Я согрешил (Моран, Мориарти) (2/2)

— Ты какого хера мне сразу не сказал? — очень мягко говорю и очень болезненно стискиваю руку на плече Джима, вглядываясь в его невинные глаза.

Ну давай, выдай мне что-нибудь ебанутое, как ты умеешь.

— О том, что земля не на трех китах стоит, или о том, как Никола Тесла додумался до электричества?

— Дурака из себя не строй.

— Конкретика, Себ, — утыкаясь пальцем в мою грудь, мурлычет Мориарти, каким-то хером еще позволяя себе что-то чиркать в блокноте карандашом, — я не понимаю тебя.

— Ты почему мне не сказал, что этот старый хрен — педофил?

— Потому что публичная казнь — это лишнее, — просканировав мою ярость, отвечает Джим и, откинув руку от себя, продолжает бурить дыру — изучать меня — дальше. — Как бы ты поступил с таким выкидышем мира? Пустил кровь на мессе? — он фыркает и выкидывает идею за пределы сознания. Я тактично молчу — за меня говорят мои желваки. — Ах, нет, Бас, ты бы наверно заставил его трахнуть самого себя распятием, а после выпустил кишки? — его голос становится минусовым по Фаренгейту, и хлещет льдом по щекам.

Да поможет тебе дьявол, если ты посмеешь сказать это вслух.

И он говорит, ломая меня, как тонкую спичку:

— Как поступают отцы, потерявшие своих детей? — Джим закусывает губу и, смея на меня смотреть, поясняет. — Я понимаю, почему ты скрыл. Поймешь ли ты, зачем скрыл я?

Голову будто сверлят. Моргаю, пытаюсь стряхнуть воспоминания, проглатываю слова.

— Я пойду, — получается размазать по воздуху и, хлопнув дверью, съебаться от Джима, его кабинета, того грёбаного священника. От себя же, увы, уйти не удаётся никуда.

Я пью несколько дней кряду, а после, осмелившись вылезти на улицу, бреду в сторону церковно-приходской школы для мальчиков и смотря, как они входят и выходят оттуда, скуриваю целую пачку, которой мало. Лица моего сына здесь нет, но я жду до последней тяги, жду до ошпарившихся горячим фильтром пальцев.

О чём я думал, когда попытался скрыть от Джима факт наличия мёртвого ребенка, за которым не уследила одна блядская сука, родившая его тогда, когда я топтал землю Афгана? Я не знаю. Наверно, этой чёртовой пустоты, что сейчас курит и пытается не разрыдаться. Наверно, я боялся того, что потерял, даже не успев обрести.

От убийства не легчает ни на один грёбаный грамм, но подарок Мориарти я запоминаю.

Мое треснутое «спасибо» Джим топит в смоле.

Я — топлюсь следом. Он принимает и это.