On My Knees (2/2)

— Я ел после смены. Серьезно, все в порядке. — теплая рука обняла его напряженные плечи и чуть сжала. — Прости, что не купил больше.

Снова удивившись, Изуку взглянул в лицо друга, неожиданно оказавшееся очень близко, и обнаружил в красных радужках карие крапинки, которых не было у Каччана. Если бы он начал сравнивать их глаза по оттенку, то исписал бы целую страницу, отмечая, что у Киришимы-куна они были темнее и насыщенного винного цвета, когда как Каччан имел радужку ярко-алую и чуточку оранжевую. А еще у Киришимы-куна оказались очень пушистые черные ресницы.

— Все хорошо, — сказал друг тихо, и его слова неожиданно подействовали, заставляя расслабиться в объятиях. Почему-то Изуку показалось, что тот говорит не только о шоколаде, а о чем-то большем, недосказанном, но он не успел спросить об этом, потому как одна из дверей в реанимацию открылась, и из нее вышла врач.

Это была низенькая пухлая женщина в белом халате, шапочке и маске, скрывающей почти все круглое лицо. Карие глаза, кажущиеся огромными за толстыми стеклами очков, внимательно оглядели сначала одного посетителя, а потом другого. Грузно ступая, та прикрыла за собой дверь, из-за которой все еще слышались мерные звуки приборов и негромкие голоса. Изуку в волнении подскочил с места.

— Успокойтесь, молодой человек, — тут же остудила его пыл врач. Звонкий строгий голос заставил замереть, будто школьника, которого отчитали за плохое поведение. — Не нужно резких движений.

Боковым зрением он увидел, как рядом со скамейки поднимается Киришима, с таким же вниманием глядя на женщину. Та вздохнула.

— Состояние пациента стабилизировалось, но остается крайне тяжелым. Вы — его молодой человек, правильно? Я помню вас по прошлому визиту.

Изуку быстро кивнул и только потом осознал, что должен был покачать головой. Но объяснять произошедшее не имело смысла — хоть они с Каччаном и расстались, он также сильно беспокоился о нем и хотел знать подробности.

— Мы пересадили господину Бакуго кожу тилапии и задействовали причуду регенерации, но, к сожалению, из-за болезни реабилитация будет проходить медленнее, чем обычно. Его внутренние органы сильно обожжены от постоянного использования причуды.

Сначала он и не понял, о чем речь, но через секунду в сознании что-то перещелкнуло, зацепившись за одно единственное слово:

— Болезнь?

— Неприятие причуды, — пояснила та терпеливо. — Господин Бакуго наблюдается у нас уже почти полгода, разве вы не знали об этом?

— Я-я…

Краска залила лицо. Женщина испытующе глядела на него, будто пытаясь поймать на лжи, и под этим строгим взглядом Изуку вдруг стушевался, съежился, против воли испытывая чувство вины. Он назвался молодым человеком пострадавшего, но не знал о таких важных вещах. От стыда захотелось провалиться сквозь землю.

— Кацуки держал это в секрете, — неожиданно прервал тишину Киришима. — Он сильно переживал об этом, когда узнал.

Переживал об этом? Не веря собственным ушам, он повернулся к лучшему другу бывшего бойфренда, который, очевидно, знал обо всем с самого начала. Извиняющиеся глаза на мгновение встретили его ошарашенный взгляд, а потом снова возвратились к доктору. Кажется, Киришима тоже испытывал неловкость, его уши покраснели, а пальцы нервно теребили ручки пакета. Изуку продолжил глядеть на него в ступоре, совершенно не понимая, что происходит. Каччан, что… настолько не доверял ему? Скрыл собственное состояние, когда они еще встречались?

— О, — кажется, женщина удивилась тоже, но быстро взяла себя в руки, чтобы объяснить. — Из-за постоянного использования нитроглицерина у господина Бакуго разрушаются клетки, эта болезнь чем-то похожа на рак, но ее можно вылечить, если прекратить геройскую деятельность. К сожалению, пациент отказывается лечиться, поэтому его состояние быстро ухудшается. Полгода назад мы прогнозировали уменьшение продолжительности жизни до тридцати — тридцати пяти лет, но теперь не думаю, что он продержится настолько долго.

Изуку слушал ее строгий голос и ощущал, как что-то липкое и грязное сжимает внутренности в тошнотворный ком. Смотрел перед собой, но ничего не видел, пульс набатом бил по барабанным перепонкам, с каждым быстрым стуком становясь громче и громче, сливаясь в сирену, звеневшую в ушах. Тело стало ватным и слабым, а воздух — тяжелым и густым. Он хватал его губами, словно сладкую вату, но никак не мог проглотить. Новость о том, что Каччан может исчезнуть, умереть через несколько лет, прокручивалась в голове снова и снова, словно заезженная кинопленка, а многочисленные воспоминания, где тот лежал на земле, окровавленный и не подающий признаков жизни, вспыхнули перед глазами.

Каччан хотел умереть? Он согласился умереть, даже не сказав Изуку об этом? Бросил, чтобы встать на путь, который приведет к неминуемому концу? Как он... мог так поступить?

— Мидория-кун? — донесся до него встревоженный голос Киришимы, прозвучавший глухо, будто из-под воды. — Мидори…

Он повернул голову, чтобы посмотреть на друга и увидеть в его взгляде откровенное сожаление и вину. Тот знал, все-все знал и молчал уже несколько месяцев. Молниеносно Изуку отшатнулся от протянутой ему руки, прикосновением которой наслаждался всего несколько минут назад, испытывая невероятную боль, раздирающую его на части. Задыхался от обрушившегося на него предательства, недоверия, секретов, отведенных в сторону взглядов и поджатых губ. Почему все вокруг только и делали, что лгали ему? Неужели он не был достоин искренности, которую дарил просто так, безо всякого повода?!

Теснота в груди стала нестерпимой, жгла раскаленным прутом, Изуку царапал ребра ногтями, не в силах вдохнуть, не в силах больше выносить это. Он должен был измениться, должен был стать сильнее и не позволить больше ранить себя. Потому что Каччан… Каччан имел над ним слишком много власти, но Изуку не мог позволить ему и дальше руководить своей жизнью. Тот никогда не доверял ему и не ценил, любил ли он его когда-нибудь хоть немножечко?

— Госпо…

Карие глаза доктора вдруг оказались гораздо ближе, а его повело куда-то вниз, веки начали закрываться. Кажется, кто-то подхватил его — это было последним, о чем он подумал, прежде чем провалиться в блаженную пустоту.