько раз, прислушался и, как-то странно дёрнувшись всем телом, вышел оттуда, заклеймив поворотом ключа эту комнату склепом.

В ту ночь, похожую на вечность, Себастьян пил чёрный кофе с сахаром. С сахаром, который был последней вещью Мориарти в доме.

Два куска рафинада растворились в мутной жиже, и Джим исчез.

***

Со дня смерти Джима прошло добрых четыре года. Снег уже растаял, лужи по обыкновению заняли свои законные места на улицах Лондона, а Себастьян, как и ожидалось, продолжал жить.

Жить продолжал и Джим. В пыльных коробках — как его и оставил Моран больше года назад в одной из купленной специально для этого маленькой квартире. В области груди — как и полагалось после такой истории для такого, как Себастьян Моран. В трёх кварталах от самого Себастьяна — как и задумал сам Джим, когда с обжигающей горечью обнаружил, что его тигр справился даже с этим.

В тот момент Джим понял, что такое круги Данте по-настоящему. В тот момент Джим и исчез.