19 (2/2)

That&#039;s just my better me»</p>

На потолке то и дело отражается отбрасываемый со стороны окна свет. Он наблюдает за ним уже добрых минут пятнадцать, не в силах ни заснуть, ни просто сомкнуть глаз. Чувствует, как внутри, подобно запертой в клетке птице, бьётся совесть. Он не может отделаться от мысли, что поступает до отвратительного неправильно — поступает точно так же, как все те, кого он ненавидит на протяжение всей жизни.

Пойти на сделку с совестью ради короткого, сиюминутного желания — это преступление. Можно пытаться оправдать его чем угодно, но от этого оно не превратится во что-то другое. Он совершает преступление, когда заносит ручку над страницами тетради и вписывает туда имя человека, который никогда не бывает вне закона. Он совершает преступление, когда нарушает прямые приказы Аманды. Он совершает нечто худшее, чем преступление, когда поддаётся на её просьбы и давит на самое — и единственное — слабое её место.

Он тяжело выдыхает и прикрывает глаза рукой. Он знает о ней всё — начиная от того, что она переживает в свои тринадцать лет и заканчивая тем, каким является когда-то её мучитель. Знает о том, насколько они похожи и знает о том, что визитной карточкой того всегда являются цифра четыре и художественным образом изуродованные тела. Взрослые лишены определенных конечностей или их частей, а их грудные клетки вскрыты так, что напоминают цветок; дети — всего лишь изуродованы художественной росписью в четырех местах. Когда он читает об этом в десятках новостных статей и криминальных сводок, то каждый раз вспоминает о жутком шраме на спине Аманды.

Тем не менее, он позволяет себе считать до четырёх, когда она его об этом просит. Подчиняется ей, опьяненный своими желаниями и тем отвратительным чувством собственной власти, какое внушают ему тетрадь и те крупицы знаний, какие он обретает, занимая должность прокурора. Он знает, почему когда-то Аманда смотрит именно на него. Он догадывается, почему она вручает тетрадь именно ему.

Знает, что ей хочется видеть его настоящим чудовищем — и иногда ему до ужаса хочется им быть. Память невольно подбрасывает ему воспоминания о выражении её глаз этой ночью, о её сбивчивом, но таком пронзительном шепоте. Ему становится не по себе от того, что он делает с ней — и с собой.

Его тошнит. Он слышит шорох со стороны ванной и понимает, что не ему одному сегодня не спится. На душе становится еще противнее. Весь вчерашний день сливается для него в одно сплошное месиво из нетипичной кровожадности и трепета перед тем, что он сможет переступить через собственную одержимость. Сможет встать на ступеньку выше того, кого — или что — считает богом.

Ступенька оказывается иллюзией. За той божественностью не скрывается ничего, кроме тетради и следующего по пятам шинигами. И он понимает, почему Аманда каждый раз просит его звать её только по имени. Понимает, почему её ментальное равновесие так легко пошатывается вслед за его собственным. Голова в ответ на эти мысли отзывается неприятной ноющей болью.

Он гадает, чувствует ли она то же самое. В её глазах вчера — такое же жуткое безумие, как и в его собственных. Они оба подкармливают своих внутренних чудовищ, и это может стоить им жизней. От одного только воспоминания об этом к горлу снова подкатывает тошнота. Он прекрасно осознает всю абсурдность собственного поступка — его эгоизм может выдать все карты в руки детектива, и виноват в этом будет только он.

Аманда — он уверен — на его месте может поступить иначе. Они с ней оказываются в очень похожих ситуациях: теряют мать по вине преступников и делают свои выводы, которые в итоге их и сводят. Проблема лишь в этом, что выводы эти разные. Он зацикливается и решает положить свою жизнь на уничтожение преступников задолго до появления Киры, а она — она решает создать лучшую версию себя, но никак не может отделаться от призраков прошлого.

И он делает ей больно. Одним движением перечеркивает всё то, что она строит годами — так, словно и её старания тоже записывает в тетрадь. И ему так хочется забраться ещё глубже даже сейчас, хочется, чтобы она всё-таки произнесла вслух всё то, что он читает в её глазах каждый день.

Ему кажется, что он этого не достоин. Он сам доводит её до этого отвратительного состояния, собственными руками ставит её в опасное положение и даже не задумывается об этом, когда пишет. В то мгновение он действительно чувствует себя особенным.

Сейчас он кажется самому себе скорее тварью, нежели кем-то достойным.

— У вас сегодня коллективный сеанс самоуничижения? — ленивый голос шинигами заставляет его вздрогнуть. — Вчера как-то повеселее было.

Теру почти привыкает к этим комментариям и уже не обращает на них особого внимания. Этот бог смерти оказывается не меньшим эгоистом, чем он сам и не говорит ничего, что не интересно ему самому. Часто он гадает, насколько любопытна их жизнь таким существам и что они думают об их поступках, но не сегодня.

Он поднимается с постели и бросает короткий взгляд на своё отражение в висящем на стене зеркале. Темные волосы растрепаны, под глазами залегли синяки, а на шее красуется несколько бледных красных пятен. Сегодня он гораздо больше походит на человека, чем вчера.

Они с Амандой сталкиваются в дверях ванной комнаты. Она смотрит ему в глаза — и делает только хуже. Она принимает его даже таким.

— Не спится, Теру? — улыбается, но её улыбка кажется какой-то странной. Он не может понять, что именно в ней меняется.

— Нет, — он едва заметно качает головой и убирает с её лица одну из длинных прядей волос. — Прости, Аманда.

Она не отвечает. Они так долго смотрят друг на друга, что он не выдерживает и просто притягивает её к себе. Зарывается пальцами в её волосы и вдыхает странный запах её парфюма, который слышится даже сейчас. Он молится о том, чтобы не услышать от нее ничего из того, что добьет его окончательно.

Он — не тот человек, что достоин оказаться с ней рядом. Не тот, но отступить он уже не может. Его болезненная привязанность — та, которую он сам зовёт любовью — гораздо сильнее него самого. Он слаб до такой степени, что всё-таки идёт на преступление.

— Если что-то пойдет не так, тебе придётся записать моё имя тоже, — говорит Аманда так спокойно, что её слова невольно отзываются противным холодом внутри. Он крепче сжимает пальцами её плечо. — Я знаю, что ты справишься. Ты замечательное чудовище, Теру.

Он усмехается — нервно, мрачно и тяжело. Ему только предстоит смириться с тем, насколько чудовищным человеком он может быть.