3 (2/2)

— Мам, я позанимаюсь еще немного, можешь сама?

Чимин слышит вздох и снова кладет пальцы на клавиши. Он не нажимает, просто пробегает по гладкой поверхности, повторяя рисунок «Адажио». Он волнуется, конечно, волнуется. Осталась всего пара часов…

Время вдруг начинает нестись с безумной скоростью. Вот Чимин сидит за пианино, а вот он уже гладит забравшуюся в машину Джулс, пока мама закрывает дверь и устраивается на водительском сиденье. Вот авто мягко останавливается у здания, а вот он уже цепляется пальцами за теплую крышку концертного рояля. Мама с ним не пошла, но Чимин и не настаивал. Спокойствия её присутствие ему бы не добавило.

Мама была его другом. Она всегда была рядом, и её тёплая рука вела его сквозь любые неприятности. Но чем старше Чимин становился, тем сложнее ему было держать маму за руку. В некоторые моменты он думал, что никогда не повзрослеет, останется навсегда ни на что ни годным слепым мальчиком, если не отпустит мамину тёплую ладонь. Но всё чаще эти мысли сменялись другими, сеявшими панику в его сердце. Ему казалось, что из-за него мама страдает, не может дышать полной грудью. Она посвятила себя ему, его заботам, его нуждам. И он отталкивал мамину руку, вытребовал себе собаку-поводыря, научился добираться до школы пешком, чтобы мама поняла: он сильный, он справится без неё, поэтому она может начать жить для себя. Но она не начинала. Все так же помогала выбирать ему одежду, бросала всё, чтобы куда-нибудь отвезти. И это возвращало Чимина к мыслям о его никчёмности.

Из серого вихря тревог парня выдергивает звук осторожных шагов в коридоре. Ещё рано, даже профессор Ким пока не пришел. Но эти шаги ему не принадлежат. Это идёт кто-то незнакомый, идёт аккуратно, ступая медленно, будто боясь, что его заметят. Чимин прислушивается и вздрагивает, когда шаги останавливаются у двери концертного зала. С едва слышным скрипом поворачивается ручка, дверь шуршит, открываясь, и Чимин слышит голос, который так врезался в его память.

Голос человека, который обидел музыку.

— Добрый день, Пак Чимин-ши! — Чимин слышит, как Юнги приближается, и сильнее вцепляется в крышку рояля. — Я не представился должным образом в прошлый раз. Меня зовут Мин Юнги.

Чимин нервно сглатывает и закашливается, потому что во рту резко пересыхает.

— Вы в порядке? — Юнги делает еще один шаг, но останавливается, не нарушив границ приличия.

Пак кашляет еще несколько раз, потом качает головой. Он с усилием разжимает пальцы и прячет руки в карманах брюк.

— Всё… всё в порядке, Мин Юнги-ши… — сипло отвечает парень, зябко поведя плечами.

— Я хотел извиниться за своё поведение в прошлый раз, — скороговоркой выпаливает Юнги. Чимин слышит, как дрожит его голос. Парень кивает, поворачивая голову на звук, но сказать ничего не может, язык его не слушается. Чимин часто моргает, но не замечает этого.

Неловкость между молодыми людьми можно ложкой черпать.

— Я… вы можете потрогать моё лицо, если хотите, — запинаясь, предлагает Юнги. Чимин вздрагивает, а потом несмело улыбается.

— Это… мы так не делаем… не с незнакомыми людьми, — произносит он, расслабляясь. Чимин вдруг понимает, как сильно сжимал кулаки — аж пальцы занемели. Он вынимает руки из карманов и потирает ладони. — Мама говорит, в кино часто такое показывают, но мы так не делаем.

— Понятно, — вздыхает Юнги уже спокойнее. — Тогда… мы можем начать?

Чимин чуть растерянно моргает, потом крутит головой, как будто пытаясь найти что-то и произносит:

— Но… профессора еще нет.

— Тогда мы можем разогреться. С чего вы хотите начать? — Чимин слышит, как Юнги ставит футляр для скрипки на край сцены, щелкает замками и вынимает инструмент. Каждое движение словно посылает по воздуху лёгкие вибрации, которые Чимин ощущает всей кожей, каждой ресницей. Парень снова вздрагивает, словно просыпаясь, и отворачивается к своему инструменту. Большой рояль излучает тепло.

Чимин рукой проверяет, на месте ли скамейка, садится и открывает крышку. Он ставит пальцы на клавиши и пробует звук. Сдвинув руки левее, мальчик уже увереннее пробегает пальцами по клавишам. Гамма выходит какой-то немного суетливой, Чимин морщится. Он пробует ещё раз и улыбается: уже лучше.

Чимин слышит шорох со стороны Мин Юнги, потом едва заметный скрип. Вздох.

— Могли бы вы дать мне ля, Чимин-ши? — просит Юнги, и Чимин теряется, но быстро понимает, чего от него хотят. Он пробегает пальцами по клавишам, нажимая только шестую в октаве. Звук получается негромким, поэтому Чимин давит ещё раз, сильнее. Одновременно он слышит и ля, которую Мин Юнги взял на скрипке. Звуки сливаются и тут же тают.

— Теперь соль, пожалуйста, — снова просит Мин Юнги, Чимин послушно нажимает. Ноты догоняют одна другую и вновь растворяются в воздухе.

— Ре, пожалуйста. Теперь ми.

После этого Мин Юнги снова вздыхает, но больше ничего не говорит. С едва заметным шорохом он опускает смычок на струны и строит квинты: ля-ми, ре-ля. Потом пробегает по струнам чуть быстрее, извлекая одну за другой пять нот — начало гаммы — и ещё раз вздыхает. Чимин прислушивается.

— Вы… можете сыграть ещё?.. — робко спрашивает он через минуту.

Ещё один вздох, и зал заполняет неспешная грустная мелодия. Она не ускоряется, не набирает густоты, но с каждым тактом будто поднимает Чимина всё выше. В ней слышна тоска по чему-то далёкому, несбыточному. Чимин оборачивается и подаётся в сторону Юнги, забывая дышать. Его наполняет такая светлая грусть, что он не замечает катящихся по щекам слез. Внезапно скрипач обрывает мелодию.

— С тобой… с вами всё в порядке, Чимин-ши? Вы… плачете…

Чимин вздрагивает и поспешно отворачивается, пальцами вытирая щеки. Его локтя касается чужая рука, и голос Юнги раздаётся совсем рядом:

— Платок… возьмите.

Чимин качает головой, отказываясь, шмыгает носом и сипло признаётся, надеясь, что Мин Юнги поймёт его вопрос:

— Я не узнал эту мелодию…

— Это «Адажио» Томазо Альбинони, — Юнги всё понял верно.

Между ними вновь повисает молчание, но на этот раз оно другое. Уютное. И Чимин начинает сомневаться в своих чувствах. В том, что может злиться. В том, что Юнги действительно мог обидеть музыку.