V (2/2)
— Ох, ну и пожалуйста! — Петра, тоже вспыхнув в ответ, разжала пальцы и, свистнув, хотя Циния стояла едва ли в пяти шагах от неё, мысленно отвесила в адрес Оруо давно не всплывавшее в памяти «индюк». — Смотри мимо стремени не промахнись!
И хотя, выполняя приказ капитана, всё равно ехала рядом с ним до штаба, иногда бросая косые взгляды, они не перебросились ни единым словом, и это было отвратительно неловкое, гнетущее молчание.
Наверное, не права была она. Действительно: знала же, когда стоит отступить, так почему на этот раз встала в позу, хотя по нему было видно, что он жив, здоров и бегает? Теперь вот поссорились на пустом месте, и осталась она без приятной, заслуженной благодарности.
«Попросить прощения? Но ведь и он мог ответить нормально! — пальцы механическими движениями расстёгивали пряжки на подпруге, и те тихо зазвенели, когда она перебрасывала её поверх седла. — Сам справлюсь. Спасибо, конечно... Фу, а ещё переживаю за него вечно. Разумеется, чтобы выслушивать, какая я надоедливая нянька!»
Она стащила седло, выгибаясь в пояснице, поудобнее перехватила его и нарочно отвела взгляд, чтобы ненароком не пересечься им с Оруо. Правда, всё равно успела заметить, как мрачно он ковырялся под седельным крылом. На его знатно застиранных штанах темнели коричневато-зелёные пятна — последствия недавнего полёта. Хорошо хоть механизм УПМ не повредил, балда.
Однако, судя по тщательно скрываемой хромоте, он таки ударился о короба.
«Не жалей его. Сам с усами, ну и поделом, — и снова пришлось уткнуть глаза в каменный пол, проходя мимо. — Вот не буду с ним первая заговаривать, пусть знает, что задел. У меня тоже есть гордость, в конце концов!»
Саша с Конни как всегда весело болтали, к ним периодически присоединялся голос Жана, а они с Оруо, надувшись, уже разводили лошадей по стойлам в тишине, которая только раззадоривала обиду.
«А ведь сегодня ещё на его постную мину за обедом любоваться…» — Циния с удовольствием сжевала щедро посыпанный солью сухарик, потянулась к карману куртки, где лежали остальные, и Петра дала ей ещё несколько, в расстроенных чувствах поцеловав возле века, прежде чем выйти и запереть дверь. На душе скребли кошки, но она никак не могла убедить себя не усложнять ситуацию: грызло неприятное предчувствие, что Оруо может проигнорировать её или вновь забрюзжать.
«Может, сесть подальше? Но тогда ребята будут коситься, и мы ещё дольше, наверное, не помиримся, — тем не менее иначе у неё будет застревать в горле каждый кусок от ощущения, что достаточно неловко двинуть локтем, чтобы коснуться друг друга. Петра, запахнув куртку, нерешительно брела по коридору мимо разведчиков, конюхов и лошадей. — С другой стороны, моё право. Пусть думают, что хотят. Ах, боже, ну почему ты такой проблемный, Оруо! Нервов на тебя не хватит — твоя мама, должно быть, настоящая святая!»
Откуда-то раздавалось звонкое, мелодичное пение птиц. Петра, остановившись справа от ворот конюшни, прикрыла глаза, запрокинув голову к небу, вздохнула раз, потом второй, и постаралась хоть немного заглушить досаду.
— Ты забыла плащ, — из шума шагов, голосов и конской поступи вдруг выделился голос, и вздрогнувшая Петра поняла, что даже не заметила, как к ней кто-то приблизился. Точнее, не кто-то, а Оруо.
Протягивавший ей форменную зелёную накидку с капюшоном, которую она до этого повесила на дверь стойла.
— Спасибо, — едва не запнувшись на первом слоге, пробормотала Петра, отчего-то робея взглянуть ему в глаза. Забрала накидку, прижала ту к груди и не двинулась с места, точно какая-то её часть надеялась зацепиться за этот шанс.
— Ты к себе?
— Да. А ты?
И снова пауза. Она, сглотнув, почувствовала, что вот-вот покраснеет из-за неуклюжести их диалога. Ну куда ещё можно было пойти перед ужином, если не мыться и менять одежду?
— Наверно, в лазарет загляну. Попрошу какую-нибудь мазь, чтоб спина быстрей прошла.
Говорил он натянуто, но не из-за раздражения: Петра знала эту его напряжённо-смущённую интонацию и почувствовала, что оба они сейчас думают об одном и том же. Просто сомневаются, рискнуть ли.
«Нет, не могу больше. Прошу, пусть только я об этом не пожалею...»
И, сделав глубокий вдох, зажмурилась:
— Я… Извини. Я просто… — пришлось сделать паузу, чтобы выпустить избыток волнения. Пальцы намертво вцепились в плащ. — Ты сам знаешь, что после такого падения сесть с чьей-то помощью безопасней.
Сердце забилось часто и гулко, в коленях появилась дрожь, но Петра заставила себя посмотреть Оруо в глаза — он замер, явно застигнутый врасплох, потянулся к шейному платку, помусолил тот в пальцах и, сглотнув, показался ей донельзя потерянным. А потом медленно кивнул, не отпуская несчастную, уже помятую, ткань.
— Я знаю. Ты не обижайся, ладно? И спасибо. Так и не успел сказать.
В груди что-то дрогнуло от просящей мягкости в его тоне. Петра, только теперь замечая, что всё это время у неё были напряжённо приподняты плечи, сразу почувствовала облегчение: исчезло гнетущее чувство от одного его присутствия рядом, осадок от ссоры начал растворяться, и она, движимая порывом закрепить примирение, тепло улыбнулась.
— У меня есть шерстяной шарф. Если намажешься мазью, можно перебинтовать и сверху обмотать на ночь, чтобы лучше прогрелось… Ну, ты и сам всё знаешь, кому я объясняю.
«Сердце так бьётся… Что это я? Нельзя же так волноваться из-за какой-то ссоры на пустом месте, Петра!»
— Если принесёшь, я повяжу.
«Тише. Тише. Вот дурочка».
— Тогда… — ей стало душно, а кожа на шее и у висков противно зачесалась, — подождёшь меня после ужина возле нашей казармы.
Она буквально пронеслась мимо него, отмеряя непривычно широкие шаги, и от бьющего в лицо воздуха кожа жглась только сильнее. А вечером снова обдумывала произошедшее и чуть не села на постели, осознав, почему Оруо так вытаращился на неё в поле.
«Боже мой. Я ведь его по лицу гладила, будто в этом не было ничего особенного!»
В тот момент её действительно ничего не смутило: она испугалась, и все её мысли крутились вокруг опасений, что он мог сильно удариться головой или потянуть что-нибудь едва ли не накануне миссии. Но теперь, теперь-то!
— Какой ужас… — Петра беззвучно засмеялась, закрыв руками вспыхнувшее лицо. Хорошо, что её соседки уже крепко спали и не слышали, как она шёпотом разговаривает сама с собой.
«Волосы у него мягкие, да — об этом ты тогда подумала? Бедный, бедный Оруо! Как я должна была выглядеть со стороны!»
Перед глазами опять пронеслось воспоминание, как она проводит рукой по его лбу, бережно придерживая голову, и, хотя Петра не могла точно вспомнить все свои эмоции в тот момент, ей показалось, что к волнению однозначно примешалась нежность, отдававшаяся покалыванием на кончиках пальцев.
Невероятно. Уму не постижимо. Петра, перекатившись на бок, выпростала одну ногу из-под одеяла, скомкала его, зажав между бедёр, и свернулась калачиком, глядя в полупрозрачную темень. В ней виднелись чёрный силуэт остова двухъярусной кровати и тёмный бугорок — спавшая, по привычке накрывшись до ушей, Ирви.
«Может ли так быть, что у меня к нему… чувства? Иначе что это такое, я не знаю».
Как сказала бы капитан Ханджи, если что-то подозреваешь, раскрой глаза и докопайся. И Петра честно последовала этому совету: пользуясь накатившей бессонницей, села на койке, укутавшись в одеяло, и углубилась в себя, перебирая в памяти всё их общение за последние два месяца. Особенно задержавшись на том, как Оруо обнимал её, гладя по голове, и заставлял вытереть слёзы шейным платком.
Забавно, но, похоже, он ей взаправду нравился.
Мысли об Эрде и Гюнтере по-прежнему отзывались тоской, а в то время она вообще была разбита вдребезги и корила себя за каждый миг, когда ей хотелось стряхнуть апатию и поддаться пытавшемуся развеселить их обоих Оруо. Волей случая он оказался единственным, кому Петра могла раскрыть душу. Тем, кто делил с ней утрату друзей, к кому она испытывала благодарность, уважение и восхищение. Да, именно так: его раны и шрамы вечно напоминали: это все из-за тебя, ради тебя.
Они могли по полдня проводить вместе, нередко даже ели вдвоём, сидя на койке. Она ни секунды не колебалась, бросаясь ему в объятия, и её никогда не посещало чувство неправильности происходящего. Он был свой — со всеми недостатками и достоинствами, — её давний кадетский соперник, друг, напарник, который умел за доли секунды превратиться из ответственного, собранного Оруо в Оруо-раздолбая, моловшего всякую чушь и ревниво носившегося с шейным платком.
Грубо ругавшегося, ворчливого, манерного дерзкого лентяя, самооценке которого можно было позавидовать.
И тем не менее тот же Оруо, минутами ранее проорав ей: «Сдохнуть хочешь, дура?» — светло улыбался, не отпуская её, даже когда потерял сознание. Тот же Оруо, поварившись ночь в собственном соку, на полном серьёзе вернулся к теме симпатий их капитана к капитану Ханджи и с интересом вникал во всё её доводы и по крупицам собранные доказательства. И он, между прочим, частенько помогал ей то с бумажной работой, то с мелкими делами в штабе, а ещё всегда брал самое тяжёлое, если они ехали за покупками.
Она правда ценила его: с тех самых пор, как утихло их детское противостояние. И даже если чувства проклюнулись при таких печальных обстоятельствах, на фоне близости, порождённой давней дружбой — пусть. Это не меняло её, не меняло Оруо. Не меняло того факта, что он позволял себе шутить над ней и при этом ради неё же бросался под ноги титану.
«Вот бы и он за это время перестал считать меня рыжей занозой, — Петра со вздохом упёрлась подбородком в колени, отрешённо прислушиваясь к мышиному шороху за стеной и предаваясь безобидным, но приятным фантазиям. — Хотя для него это верх нежности, раз он любя называет младших братьев спиногрызами».
«Тебя рядом не было, вот ты и не слышала. Может, ты просто сама про себя ничего не понимаешь, а?» — зацепившееся за прозвище сознание неожиданно подкинуло ей воспоминание из больничной палаты Каранеса, когда они с Оруо до пены у рта спорили насчёт её любви к капитану Леви. Петра улыбнулась было, без труда воскрешая в памяти его взъерошенную шевелюру, припухшие веки и лёгкий румянец на скулах, да так и замерла, «пририсовав» мысленному портрету настороженно расширившиеся глаза.
Робкое предположение: «А не могла ли я ему…» — так и осталось без концовки. Петра медленно выпрямилась, растерянно перебирая в пальцах ткань одеяла. Спина упёрлась в прохладную стену, подстёгивая мыслительный процесс.
— Боже… — она и сама поначалу не поняла, что шепчет вслух. Прежде никак не складывавшиеся в единую картину детали внезапно, с щелчком, состыковались паз в паз. — Почему я раньше об этом не подумала?..
«Слушай, ты меня так отчитываешь, будто ты уже моя жена!»
«Господи, женщина, это просто кусок ткани».
«Я тебя не брошу, не бойся. От меня на раз-два не избавишься».
Если Оруо Боссард как обычно выражал чувства самыми непрозрачными, изощрёнными способами, неудивительно, что она умудрилась пропустить очевидные признаки симпатии, толкавшей его на безумные подвиги, пренебрежение любимыми вещами, объятия в больничном коридоре и в том числе на капризные выходки в столовой.
Возможно, он стремился держать это в секрете — в таком случае его поведение становилось ещё более логичным, потому что Оруо любил оборачивать самые лучшие чувства и порывы в обёртку из ворчания или острословия. От одного проблеска надежды, что она нравится ему и нравилась, быть может, ещё с кадетской скамьи, к щекам прилила краска — Петра прижала к губам сомкнутые в кулак пальцы, чтобы не прыснуть от смущённой радости.
Все его слова неожиданно начали обретать новый смысл — она тихонько похлопала ладонями по пылавшему лицу, закрыла глаза и попыталась, задержав дыхание, немного успокоить зачастившее сердце.
«Это только предположения, твои предположения. Ну-ка перестань, перестань так метаться!»
До операции в Сигансине оставалось девять дней, и она пообещала себе сделать всё возможное, чтобы убедиться наверняка.