These Routes (1/2)
Oh I can't stop thinking about
All of these feelings and all of these routes
I can't stop thinking about
All of these feelings, oh, I'm filled with doubts<span class="footnote" id="fn_32513894_0"></span></p>
несколько дней до разрыва</p>
Тошнота подкатывала к горлу волнами: то отступая, то возвращаясь с удвоенной силой. Казалось, Кацуки уже избавился не только от остатков ужина, но и от части собственных внутренностей, настолько сильно его трясло и выворачивало. По спине стекал холодный пот, ноги не держали, пришлось облокотиться о грязную стенку кабинки, чтобы оставаться в вертикальном положении. Не хватало еще упасть на пол, мокрый от мочи и покрытый обувными разводами, или на сам унитаз, с которым он обнимался последние пару часов.
Нужно было заканчивать и выходить. Изуку и так уже несколько раз приходил сюда, интересуясь, в порядке ли он, и Кацуки лишь чудом удалось его отослать. Отмазка с просроченной едой больше не действовала, поэтому ему срочно пришлось придумывать что-то еще. В итоге причиной стал единственный мартини, подсунутый Пикачу в честь повышения. Мог же у него расстроиться желудок из-за некачественного алкоголя, правда?
Это было откровенно дерьмово. Настолько плохо он не чувствовал себя с вечера перед походом к врачу, после которого постоянно сдерживал свою силу, но сегодня на смене все-таки не выдержал и сорвался. Переусердствовал с атаками, создав слишком много бомб, и плачевный результат не заставил себя ждать. Как, скажите, он должен был оставаться героем, если не мог выкладываться на полную? Лучше было от души вмазать злодею и платить за это, чем вечно бегать у Деку в подстраховке.
Застонав от грызущего душу отчаяния, Кацуки прижался лбом к стене. В последние недели мигрень мучила его почти все время, даже во сне он ощущал это противное чувство, будто колючие ежи двигаются от затылка к вискам. В редкие же часы облегчения, просыпаясь в поту, он часами глядел в потолок и думал о том, что будет делать дальше. Изуку — теплый и мягкий — сопел рядом. Невинный и родной, с надутыми пухлыми губами и щеками, до которых безумно хотелось дотронуться, но Кацуки не смел: наказывал себя за секрет, отталкивая того день за днем. Секрет, который тот без сомнения имел право знать.
Его снова затрясло, тошнота сжала внутренности. Глубоко дыша, он попытался сфокусироваться на музыке, доносившейся из зала, запахе сигарет, а не содержимом унитаза. Дверь снова хлопнула, кто-то зашел внутрь. Это происходило постоянно, и Кацуки не обратил на это внимания, только устало прикрыл глаза и выдохнул, полностью выжатый реакцией организма. Шаги за дверью протопали до дальней кабинки, а потом возвратились обратно, словно не зная, какую из них выбрать.
— Бакубро?
Ну конечно же это оказался Киришима. Кто еще это мог быть?
— Чего тебе? — слабо отозвался он, стараясь не думать об отвратительной кислятине во рту.
— Я уговорил Мидорию-куна, что проверю тебя сам.
Шаги подошли к нужной кабинке и остановились. Друг дотронулся ладонью до деревянной поверхности и чуть поскребся, словно преданная собака, просившая пустить ее внутрь:
— Ты как?
— Паршиво. Никто не заметил?
— Смеешься?! Все ужасно волнуются!
Кацуки раздраженно закатил глаза — скрывать проблему становилось все сложнее. Было бы гораздо удобнее, если бы за него не переживало столько небезразличных ему людей. Черт, после стольких лет с задротом он стал совершенной размазней. Глупая романтическая улыбка сама собой появилась на лице — хорошо, что сейчас его никто не видел.
— Тебе нужно рассказать ему. Рассказать нам всем о том, что с тобой происходит. Как много, ты думаешь, пройдет времени, пока это не вылезет наружу?