Can't Forgive Myself (1/2)
You were safe for me
Familiarity
Broke my heart when I broke yours
Honestly I still can't forgive myself<span class="footnote" id="fn_32477408_0"></span></p>
настоящее время</p>
Стоя в клетке для подсудимого, Шото слушал приговор, зачитываемый судьей в черно-белом костюме и высоком цилиндре. Бумага в руках, обтянутых перчатками, была такой длинной, что закручивающийся конец достигал пола, судья все читал и читал, и его твердый, чеканящий голос падал Шото глубоко в сердце.
Зал был битком набит приглашенными. Среди них оказались одноклассники и друзья из Академии, вся его семья, чьи мокрые от слез и укоряющие лица неотрывно следили за его передвижениями. Даже Тойя успел разрешить разногласия с отцом и теперь сидел вместе с остальными, выглядя непривычно мирно в гражданской одежде. В затуманенном разуме Шото промелькнул вопрос о том, как тот сумел освободиться от пожизненного заключения, но через секунду и эта мысль исчезла без следа: отчаянные зеленые глаза Изуку приковали все его внимание.
Тот смотрел на него со скамьи и что-то безмолвно шептал, словно молясь о его благополучии или бормоча очередную милую чушь. Нервные пальцы касались нижней губы, чуть оттягивая ее в жесте задумчивости.
— Завидовал сестре и братьям. Виновен! Ненавидел отца. Виновен! Презирал одноклассников. Виновен! Виновен!
С тоской Шото представил, как Изуку высчитывает количество лет, которое даст ему судья. Наверняка так много, что он останется под стражей до конца жизни. У него было много грехов, много грязных низменных желаний, от которых никак не получалось избавиться, и он казался себе запятнанным, сгнившим изнутри. Его чувства и вовсе не должны были существовать.
— Влюбился в лучшего друга. Виновен!
Судейский молоток с силой ударил по подставке, и с этим неумолимым звуком Шото почувствовал, как чьи-то пальцы обхватывают его глаза, врезаются жесткими ногтями, стремясь выдрать с корнем. Острая боль пронзила лицо, Шото закричал, прижал ладони в попытке убрать чужие руки и остановить пытку, но рук не было, ничего не было, только терзающее тело ощущение, которое продолжалось и продолжалось, пока, наконец, с отвратительным хлюпом глазные мышцы не отсоединились от глазниц. Он уже даже не мог кричать, только бессильно скулил, в ужасе касаясь провалов, на месте которых секунду назад были глаза.
— Виновен! Виновен!
Молоток ударил снова, а слова судьи превратились в дьявольский хор, который повторяли все, кто сидел в зале. Шото слышал, как те поднялись с мест, шорох одежды слился с укоряющими репликами, которые становились все громче, оглушительнее. Шото не хотел их слышать, он обхватил голову руками, но голоса преследовали его, звуча внутри черепной коробки. В какой-то момент слово, повторяемое всеми, изменилось на другое, более короткое:
— Смерть! Смерть! Смерть!
Знакомые пальцы аккуратно и нежно прикоснулись к горлу, надавливая в предвкушении.
Шото уже приготовился принять свою судьбу, но в следующий миг все изменилось. Крики исчезли из головы, оставив лишь звенящую тишину, а зрение снова вернулось — пока расплывчатое, но вполне сносное. Он все еще видел зал, но теперь тот был пустым, блеклым как на старой фотографии, а потом и вовсе исчез, развеявшись словно морок. Шото поморгал, пытаясь восстановить четкость, в изумлении, что снова может видеть, а через секунду забыл и об этом.
Обжигающая пощечина стала для него полной неожиданностью:
— Хватит уже придуриваться! Я вырубил говнюка, так что ты должен быть в порядке!
Знакомые алые глаза оказались совсем рядом, Бакуго нависал над ним, чуть ли касаясь носом:
— Ну же!
Постепенно приходя в себя и осознавая произошедшее, Шото нахмурился.
Последним, что он помнил, был рывок к грабителю, стоявшему около инкассаторской машины. Кажется, он использовал ледяную стену, чтобы отбросить злодея прочь, а потом подлетел ближе, намереваясь атаковать снова, но черный равнодушный взгляд приковал его к месту. После этого воспоминания обрывались.
— Я… Что произошло?
— Этот паршивец поймал тебя в свою иллюзию. Да и не только тебя: когда я прибыл на место, все полицейские стояли на месте как гребаные зомби.
Мрачно ухмыльнувшись, Бакуго отодвинулся от него. Наблюдал скептически, как неуклюже он садится на асфальте, а потом нетерпеливо спросил:
— Где Деку?