That unwanted animal [Хосок/Тэхен, 37. ритуализм] (1/2)

Три главных правила известны им задолго до начала Прошения.

Если в зеркале Судьба покажет тебе богатство — не тяни к нему руки, иначе будешь тщетно бежать за ним вечно.

Если увидишь дорогу — не всматривайся за горизонт, иначе увидишь свою смерть.

Если пообещает любимого — отведи взгляд, иначе с его лицом тебе явится дьявол.

Когда Хосоку является в зеркале лицо юноши красоты поистине дьявольской, он не находит сил отвести глаза. Юноша вертится перед ним в сорочке, порочно спущенной с плеч, словно любуется своим отражением, а не дразнит, но его насмешливая улыбка вяжет сердце узлами.

В день перед Прошением он не находит себе покоя. Он не может есть, не может спать, не может веселиться, словно сердце отдал тому, кого должен сам заполучить, и главной ночью третьего полнолуния выходит к костру с остальными, измученный предвкушением. Они танцуют, взявшись за руки, замыкают кругом огромное кострище, плюющее искрами в черноту. Пот разливается под рубахой, мокрые пальцы сжимаются крепче, кто-то смеется рядом с ним, и Хосок сам улыбается как полубезумный, опьянев с двух глотков травяного вина. Бой барабанов грохочет в ритм звенящих на шее ожерелий, губы в пустую глотают жаркий воздух, но Хосок упрямо смотрит сквозь пламя — пока не видит его. Обещанный улыбается ему с манящей ласковостью, пряди, выбившиеся из длинной косы, липнут ко лбу, ожерелье поблескивает на влажной груди под распахнутой туникой. Он выглядит так, словно только что вылез из чужой постели, и Хосоку до смерти хочется его поцеловать.

Он не первым отправляется за подарком Судьбы на совершеннолетие, но никто из проходящих обряд не делает этого с равным ему отчаянием — отпуская руки своих братьев, Хосок бросается через костер. Обещанный — в бегство.

Хосок кидается за ним едва ли секундой позже того, как его ступни коснутся горячего песка на берегу деревенской реки. Хосок бежит, не моргая, впивается взглядом в мечущийся перед глазами кончик длинной косы и, кажется, задыхается. Воздух пахнет речной тиной и паленой шерстью, даже когда они покидают берег и вбегают в лес, и тут же — розами с запахом крови, Хосок чувствует буйную смесь, когда почти ловит Обещанного за рукав. Юноша оглядывается на него, поблескивая глазами в темноте, смеется, и его смех подхватывает ветер между деревьями, бросает снопом искр Хосоку в лицо. Когда он промаргивается, посреди леса темной ночью нет никого, кроме него.

— Я здесь, — слышится шепот на ухо.

Он оглядывается, но рядом никого.

— Ну же, поймай меня, — канючат ему в затылок, но за спиной никого не оказывается.

— Покажись, — Хосок хочет звучать угрожающе, но с его губ рвется мольба, и боги сжаливаются, возвращая ему подарок.

Огоньки зажигаются в темноте попарно, будто факелы, тянутся коридором, и Хосок глупым мотыльком идет на свет. Редеет лес, ярче становится огонь, Хосок тщетно мотает головой в разные стороны, но полуночная темнота льется между деревьями словно чернила; он смотрит вперед и видит Обещанного на пустой поляне, окруженной факелами. Туника и накидка, распахнутые до пояса, льются по телу безупречно белым, линяющим в густо-алый, ткань около босых ступней словно вымочена кровью.

— Твое имя? — осипнув, спрашивает Хосок. Обещанный улыбается, заправляя прядку за ухо, и протягивает руки.

— Тэхен.

Хосок бросается к нему с отчаянием пса, потерявшего хозяина, принимает его ладони словно величайшую ценность, целует каждый пальчик, каждый суставчик, подушечки ладони, трется об них лицом. Сердце мучительно колотится — это он, только ему Хосок готов бросить мир под ноги и полечь бездыханным сверху, — и так же больно сжимает. Хосок втирается губами в тонкое запястье и умирает от необъяснимого желания вцепиться зубами. Тэхен на его подобострастие смотрит с нежной жалостливостью.

— Повенчаемся сегодня, — говорит он, приподнимая хосоково лицо.

Хосок не думает, судорожно кивает — это его судьба, его подарок, им суждено соединиться и умереть в один миг, — и нарушает правила, целуя раньше, чем получает на это благословение. У их поцелуя привкус медовой сладости и горечи крови, они сталкиваются с жадностью, словно отнятые друг у друга на тысячу лет, смыкаются губами, задыхаются. Хосок запускает обе ладони в черные волосы, тянет ближе, потому что не может насытиться, язык у Тэхена горячий, как кончики пальцев, впившиеся в спину. Тэхен целуется, будто хочет поглотить, и Хосок отрывается с жадным вдохом, влипает в чужое лицо. Глаза Тэхена горят буйным лиловым вереском.

— Нам нужно идти, — слабо бормочет Хосок, не слыша собственного голоса, — старейшины ждут…

— Нет, — тут же обрывает Тэхен, но его голос наслаивается тысячным эхом из темного леса, дрожью бежит по коже, — венчаемся здесь.

Они целуются снова, мокро, дико, Тэхен прижимает его вплотную, выпивая; сердце Хосока колотится душно, больно, медленнее, медленнее…

Когда он открывает глаза, Тэхена перед ним нет, только алтарь старых богов, ослепительный в свете факелов посреди темноты. Хосок их не знает, ему не было важно — он хотел найти судьбу, которую увидит в зеркале, и сейчас она сплетается руками у него на животе, доверительно жмется к спине.

— Попроси их.

Он слышит голос Тэхена везде, громче своих мыслей, но тише ветра в спящей листве. Тэхен целует в плечо, в шею, в щеку, и кожа под губами вспыхивает огненным цветом.

— Я не умею, я не знаю, как просить дозволения…

Тэхен падает перед ним на колени раньше, чем он договорит.

Одежда слетает с него одним рывком, ногти впиваются в бедра, и, когда рот влажно смыкается у него на члене, его стон разлетается по лесу с оглушительной непристойностью. А потом обрывается словами — на языке, которым Хосок не владеет, потому что перестает владеть собой. Тэхен жадно, мокро двигает ртом, давится, но только сжимается крепче, и Хосока несет, он говорит, говорит, спотыкается в словах, срываясь в утробное, животное рычание. Пламя факелов трепещет под звук тэхенова скулежа, вспыхивает лиловым, когда Хосок, сгребая темную косу на затылке, всаживает на себя глубже и тут же одергивает прочь. Тэхен покорно вываливает язык, и Хосок запускает пальцы, черные, словно вымазанные золой, собирает белую вязкость изо рта и бесконтрольно, одним мазком размазывает по лицу. Тэхен смотрит на него с колен, сверкая безумными лиловыми глазами, пачканый, порченный, и вдруг разражается таким раскатистым демоническим смехом, что Хосок на секунду жмурится.

В следующую — все ему словно привиделось. На фоне мерцающих факелов алтаря Тэхен смотрит на него красивым, светлым лицом, нежно-растрепанный, одежда едва держится на плечах. Хосок теряет дыхание в благоговении перед его красотой — и хочет ее испортить. Целовать, обладать, впиться в бледные плечи, но Тэхен подается вперед и пьянит его ласковостью, зацеловывает лицо, щеки, веки, губы, шепчет в иступленном страхе:

— Я умру, если потеряю тебя.

Я умру, если обрету, думает Хосок далекой гаснущей мыслью и теряет ее в еще одном головокружительном поцелуе. Тэхен в его руках словно обмякает, слабеет, и Хосок прижимает к себе его отчаянную хрупкость, сжимает крепче, тонкого, драгоценного — что-то внутри него жаждет услышать звук первого слома.