Вступление. (1/1)

Казуха Каэдехара донельзя богохулен.

Он позволяет себе то, что оскорбляет идеалы божества его родины; он потакает тому, что не вписывается в рамки Вечности — и Вечности не блаженной, покровительствующей и оберегающей, но грозной и разрушительной, накрывающей пропахшие грозами земли тяжёлой ладонью. Он позволяет себе настоящий грех, быть может — и можно ли считать его грешником, когда он безбоязненно касается руками божества? Скверный ли он?

Казухе молниями грозить бесполезно — он крепко держится за меч и сражается вопреки божественной правде; он бросает молниям вызов — наглый, но такой бессовестно изящный вызов. Поэтому за его спиной рокочет гром. Поэтому пред ликом божества самурай не склоняет голову и не робеет — и если суждено ему погибнуть, то...

Судьба, быть может.

Однако. Жив он — и все так же оскорбителен, все так же невыносим; вся его лёгкость сло́ва и тяжесть души — всё Вечности помеха. Но более всего ужасен он, когда смотрит прямо; в его глазах горят огоньки, глаз Бога мерцает в полумраке, а Казуха Каэдехара всё глядит — и молчание меж ним и божеством подобно затишью перед бурей.

Он грешен, этот самурай. И грех его — то чувство, что назвать нельзя; воспетое в искусстве, оно приносит сладость в сердце — или разрушает всё и вся, ответа не найдя. Для Эи финал истории ещё неведом; меж ней и наследником клана Каэдехара — бездна.

...Над которой он, подобно птице, пролетает; пролетает, чтобы однажды оказаться на балконе резиденции Сёгун Райден, свесив ногу над крышей нижнего этажа. В сумерках оттенки красного в его одежде горят, как кажется, огнем — и до этого огня рукой подать.

Нет в мире слов, способных описать то чувство, что появляется при взгляде на смертного, способного не только бросить вызов молнии, но и держать ее в своих руках, не будучи владельцем сил электро.

Нет в мире слов, способных рассказать о том, как ночь становится и слаще, и печальней от единственного взгляда.

И только лишь одно есть слово, что врывается в Вечность и, подобно стреле вражеской, зерну, упавшему в благодатную землю, в ней остаётся.

Любовь.

Поэтому Казуха Каэдехара любит — любит горько, тяжело, едва дыша; поэтому Райден Эи любит — любит трепетно, опасливо, но честно.

Нет вечности в любви — или ей одной вечность живёт, ей расцветает, ей оберегает?

Итак.

Казуха Каэдехара донельзя богохулен. Он позволяет себе то, что будоражит сердце божества; он потакает чувству, что должно или спалить его дотла, или дать сил на свершения будущего — время покажет.

А пока...

...волосы у Райден Эи пахнут дождями. В тяжёлую её косу самурай прячет лист инадзумского клёна — словно пылкую искру костра в чароитовую окунает ночь. Меж ними — все ещё Бездна. Бездна, над которой они замирают, ожидая падения через мгновение — и оно будет

Вечным.