Часть 3 (1/2)
***
“Я уже говорил, что у тебя охрененная задница?”
Дразнить Роджерса было забавно и в кои-то веки безопасно — вряд ли тот настолько суров, чтобы съездить по морде самому себе только для того, чтобы невольный “сожитель” тоже испытал боль от разбитого носа или свернутой челюсти.
Не то чтобы Брок раньше боялся последствий, но вот в Лагосе вышло не вполне гладко. Сейчас бы он переиграл.
Или нет.
“Ты огонь, Роджерс. Всегда это знал, а сейчас прям, вот знаешь, убедился. Огонь и кремень. Ни разу за месяц не подрочить — это кем надо быть?”
Роджерс прикинулся глухим и продолжил бриться. Его стояк не давал Броку покоя в кои-то веки не гипотетически, а на самом деле.
“Уступи мне место, а? И сделай вид, что отвернулся. Я сам подрочу. Ну блин, невозможно же”.
Роджерс выдавил пасту на зубную щетку и принялся чистить зубы.
“Ты просто издеваешься, да? Надо мной и над собой заодно. От одного вида твоей жопы в этих брифах скончаться можно. Но ты же не нарцисс у нас. Ты же, блядь, монах в аскезе”.
Роджерс прополоскал рот и пристально взглянул в зеркало. Брок понял, что он смотрит на него. В этом взгляде было все: и предупреждение, и обещание не сворачивать с избранного пути и даже рассмотреть вариант с самоубийством на крайний случай. Хорошо, что на крайний.
“Да, меня швырнуло в тебя. Да, ты не хотел. Но страдать-то настолько показательно зачем? Роджерс, давай подрочим? Честное скаутское — тайна о том, что ты тоже человек, умрет вместе со мной”.
Роджерс погасил свой карающий взор, умылся и отправился на кухню — жевать мерзкую безвкусную еду, которую отчего-то считал завтраком.
“Ни капли в рот, ни дюйма в жопу, — прокомментировал Брок, увидев дюжину яиц, готовых стать соплями, считавшимися у Роджерса омлетом. — Ты меня травишь, да? Как таракана. Моришь голодом. Я в жизни не поверю, что кто-то в здравом уме согласится жрать такое добровольно, а не из вредности. Дай порулить. Я тебе такой омлет забабахаю, что ты сам у себя отсосать за него согласишься”.
Роджерс разбил в глубокую миску первое яйцо. И достал из холодильника соевое, сука, молоко.
“Я тебя ненавижу, понял? Ты пищевой извращенец”.
Роджерс кое-как поболтал яйца с соевой бурдой в миске — даже не взбил как следует! — и вылил все разом на едва теплую сковороду.
Брок почувствовал их общую тошноту и ощутил нечто очень похожее на злорадство.
“Ты тоже это не хочешь, да? Упрямый осел”.
Что ж, омлет Роджерс в них впихнул, и за то, что проталкивал он его отлично подрумяненным тостом, Брок почти его простил. Почти. Кофе тоже был отменно крепким — видимо, и жертвенность Роджерса имела свой предел.
“Окей. Я понял. Ты засранец. У меня полно семейных рецептов, ты в курсе? Я готов тебе их диктовать с утра до ночи, пока ты не начнешь жрать нормально. Как тебе план?”
Роджерс натянул возмутительно тесную футболку, всем своим видом показывая, что на Брока ему плевать. Как и на вызванный видом собственных сисек стояк.
“Был у меня в Мексике один мучачос с редким красивым именем Хуан. У него жопа была — стакан можно ставить, и когда он стягивал штаны…”
Роджерс фыркнул, сунул в карман портмоне (Брок офигел, когда узнал, сколько платят суперсолдатам), телефон и легко сбежал по ступенькам.
“А вот мотоцикл я одобряю. Только ты ездишь на нем, как моя беременная тройней тетушка Анна”.
Роджерс будто специально покатил медленно, как на параде. В общем-то, Брок этого и добивался — даже такое существование устраивало его больше, чем небытие, в которое он чуть было не канул с концами. Ну уж нет. Чем осторожнее будет себя вести Роджерс, тем дольше они оба проживут. А если правильно повернуть, то, может, и получится съехать от сексапильного, но невыносимого в быту соседа, с которым все равно нечего ловить.
Всю дорогу до Базы Брок рассказывал о Хуане, который, конечно, в подметки не годился Роджерсу, но задницу подставлял с удовольствием и по первому требованию. Роджерс прикидывался глухим, шоссе с тихим шелестом ложилось под колеса, и Брок между делом вдруг подумал, что мог этого всего не увидеть.
Мир, такой большой и сложный, существовал бы дальше, вставало бы солнце, шумели деревья, даже Роджерс так же катил бы на базу, подставляя лицо теплому ветру, а Брока бы попросту не существовало.
Теперь, когда улеглась та ярость, которой он был полон до краев в своем изувеченном теле, желание красиво уйти из жизни, забрав с собой как можно больше народа и учинив разрушения помасштабнее, уже не казалось Броку нормальным.
У него ничего не болело. Он снова зацепился за жизнь, пусть и вот так, паразитом, и теперь хотел одного: жадно впитывать в себя этот мир, который когда-то воспринимал как декорации, и дышать, наслаждаться каждым вдохом, есть вкусную еду, смотреть на красивое.