40. Двенадцать часов (2/2)

Но эта игра мне вскоре надоела.

— Может, хватит уже комедию ломать? — недовольно протянула я, — Или ты выбил поездку со мной для любования местными достопримечательностями?

Гай загадочно улыбнулся, задирая голову к потемневшему небу:

— А я всё гадал, на сколько же тебя хватит.

— У меня много добродетелей, но терпение – не одна из них.

— Много? — усмехнулся мужчина, поглядывая на меня, — И какие же? Воздержание и целомудрие отмету сразу, не обессудь. Кротость? Тоже не про тебя. Но вот смирение… Ах, это смирение!.. Ему учат таких рыбок, как ты, побоями и страхом. Но, согласись, в этом мире оно тоже пригодилось. И, конечно же, любовь. Может, ты считаешь любовь своей добродетелью, Лис?

— Сейчас не до твоей философии, — скривилась я, отворачиваясь.

— Какой прагматичный взгляд! — хохотнул Гольштейн, удовлетворенно сверкая глазами, — Семь главных добродетелей, Лис, семь главных добродетелей человека...

Сжав зубы, я бездумно сканировала местность, отключив слух – слушать про зарождение главных религий/философских взглядов не хотелось. Солнце уже село, поэтому теперь светом были городские огни, заботливо расставленные по более привлекательным улицам и избегающие подозрительных проулков. Люди спешили по домам: женщина с хнычущим ребенком одернула его за руку, заискивающе вглядываясь в равнодушного мужчину рядом; старик еле-еле передвигал больные ноги, опираясь на палку, служившую тростью, чуть ли не всем весом; пухлый мужичок с фирменным фартуком какой-то булочной сжимал тяжелый пакет, вытирая носовым платком пот со лба; девушка в откровенном платье неспешно выхаживала к пабу, сверкая оголенной ногой с татуировкой. Одним словом, город жил, но активно готовился ко сну, так что через несколько минут на улице остались только мы с Гольштейном и тот булочник – лишь гул, доносящийся из домов и пабов, говорил о том, что еще далеко не все жители хотят мирно вытянуться на кровати.

Вздохнув, я повернулась к Гаю, останавливая его речевой поток:

— Это, конечно, всё очень интересно, но, может, пора перейти к тому, ради чего мы собрались?

— Что, кстати, у тебя с суровым капитаном? — неожиданно миролюбиво спросил мужчина, — Ты влюблена в него?

Сердце пропустило удар. Конечно, я догадывалась, что все мои старания ограничить наше взаимодействие с Леви всё равно не смогут полностью скрыть от Гольштейна правду, но… Я уж точно не думала, что он задаст этот вопрос напрямую.

— Не больше, чем это необходимо для дела, — холодно ответила я.

Гай несколько секунд всматривался в меня, усмехаясь.

— Хорошо, если так.

Мужчина улыбнулся своим мыслям, на секунду прикрывая глаза. Мой же настрой был крайне далек от того спокойного равновесия, в котором пребывал Гольштейн: высоко задранный подборок и напряженно расправленные плечи никак не хотели сбрасывать с себя напряжение и принимать более непринужденный вид.

— А он в тебя? — качнул головой в сторону Каундер, приоткрывая глаза и бросая режущий взгляд.

— Понятия не имею, — поморщилась я, — У него в голове черт ногу сломит.

— Да… Мужчины… — Гай достал пачку сигарет и, вытянув себе одну, неспешно закурил, — Говорят, что женщины самые непостижимые создания, но, как по мне, это не совсем так. Их действия всегда видны и очевидны – например, как они преображаются в присутствии объекта обожания, как начинают прихорашиваться и проявлять гораздо больше девичьего, чем обычно… Мужчины, с другой стороны, смотрят немного глубже. Их поведение может даже показаться абсурдным и в корне неправильным. Если, конечно, речь идет о более сильном чувстве, нежели обычный интерес, — добавил он, усмехаясь.

— Мне некогда отгадывать поведенческие шарады, — нахмурилась я, — А то, о чем ты говоришь – лишь вопрос типов личности.

— Верно, верно! — довольно закивал Гольштейн, смахивая пепел, — Иначе никто бы не наступал на одни и те же грабли дважды. Но, Лис, если быть внимательнее к поведению, можно заметить некоторые важные звоночки. Например, если бы ты не была так глупа и самоуверенна, то этот… Как там его звали… Ну, бывший твой, не смог бы пырнуть тебя ножичком – ты бы убила его первой.

Быстро вдохнув воздух через нос, я сжала челюсти, недовольно смотря на мужчину. Что толку сейчас поднимать эту давно прошедшую историю?! Мы тогда с ним даже знакомы не были, неужели раскопал всю мою подноготную?

— От тебя, смотрю, ничего не спрячешь, — раздраженно протянула я.

— Не суди строго – заняться мне тут особо нечем, вот и развлекаю себя воспоминаниями дней минувших. Признаюсь кое в чем, — он наклонился ко мне поближе, понижая голос, — Когда узнал эту историю, подумал, что ошибся, помогая тебе. Подумал: какой толк было вызволять такое жалкое создание, которое позволило так с собой поступить? Получить подобный удар не где-нибудь там на задании, а в собственном доме – просто немыслимая халатность и глупость.

— И что же заставило тебя передумать? — язвительно уточнила я, уже не скрывая яда в голосе.

— Всё просто – твоя жизнь после, — Гай не обратил никакого внимания на моё явное недовольство, продолжая, — Лишь дурак совершает одну и ту же ошибку дважды. Но ты, к моему величайшему облегчению, сделала верный вывод – близкие отношения опасны. Пусть не с первой попытки, но хоть со второй. Многие даже с двадцатой не могут сопоставить две простые истины.

Раздражение грозилось вылиться из тела, заставляя пальцы подрагивать. Какого черта он вообще завел этот разговор?! Руки так и чешутся прирезать его…

Каундер бросил мимолетный взгляд на зеваку, что всё еще ошивался возле нас, потом посмотрел на гостевой дом… А потом в меня что-то влетело со спины, чуть не сбивая с ног.

— Ку..куда пр-р-решь, сука?! — икнуло нечто.

Перед глазами предстал мужчина лет сорока с неплохим таким перегаром. Слегка расшатываясь, он гневно смотрел на меня, недовольный, видимо, что на его пути вообще что-то смогло вырасти.

— Смотреть надо, куда идешь, — зло прошипела я, брезгливо отряхивая одежду, которой он успел коснуться, — Не то можно случайно на нож напороться.

— Ты… Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?! — пробасил он, размахивая руками, и булочник, испугавшись, видимо, за свою шкуру, тут же нашел, что пакет его никакой не тяжелый, и, быстро подхватив его, ретировался, — Да я…

— Лис, — на плечо легла ладонь Гольштейна, отодвигая меня в сторону, — Иди в гостевой дом и сними комнату на одного. Тут я разберусь.

Выяснять отношения с пьяным прохожим максимально не хотелось, а еще желание побыть хотя бы пять минут в одиночестве зашкаливало, так что я кивнула, оставив этих двоих наедине. Возмущенный крик – э, куда пошла, овца?! – прилетел в спину, но я лишь сжала зубы, распахивая дверь в помещение, набитое людьми. Ну, будем надеяться, хоть этот инцидент поможет Гаю наконец перейти к сути дела и поговорить по существу. Отмахнувшись от какой-то шумной компании, мигрирующей за соседний столик, я жестом подозвала корчмаря и попросила одноместную комнату, отдав за это чуть ли не месячный запас сигарет в деньгах. Ну, что только не сделаешь ради цели!

— Девушка-красавица, чего это вы тут одна? — насмешливо протянул один из подошедших мужчин, бросая на стойку несколько монет, — Две пинты вашего фирменного пива!

Поморщившись и подумав, что скандалов на сегодня хватит, и лучше бы не оставаться в памяти видевших меня людей, я выдавила улыбку, бросив:

— Я не одна.

— Правильно, нечего молодым девушкам в одиночку бродить по таким местам! Если не знаете, что взять, то…

— Заканчивай, — миролюбиво прервал мужчину его абсолютно лысый собрат, поглаживая усы, — Не пугай девушку, а лучше пей!

Рассмеявшись и чокнувшись пинтами, они тут же позабыли обо мне, увлекшись беседой и выпивкой. Вздохнув, я забрала протянутый ключ и направилась к лестнице на второй этаж, морщась от слишком громким звуков и неприятных запахов потных тел.

Снятый номер не мог порадовать. Кровать, заправленная когда-то белые простынями (но это было явно слишком давно), была накрыта жутким пледом грязноватого цвета. Сомнений в том, что в матрас наверняка переехали на ПМЖ клопы и клещи, не было, и я брезгливо передернула плечами, подумывая, куда же тут вообще можно присесть без риска для здоровья. Маленькая тумбочка на вид была хлипкой, такой, что распадется от одного прикосновения, а подоконника, на котором я так привыкла сидеть в штабе, не было. Мда. Одним словом, средневековье. Уже без надежды открыв боковую дверь, обнаружила ванную комнату – точнее, нечто, что должно её напоминать. Пахло сыростью, плесенью, а на вид… Что ж, я бы побрезговала здесь даже умываться. Внешний вид крана так и вопил о том, что из него может литься только ржавая вода.

Да, всё-таки не зря Леви так третирует разведчиков дежурствами и уборкой.

Вернувшись в основную комнату, я застала Гольштейна, задумчиво рассматривающего открывающийся вид из окна. Ну, если что-то вообще можно было увидеть сквозь мутное стекло.

— Условия здесь не райские, — хмыкнул он, собирая пальцем пыль со ставней, — Но всё еще лучше, чем в тюрьме.

— А знаешь, где еще лучше? В нашем мире.

Мужчина занавесил окно легким движением руки и повернулся ко мне, щелкнув пальцами:

— Верно говоришь. Хотя, я думал, ты уже познала суть смирения…

— Слушай, — я раздраженно встряхнула руками, — Ты сам сказал, что знаешь способ вернуться, и я бы очень хотела его узнать, потому что торчать тут до смерти надоело, и…

Сначала я почувствовала удар и только потом увидела его. Ребром ладони Гольштейн хлестнул меня сбоку шеи, и отдача пришла сразу же – ноги стремительно ослабели, а картинка поплыла и закружилась, устроив в голове тройное сальто. Запоздало поняв, что падаю, я уже валялась на полу, опираясь ладонями в дерево и опустив голову вниз, часто дыша.

— А теперь, — голос доносился глухо, словно сквозь вату, с эхом, — Поговорим о еще одной добродетели – покаянии.

Как только зрение полностью вернулось, я поняла, что Гольштейна уже нет передо мной. А затем на шею из-за спины накинулся кусок ткани и стал стремительно сжиматься, перекрывая доступ к кислороду.

Пальцы в панике метнулись к горлу, стараясь отодрать, отодвинуть импровизированную удавку, но лишь царапали кожу, не проникнув ни на миллиметр под упорно сжимающуюся ткань; еще не прошедшая до конца слабость мешала встать на ноги, а ощущение нехватки воздуха нарастало всё сильнее и сильнее. Попытавшись дотянуться до стоящего позади человека, я вцепилась в руки мужчины, стараясь изо всех сил оставить следы на коже, но удары оказались бесполезны. Чувствуя приближающуюся отключку, нащупала клинок в ботинке, рассердившись на себя за то, что не подумала об этом сразу; но стоило только достать его, как он тут же был выбит пинком и откинут подальше.

Давка на шее ослабла, позволяя дышать.

— Ну-ну, всё хорошо, всё хорошо, — прошептал на ухо Гай, поглаживая по голове, — Хочешь покаяться в том, как отравила меня?

Жадно глотая воздух с широко открытыми глазами, я схватилась за горло в надежде стянуть расслабившуюся ткань. Область правой лопатки словно прожгли каленым железом, и я инстинктивно дернулась, выгибаясь и усиливая боль. Дышать глубоко стало слишком трудно, слишком болезненно, и я боролась с собственной дыхательной системой, стараясь найти баланс в мелких и частых вдохах, что смогли бы насытить организм кислородом, но не вызвать новых приступов боли. Глаза метались по комнате, судорожно пытаясь что-то найти, но натолкнулись лишь на кольцо Гольштейна, видимо, слетевшее от первого удара и теперь попавшее в расщелину.

— Когда я спрашиваю – ты отвечаешь, — ласково протянул мужчина, убрав руку со спины, — Попробуем еще раз?

— Не понимаю, о чем ты, — чувствуя, как шею снова начинает стягивать, быстро просипела я.

Сзади раздался разочарованный вздох, и Гольштейн снова ударил твердыми кончиками пальцев по уже задетому нерву, посылая по телу обжигающие импульсы боли. Прикусив губу, чтобы не закричать, я в панике пыталась понять хотя бы что-нибудь. Бьет так, чтобы следов не осталось – значит, убивать не планирует, это раз, и намерен вернуться со мной обратно, это два. И, значит, там всё-таки росла цербера. Как он вообще смог выжить после такого? А главное, как теперь выкручиваться мне?

— Спасение дается только кающимся, — на распев произнес Гольштейн, успокаивающе прижимая моё скрутившееся от боли тело.

— Я… Я правда не знаю, о чем идет речь. Тебя кто-то пытался отравить в штабе?

— Я искренне надеялся, что мы закончим побыстрее, — он обхватил кисть моей левой руки, заводя её назад и выкручивая, — Чудо, что я вообще остался жив, — спокойно говорил мужчина, наблюдая за моими попытками не издать ни одного болезненного стона, — Даже не знаю, кого за это благодарить? Провидение? Бога? Этот мир? Или же дело только в выработанном иммунитете ко всем видам ядом? Но штормило меня знатно, признаюсь. Чуть печень не отказала, рыбка. Очень жестоко с твоей стороны – дать надежду на освобождение и тут же забрать её, отравив.

— В тюрьме? Это произошло в тюрьме?! — воскликнула я, качая головой, — Да ты спятил. Точно свихнулся…

— Забавно! — рассмеялся Гольштейн, — Я вот, например, думаю, что свихнулась ты.

— Сам подумай, зачем мне это делать? Для чего? Или всерьез полагаешь, что я решила остаться пожизненно на этом курорте? — возмущенно сказала я, стараясь освободить онемевшую руку, — А яд? Где бы я его нашла? Да и… Ты же сам лично поменял наши порции! Что за бред…

— Хм…

Мужчина еще сильнее прокрутил руку, держа её в том самом положении, когда сломать еще нельзя, но боль достигает своего апогея.

— И правда. Я же поменял их, — хмыкнул Гольштейн, наконец отпуская, и я снова рухнула на пол, чувствуя, как неприятные ощущения хоть и продолжают пульсировать, но постепенно сходят на нет, — Верно говоришь. Ладно! Считай это уроком. Репетицией того, что будет, если вдруг захочешь избавиться от меня. Приведи себя в порядок и возвращайся. Пришла пора поболтать, рыбка.

Встав на трясущиеся ноги, я поспешно кивнула и, пошатываясь, направилась в сторону ванной комнаты. Вот же черт… Неужели пронесло? Отделалась малой кровью, чтоб его. Аккуратно поведя на пробу плечами, я поморщилась от мерзких ощущений и уставилась в заляпанное зеркало, открыв кран. Мутная вода хлынула резким потоком, орошая одежду мелкими брызгами. Кашляя и сплевывая, я усиленно размышляла. Неужели все эти три недели, а то и больше, сидя в тюрьме, он обдумывал свой план? Но ведь в этом нет никакого смысла! Гольштейн не попытался меня убить или как-то серьезно навредить, значит, и в том и в другом случае хотел вернуться обратно в штаб вместе. Пытался напугать? Но, видимо, либо моя кончина слишком уж не на руку мужчине, либо я еще для чего-то ему нужна. Оставалось надеяться только на то, что теперь он всё же понял, что ошибался в своих подозрениях, и что я не при делах. Хлопнув себя пару раз по щекам, я набрала в ладони воды и плеснула в лицо, забив на брезгливость. Несколько раз вдохнув и выдохнув, кивнула своему отражению, готовясь выходить.

Всё нормально. Всё решаемо.

— Надеюсь, теперь ты готов к…

Сердце ухнуло вниз, замораживая ноги.

— Объяснениям, — тихо договорила я, во все глаза пялясь на пол.

В комнате лежало еще не до конца истекшее кровью тело. Алая струя, вытекающая из шеи, всё еще слегка пульсировала, пачкая половицы и попадая на стоящую рядом кровать. Сделав глубокий вдох, я осторожно перешагнула через маленькую лужицу, стараясь не оставить следов обуви, и подошла к еще слегка подрагивающему почти трупу с «чистой» стороны.

Дело было плохо.

Начиная с того, что убитым был тот самый мужик, который влетел в меня на улице, и заканчивая тем, что в огромной луже крови преспокойненько лежал мой клинок, весь покрытый красными каплями. Гольштейна в комнате не было.

В судорожно соображающей голове тут же созрел по пунктам сухой план: забрать своё оружие, слишком уж приметное; протереть все поверхности, к которым прикасалась – непонятно, есть ли у них дактилоскопия, но лучше готовиться к худшему; выбрать путь к отступлению. Окно будет идеальным вариантом, но это второй этаж, и если рядом нет ни лозы, ни деревьев, то прыгать из него – затея на редкость дерьмовая, а если внизу еще и кто-то ошивается… И это без учета того, что с поврежденным нервом я в принципе не факт, что смогу быстро спуститься. На крайний случай, уйду так же, как и зашла. А потом срочно на Восьмого и гнать к штабу.

Как, когда, почему это тело оказалось здесь – сейчас было не время раздумывать над этим. Я потянулась рукой за клинком, держась на незапятнанной стороне, и лопатку снова обожгло; рука чуть не упала в лужу крови, но в последний момент я успела пересилить себя и удержать её на весу, превозмогая боль. Вот же паршивые нервы… Вроде такая ерунда, а жизнь портят знатно. Наконец ухватившись пальцами за рукоятку, понесла его к себе. Взгляд невольно упал на лицо мужчины: бледное, с перекошенным ртом и выпученными глазами. Запах крови почти перебил зловоние дешевого алкоголя.

Дверь с шумом распахнулась, и я услышали звуки взведенных курков. Не меньше трех.

— Ни с места! Военная полиция!

Окровавленный клинок всё еще покоился в моей ладони.

Твою ж мать.