2 (2/2)

— Я хочу услышать, как он играет.

Чимин снова вздрагивает и сжимает кулаки. Сокджин неодобрительно цыкает, однако профессор с лёгкостью соглашается.

— Эм… хорошо. Чимин, мальчик мой, почему бы тебе не сыграть для наших гостей?

Мальчик не отвечает. Он разворачивается, очень уверенно садится на место и открывает крышку рояля, аккуратно ставя руки на клавиши. Его облик едва уловимо меняется, расслабляются напряженные плечи, распрямляется спина. Юнги знает это чувство, это ожидание музыки, предвкушение первой ноты. Он опять задерживает дыхание, забыв о присутствующих, об обожжённых пальцах, о своём детстве. Он чуть подаётся вперед, сжав пальцами правой руки плечо левой и почти не дышит. Незатейливая мелодия вьётся лёгкой дымкой, просится под пальцы, волнует.

Сокджин позади Юнги восторженно выдыхает, а для Мина этот звук — как пушечный выстрел. Он оборачивается на друга, потом смотрит на профессора и снова на Чимина. И почему-то именно в этот момент слова Джина, которые он говорил об этом мальчике, обретают для Юнги форму и смысл.

Он ничего не видит.

Он слепой.

Он действительно талантлив.

Юнги вдруг становится невыносимо больно. И стыдно. Потому что он может видеть, а этот мальчик — нет. И потому что своими словами Юнги его наверняка обидел. Щеки горят, а воздуха не хватает.

Юнги разворачивается на каблуках и вылетает из зала, бежит, не разбирая дороги, теряется в коридорах, но продолжает идти, задыхаясь и не замечая слезы, скатившейся по щеке.

Бегающий взгляд мальчика с русыми волосами обманул его. Юнги казалось, что он видит, ведь инвалиды бывают и не совсем слепыми.

Но Сокджин сказал…

«Выступление с тобой может оказаться лучшим, что будет в жизни этого ребёнка».

Выход из здания светится впереди. В коридорах — прохладный сумрак, а на улице ярко светит солнце. Юнги выходит на крыльцо и жмурится, прикрывая лицо ладонью, а потом закрывает глаза. Темно, но в этой темноте плавают жёлтые пятна из-за брызнувших в лицо солнечных лучей.

Что видит этот мальчик, когда открывает глаза? Черноту? Или такие же желтые пятна?

Юнги шагает, сам не зная, куда. Он не слышит вибрирующего в кармане телефона, в ушах — высокий голос и мягкие ноты.

«Это был Бетховен», — пробивается сквозь пелену ясная, как молния, мысль.

И Юнги понимает: он сыграет. Обязательно сыграет.

И именно с этим мальчиком.