Рукопись VII, -- марта 20-- (1/1)
Я просыпаюсь от голода и жажды, но первое, о чем я думаю, ещё до того, как открываю глаза, — о том огромном существе, не медведе и не волке. Я смотрю в окно — все ещё день, но из-за температуры, болезни, шока и, скорее всего, ещё не полностью вышедших наркотиков я понятия не имею, сколько прошло времени. Я иду на кухню попить и размышляю, было ли то, что я увидел, на самом деле или мне это приснилось или привиделось. Я вижу на столе мясо и вспоминаю, что я сегодня ответственный за ужин и не просто так чуть не расстался с жизнью, если это, конечно, было наяву.
Я тащу свои промокшие, холодные вещи к камину в надежде, что они высохнут. Шарю по карманам и достаю тонкую веточку с замерзшими ягодами. Из-за этих маленьких ягодок меня в лесу чуть в клочья не порвали. Хотя вряд ли это было бы так: благодаря своим размерам, зверь мог бы съесть меня практически целиком.
По-прежнему витая в мыслях об увиденном звере, я готовлю картошку, пью молоко, режу большой кусок мяса на ломтики и готовлю его с луком, чесноком, солью, перцем и злосчастными ягодами, из-за которых чуть не погиб, на самой большой сковороде. Я поддерживаю огонь ровным и несильным и вычищаю золу и остатки древесины, чтобы пламя не потухло или не разгорелось сильней и не сожгло мясо.
Я сижу перед камином на шкуре, набросив другую на плечи. По комнате разливается приятное тепло от пламени, и, несмотря на температуру, больное горло и тот факт, что я без понятия, где я и как мне попасть домой, я чувствую спокойствие и умиротворение. Должен признать, что есть что-то в этой звенящей и блаженной тишине могучей природы вокруг.
Снаружи потихоньку опускается темень, а у меня все меньше и меньше поленьев. Похоже, что они прогорают быстрее, когда я что-то готовлю, а пламя нужно поддерживать ровным. Я очень надеюсь, что мясо успеет пропечься до того, как сядет солнце. Не уверен, что смогу ещё долго просидеть и не уснуть, но еще больше мне не хочется, чтобы хозяин дома вернулся до того, как ужин будет готов. Он принёс мне мясо, чтобы я приготовил его для нас, для него, и я не хочу его разочаровать.
Но чтобы огонь не потух, мне придётся выйти наружу и принести свежую древесину. К счастью, вещи уже достаточно высохли, так что я одеваюсь и накидываю на себя шкуру. Одного взгляда на улицу хватает, чтобы понять, что температура воздуха там опустилась ещё ниже, но этого и стоило ожидать, ведь солнце почти закатилось. Я распределяю горящие деревяшки по камину, чтобы огонь не разгорелся и не сжёг мясо, и покидаю безопасность и спокойствие хижины моего спасителя.
На улице уже темно, высокие деревья вокруг избушки не пропускают последние солнечные лучи, поэтому моего зрения хватает только на несколько шагов вперед. В сумерках часа между собакой и волком мне придётся как следует поднапрячь глаза. Надо было, конечно, выходить раньше, а теперь по шее ползут мурашки и шепчут, что лучше бы вернуться и будь что будет. Я оборачиваюсь и смотрю на камин — там осталась пара поленьев, ну и насколько этого хватит, на три часа? Если я вырублюсь, а я уверен, что в моем состоянии это непременно случится, огонь потухнет, а мой спаситель придёт поздно — полагаю, обычно он приходит около полуночи — к этому времени я уже замерзну насмерть.
Мне совершенно не хочется выходить наружу, признаюсь я себе, когда закрываю дверь хибарки. Но мне некуда деваться. На крыльцо намело ещё больше снега, а ветер подул с севера. Мне тяжело даже сделать вдох, а это значит, на улице сейчас около минус двадцати градусов. От мороза горло горит огнём, а тепло, которое впитала в себя медвежья шкура от огня, мгновенно рассеивается. Я ищу свои следы, которые оставил днём, но их уже почти полностью замело.
Сойдя с крыльца, я понимаю, что снег идёт и прямо сейчас. Снег в такой мороз хорош, чтобы прокатиться по нему на лыжах, но в остальном, если вы не собираетесь строить из него иглу, сделать с ним что-то невозможно — он слишком рассыпчатый и не поддаётся лепке. В детстве сложно было представить, что что-то может обрадовать нас больше, чем снег, по какой-то причине зиму мы обожали куда больше лета. Может, из-за холода, может, из-за природы, которая сразу привносила в жизнь какой-то поэтизм, кинематографизм, а позже и романтику. Может, все дело в нас как в нации или как в людях, родившихся на севере.
Искрящийся лёд и хрустящий снег делали все, что мы знали в округе летом, совершенно иным: сад, леса, реку, горы. Мы знали все эти места наизусть, но зимой они преподносили нам новые приключения: мы строили иглу, создавали снежные и ледяные горки на склонах холмов вокруг деревни, и все бабушки, дяди и тети всегда готовили для нас горячий шоколад и пускали играть в свои сады. Это была волшебная часть моего детства, наверное, даже самая лучшая. Эти воспоминания нахлынули на меня, пока я стоял и смотрел на небо, где за пеленой рваных туч виднелись первые, не скрытые светом огней города звёзды. И вдруг я чувствую, что мне не так холодно, и я просто разглядываю небо. Я никогда не боялся леса или зимы, я здесь вырос и принадлежу этому месту так же, как сосны, как эта поляна или эта хижина, или тот зверь, которого я встретил.
Но внезапно поднимается сильный ветер, температура падает ещё ниже, и я цепляюсь за шкуру так сильно, как могу. Я кое-как добираюсь до сарая, уже не чувствуя пальцев. Я бы с удовольствием посмотрел на небо ещё, но мороз невыносимый, и я снова ощущаю себя слабым и уставшим. Я пытаюсь двигаться быстрее, чтобы разогнать кровь, но на таком холоде, похоже, все бесполезно. Я как можно скорее хватаю поленья, тем не менее, выбирая одинаковые по длине и без коры, чтобы камин не дымил.
Выпрямляюсь, одной рукой держа шкуру, чтобы не упала, другой пытаясь не потерять равновесие, чтобы не уронить штук пятнадцать деревяшек, и тут у меня снова появляется это чувство: за мной наблюдают. Это доходит до меня не сразу, я слишком занят тем, чтобы не упустить шкуру и не растерять все поленья, а когда я это понимаю, у меня ускоряется сердце от одной мысли, что мой спаситель вернулся, чтобы мне помочь. Но когда я поднимаю голову и смотрю на крыльцо, я мгновенно цепенею. Меня бросает в жар, и вся моя сонливость и усталость исчезают как по щелчку пальцев.
Сбоку от главного входа, там, где начинаются ступеньки крыльца, стоит то же самое животное, которое я сегодня уже видел. Всего в двадцати метрах от меня, такое же чёрное, как я помню, глаза блестят в темноте. Ждет в засаде, чтобы напасть на меня.
И что мне теперь делать.
И что мне теперь делать?!