уже ничего не осталось (2/2)
— Да хоть всех забирай, что бегают за мной. — Джайро легонько пихает его в затылок.
Хотел бы он как-то ответить, но не успевает — Джайро уже отошел. Он поднимается в свою комнату. Скидывает с себя кофту и переодевается в домашнюю майку. Заваливается на кровать. Подложив руки под затылок, он всматривается в темный, переливающийся тьмой потолок. Шумно вздыхает. Закрывает глаза. И лежит так, пока тяжелые веки не поднимаются из-за стука в дверь.
— Здесь еще осталось. Допей, если хочешь. — Мама ставит бутылку вика и поднос с виноградом на стол.
В комнате темно. Только свет из коридора достает до края кровати. Но даже так мама проводит своими шершавыми от долгой работы пальцами по рубцам на плече. Только теперь Джайро замечает — как нависшие веки падают на печальные глаза. Как старческие морщины корчатся на усталом, поникшем лице. Он всегда видел ее молодой. Красивой. Он всегда помнил ее такой, какой она еще держала его на руках. Но теперь. Теперь, в темноте. Он видит. Видит, насколько она постарела. Насколько скорбят обвисшие щеки.
— Что же ты делаешь с собой… — На выдохе говорит она, присаживаясь на кровать.
Джайро молчит. Поджав губы, он вновь поднимает взгляд к потолку. Горечь все сильнее скребет его изнутри. Раздирает каждую клетку. Как он сам драл свою кожу. Только рубцы под грудью сдавливают его сердце.
— Помнишь, как раньше ты улыбался? А я помню. Ты улыбался — и всем вокруг становилось радостно. Одной своей улыбкой ты дарил всем тепло. А теперь?.. Что же стало теперь?
Мама шепчет, опустив голову вниз. И Джайро видит только ее собранные в пучок волосы. Тошнота подступает к горлу. Давит ему на язык. Тоска вжимает в кровать, что ребра впиваются в легкие.
— Я правда не понимаю… Что я сделала не так? Что отец сделал не так? Мы так тебя ждали. Так любили. Хотели дать тебе все. Все, что у нас есть.
— Я просто вырос. — Хрипит Джайро.
— Ну да… Вырос… — Мама оборачивается и садится полубоком. — Уже поздно читать тебе нравоучения. Если отец с тобой не справляется, то мне тем более не стоит лезть. — Она вздыхает и отводит взгляд к окну. — Ты уже взрослый. Можешь делать, что хочешь.
Печаль разъедает внутренности. Напитывает их желчью. От одного только взгляда. Материнского отчаяния.
— Давай расчешу тебя. — Мама выдавливает из себя более спокойный и бодрый тон. И тянется за расческой.
Джайро садится спиной на край кровати. Мамины глаза отчаянно бегут от изрезанных плеч. Она шмыгает носом, мягко проведя расческой по волосам. Джайро этого не видит. Он только чувствует. Нежность, что гладит его по пряди. Любовь, которая распутывает колтуны. Теплота перебирает волосы. Ему не больно. Ему и не будет больно. Ведь он рядом с мамой.
— Я люблю свою лошадку, причешу ей шерстку гладко… Помнишь? — Всхлипывает мама.
— Помню. — Тихо давит из себя Джайро.
— Гребешком приглажу хвостик. И верхом поезду в гости. — Ее голос дрожит и постепенно садится. Она держит собранные волосы пальцами, чтобы второй рукой утереть глаза. — В детстве я постоянно тебе это рассказывала. Я помню, как ты увидел кого-то… и сказал «Мама, хочу так же». И начал отращивать волосы. Я все думала, что потом ты их подстрижешь.
Мама заводит косичку за плечо Джайро и гладит его по макушке.
— Мы просто хотим тобой гордиться. — Шепчет она и выходит из комнаты.
Тяжесть со скрипом тянет его обратно в кровать. Джайро обнимает своего мишку, которого достал из-под подушки. И жмурится, поджав колени. Он всхлипывает, кусает губы. И всматривается в мутный потолок.
Джайро обнимает худые, неживые колени. Он жмется на ногах Джонни и дергается, стискивая в пальцах голубые пижамные штаны. Уже на размер больше. Если бы Джонни ходил, они бы постоянно с него сваливались. Джонни перебирал жирные сальные волосы. Под кайфом каждый волосок приятно поглаживал кожу. И Джонни вялой рукой расчесывал их засоренным, с комками волос гребнем. Со сломанными зубцами. Уже который час. Зубья застревают в колтунах. Неспособные их пробить. Джонни безнадежно водит гребнем. Пока тот не выскакивает. Чешет концы.
— Я люблю свою лошадку. Причешу ей шерстку гладко. — Джайро переворачивается на спину. — Гребешком приглажу хвостик. И верхом поезду в гости. — Шепчет он, уставившись в потолок.
Гребень валится на пол. Джонни молчит. Челюсть только немного отвисает. Пустые голубые глаза рассматривают грязные волосы.
— Мне мама раньше всегда это рассказывала. В детстве. Когда расчесывала меня. — Так же тихо говорит Джайро, поджав губы.
— Я люблю свою лошадку… — Монотонно приговаривает Джонни. — Я люблю свою лошадку…
Гребень скребется по спутанным волосам. Уже который раз. Впутывается в колтуны. И Джонни чешет их. Из раза в раз. Проводит гребнем от макушки. Он спутается где-то на середине длины. И Джонни тянет гребешок вниз, непрерывно тянет. А он все застревает. Трескается. И зубья валятся к выпавшим волосинкам.
— Я люблю свою лошадку. Я люблю свою лошадку.