Дом странных детей (2/2)

И страшно, страшно уже не любил.

Минхо страдальчески вздохнул, вновь поднял взгляд на Хёнджина, всмотрелся. У него бледная кожа, колени-шарниры, изрисованные созвездиями, и глаза, как два Магеллановых Облака. Большие, глубокие. И такие честные, такие искристые, будто вобрали в себя свет далёких галактик. Он точно свалился из космоса. Вот откуда у него гермошлем. И шаттл, о захоронении которого он вчера слагал басни.

Чёрт бы побрал этих инопланетян. Этих пугливых иноземных призраков. Дверь, впуская нежданных гостей, открылась пошире. Он ещё успеет об этом пожалеть.

***</p>

— Бисквиты с кремом?! Вечно ты жрёшь что-то странное.

О, жалеть он начал спустя три минуты после того, как впустил свору чудаковатых мальчишек в свой дом. Теперь это был дом странных детей.

— Заткнись и не мешай мне наслаждаться гастрономическим совершенством.

У Минхо раскалывалась голова. Он был уверен: в ней сидел маленький великан и стучал по макушке кувалдой. Бах, бах, бах. Бум, бум, бум. Какое гнусное коварство!

Странные дети оккупировали его квартиру. Нажрались сладкого (откуда толко нашли?) и теперь устраивали диабетные революции. Надо было гнать всех на улицу к чёртовой матери. Зачем он их только впустил?

— Все пятеро, угомонились, пока я не катапультировал вас на Юпитер, — рявкнул он несдержанно и каждого окинул грозным взглядом. Сначала Феликса с Джисоном, что развязали целую войну за честь и бесславие кремовых бисквитов, потом Сынмина, втихаря пытавшегося забросать пятно от вишнёвой кока-колы на ковре каким-то хламом из тумбочки под телевизором; девятилетнего Чонина, объевшегося сахарных кубиков и теперь скакавшего на диване, едва не стукавшегося башкой о потолок; наконец, Хёнджина… которого, как оказалось, вообще не было в гостиной.

Ё-моё, куда этот ягнёнок успел слинять?

— А где пятое чучело?

— Хёнджин-то? За ним нужен глаз да глаз, наверняка пошёл искать дверь в Нарнию или типа того.

Минхо потёр пальцами переносицу. Глубоко вздохнул. Как же в это мгновение не хватало спасительных сигарет. Пришлось затянуться мысленно и нехотя подняться из кресла. Кот, что всё это время сидел, пригревшись под его боком, вскинул мордочку, посмотрел по-человечески осуждающе, недовольно мурлыкнул, а потом спрыгнул на пол и — поглядите-ка на нахала! — демонстративно от него отвернулся. Неслыханная дерзость.

Минхо ещё с чуток понаблюдал за тем, как тот, притеревшись к ногам Сынмина, свернулся в маленький клубок и подобрал под себя передние лапы, а после встряхнул головой. Надо было торопиться, пока некий инопланетный мальчик не натворил чего-нибудь без его ведома. Например, не послал сигнал в космос своим каким-нибудь марсианским друзьям и не пригласил их всех на чай в его квартиру.

Комнат у Минхо было немного — одна, не считая гостиной и кухни. Эта квартира досталась ему от старшего брата, который десять лет назад съебался поступать на космонавта. Поступил, видимо, и застрял уже где-нибудь на Луне, а Минхо здесь всё поменял. Переставил мебель, выбросил чужой ненужный хлам и заставил всё своим собственным. Больше всего хлама, конечно, было в его комнате — он три дня перевозил книги, пластинки, растения, плакаты, альбомы из родительского дома — наверное, поэтому Хёнджин там заблудился.

Минхо нашёл его среди многовековой пыли и книжных полок. Чужой гермошлем с треснутым стеклом был бережно отложен на подоконник рядом с засохшим кактусом.

— Эй, ты, — старший окликнул устало, толкнув дверь.

Тот встрепенулся, как воробушек, вздёрнул плечи, свёл лопатки под вселенски-огромным фиолетовым свитером и обернулся. Замялся, даже взгляд потупил.

— Ты прости, что я тут сную без разрешения, — а потом вдруг ни с того ни с сего переменился в лице, засиял глазами и воскликнул без тени былой робости: — У тебя так много умных книг!

Минхо изумлённо вскинул брови, и ему почему-то совершенно неестественно и абсолютно по-дурацки захотелось улыбнуться. Боже правый. Он точно заразился чудаковатой инфекцией. Чужая детская непосредственность показалась до того очаровательной, что в груди загудело-заурчало от желания ляпнуть «капец, ты сейчас такой хорошенький». Что же такое творилось! В Хёнджине помещалось столько противоречий, столько тайн, загадок, каких-то природных аномалий, и в то же время под некоторыми углами (если рассматривать под микроскопом) он казался таким простым, таким наивным и хрупким, что хотелось завести его за спину и спрятать ото всего мира. Потрепать по выжженным солнцем коротко стриженным волосам.

Что-то трепетно колыхнулось в межреберье, перемкнуло, щёлкнуло. Клац-клац. Чудище, засыпай обратно!

— Ш-шопенгауэр, Кафка, Дос-с-то-о, ой, Достоевский! — тем временем с трудом проговаривал мальчишка, читая с мрачных переплётов на полках, сосредоточенно хмурясь и привставая на носочки, чтоб заглянуть ещё повыше к пылящимся навесным стеллажам. — Какие умные фамилии! Такие деловые! Наверное, ты тоже очень умный, раз столько всего прочитал!

Сомнительное умозаключение — думалось невесело.

— А ты что, не читаешь?

— Ой… — пролепетало чудо. — Ты, наверное, сочтёшь это глупой глупостью. Мне нравятся сказки про несуществующие планеты, драконов и колдовство, и ещё вырезки из научных журналов про космос, — промямлили в ответ немного понуро, как будто стыдливо. — А я бы тоже хотел уметь понимать умные книжки с умными фамилиями на корках.

Минхо не сдержался, хотя прилагал титанические усилия. Уголок его губ дёрнулся и пополз вверх против воли — предатель — но он быстро скрыл это за зевком и с ленцой привалился плечом к косяку.

— По-моему, читать про драконов — это захватывающе.

— Драконы классные, — закивали в ответ. — Но глупые.

— Почему же?

— Потому что при всей своей чудовищной силе и крыльях — и даже имея огненное дыхание! — они выбирают тысячелетиями валяться в замках на золоте! Представь, какое расточительство! Будь я драконом, я бы долетел до Луны и оттуда бы продлевал земные закаты и зажигал погасшие звёзды.

Он даже не знал, что звёзды были в его глазах и освещали эту тёмную комнату, распугивая мрак и тени по углам. Светлое маленькое приведение.

— Можешь одолжить почитать что-нибудь из моего, если хочешь. Только не навсегда, — к собственному удивлению, сам предложил Минхо.

Этот инопланетянин умудрился раздобрить его внутренне чудище, напрочь позабыть о вчерашнем инциденте. Надо же.

Хёнджин в момент засиял ещё ярче, захлопал глазами-галактиками. Ещё чуть-чуть, и от него во все стороны посыпались бы искры и блёстки. И маленькие космические фейерверки. Хотелось каждый поймать ладонью и отсыпать в банку, а банку поставить на полку и никогда больше не включать в комнате свет.

— Тогда я тоже должен дать тебе свою книгу. Самую-самую любимую. Так это будет равноценный обмен! А ты, — он перевёл блестящие глаза обратно на ряды потрёпанных временем книжек, — дай мне ту, которая подарила тебе целый метеоритный дождь эмоций!

Минхо глумливо улыбнулся. Подошёл, осторожничая, поближе, и вдруг ему повеяло солнечным ветром — таким мягким-мягким, лёгким-лёгким, щекочущим и почти невесомым.

— Хорошо, — сказал он. — Книга за книгу. Любимое за эмоциональное. А что тогда за Римуса?

Хёнджин недоумевающе заломил брови. Подумал, подумал, поразмышлял, а потом его лицо вновь озарилось. Он улыбнулся так ослепительно, что в глазницах защипало и увлажнилось. И в груди что-то ёкнуло и закололось. Зажужжало, точно светлячки. Зачесалось, а после…

А после Хёнджин вдруг толкнулся в его грудь своим телом, ухватился ладошками за его плечи и быстро — совершенно по-детски — прижался своей мягкой-мягкой, как облачко, улыбкой к его вмиг вспыхнувшей щеке. Его заливистый смех зазвенел в ушах колокольчиками, и мимические морщинки, что образовались вокруг его глаз, когда он так же резво отстранился, показались Минхо всполохами волшебства.

Кажется, это оно и было.