Глава 14 (1/2)

Плечо болит просто ужасно.

Какаши выпивает максимально разрешенную ему дозу обезболивающего, но становится лишь немного легче. Сначала он еще пытается заснуть, пробуя по-разному устроиться в кровати: и полусидя, и на левом боку, пытаясь не тревожить плечо, но все бесполезно. Боль просто вгрызается в тело, не давая думать ни о чем другом.

Пока он еще не дошел до такого состояния, чтобы идти в больницу и просить таблеток посильнее. Потому что, во-первых, он ненавидел больницы, а во-вторых, ему очень не хотелось ни перед кем светить обнаженным торсом. У него вполне могли оказаться шрамы, которых нет у местного Какаши. Не хотелось бы нарваться на кого-то, кто хорошо знает его. И вообще никому кроме Сакуры он здесь доверять не может. А она сейчас скорее всего дома, так что раньше утра в больнице ему все равно делать нечего.

Значит, надо как-то дожить до рассвета.

Лежать очень больно, и Какаши перемещается на диван в гостиную. Там хотя бы можно положить руку на подлокотник, подгрести под спину побольше подушек и постараться максимально расслабиться.

Боль продолжает застилать глаза, никак не получается отвлечься. Какаши с легким стоном откидывает голову на спинку дивана, сползая чуть ниже. Глаза закрываются сами.

Он здесь уже несколько дней.

Команда Сая, наверно, уже вернулась в Коноху.

Интересно, как там Сакура? Она уже знает? Сай не стал бы от нее скрывать такие новости… Что она делает? Обычно девушка всегда находила утешение в работе. Раньше она могла сутками не выходить из больницы. Какаши надеялся, что он отучил ее от этого. Но сейчас… Что бы он сам стал делать на ее месте?

Какаши хмурится. Он бы точно попытался найти виновных. И если не удастся спасти — то хотя бы отомстить. Как же хорошо он понимал желание десятой команды отомстить после смерти Асумы…

Какаши и сам хотел того же.

Просто тогда это была продуманная месть, миссия на благо деревни.

И эта расплата не стала для них смыслом жизни, как это произошло с Саске. Какаши поэтому и пытался отговорить его покидать деревню. Потому что за своей местью Саске перестал видеть все остальное.

Какаши не хотел бы, чтобы Сакура мстила. Чтобы она пострадала.

Пусть просто дождется его, а он уж найдет способ, как отсюда выбраться… Вот только разберется с этими убийствами…

* * *</p>

Сакура думала, что остаться на ночь у родителей — это хорошая идея.

После нападения Пейна им построили небольшой дом, похожий на тот, что и был у их семьи. Сама Сакура здесь не жила — ей сразу же выделили отдельную квартиру. Поэтому в этой комнате не было тех тяжелых воспоминаний. Не было бессонных ночей, когда она еще ждала Саске. Все это осталось в доме, который разрушил Пейн.

Но почему-то заснуть все равно никак не получалось. Вроде бы она устала. Они рано встали с Какаши, потому что он отправлялся на миссию. Потом она отработала полный день: и в приемном покое, и на лекциях, и в лаборатории. Она должна была хотеть спать.

Но сон не шел.

Очень не хватало Какаши.

Его длинного худого горячего тела.

Ей так нравилось обнимать его со спины, утыкаться носом куда-то между лопаток, переплетаться ногами…

Иногда он засыпал на спине, тогда она ложилась на бок, прятала лицо у него на плече, закидывала на него ногу, и он обнимал ее, двумя руками, как будто боялся потерять.

Ей нравилось перед сном вдыхать его запах.

Чувствовать его возбуждение.

Иногда ей все еще не верилось.

Они давно вместе, уже почти два года. И каждый раз, когда она видела, как расширялись его зрачки, когда чувствовала его возбуждение, — это было как откровение. Потому что он хотел — именно ее. Он видел перед собой — ее.

Ей не верилось, что кто-то может так смотреть именно на нее. Сакура видела обожание и в глазах Наруто, и Ли, но это ее не трогало. Она даже и сама не могла толком сказать почему. В глазах Какаши было не обожание. Там было столько всего, что у нее буквально перехватывало дыхание.

Одним из самых любимых воспоминаний Сакуры было, когда она впервые стащила с Какаши маску и поцеловала его. На том самом диване в их гостиной.

Какое испуганное у него было лицо… Беззащитное — и испуганное.

Маска очень много значит для Какаши, и Сакура никогда не пыталась заставить его ходить без нее — ни дома, ни, тем более, на улице. В конце концов она полюбила его уже таким.

В начале она хотела, чтобы он хотя бы спал без маски, но довольно быстро отказалась от этой затеи.

И теперь, когда Какаши стягивал маску под подбородок — у Сакуры всегда слабели коленки и начинало сладко тянуть в низу живота.

Потому что это означало, что сейчас он ее поцелует…

У Сакуры до Какаши почти не было никакого опыта в этом. А когда они потом обсуждали это с девочками — и с Ино, и с красневшей до корней волос Темари — оказалось, что у тех все было по-другому.

Сай, как и Шикамару, оказывается, любил глубокие поцелуи.

Какаши целовал в основном губами, легко прихватывал губы, иногда трогал языком — и почти никогда не проникал внутрь. От таких поцелуев у Сакуры всегда начинала кружиться голова и все тело сладко ныло в какой-то истоме. А уж если Какаши вдруг все-таки касался ее языка, то сдержать стоны было почти невозможно.

Однажды она спросила, где он такому научился.

Какаши очень сильно удивился. И смутился.

— С тобой оно само так получается, — рассмеялся он, почесывая затылок. Сакура не очень-то ему поверила. И тогда, словно извиняясь, он принялся рассказывать. — У меня никогда не было отношений.

Они сидели в гостиной на том же диване. И Сакура, почувствовав его настроение, сама прижалась к нему, обняла обеими руками, спрятав лицо на груди, и он тоже ее обнял, прижался щекой к ее волосам.

— Я считал, что разлука неизбежна. Всегда кто-то умирает. Я боялся причинить кому-то боль. И не очень хотел испытать ее сам еще раз.

Сакура не поняла, когда они вдруг начали целоваться.

Какаши сидел на диване, а она устроилась сверху, упершись коленями по обе стороны от него. Было немного непривычно быть выше его, смотреть на его лицо сверху вниз. И она сама тянулась поцеловать тонкие твердые губы, помочь стянуть водолазку, проследить пальцами его шрамы. У ключицы — от того нападения Номуры, две глубокие полосы крест-накрест на груди — от Четвертой войны шиноби. На плече слева — от того нападения Пейна. Какаши подавался вперед от ее прикосновений, целовал в шею. Халат словно по собственной воле распахнулся под чуткими руками, и Сакура задохнулась, почувствовав легкие поцелую на ключицах, груди, сосках, она чувствовала, как сильно Какаши хочет ее, и сама помогла ему, направив прямо в себя.

Ей нравилось видеть, как Какаши удивленно-восхищенно смотрит на нее, на ее грудь, живот — она чувствовала себя красивой под его взглядом. Желанной. Нравилось двигаться самой, медленно, не чтобы подразнить Какаши, а просто так было приятнее — и он позволял ей все. Ласкал ее тело руками, целовал, до куда мог дотянуться.

Стонал.

И она тоже целовала его в шею, зная, как Какаши всегда терял от этого голову. И когда она зашлась глубоким стоном от удовольствия, чувствуя, как пульсируют, сжимаясь, мышцы внутри ее тела, и как дрожит от напряжения под ней Какаши, он вцепился в ее бедра и начал бешено вколачиваться в нее снизу.

Сакуре казалось, Какаши до этого всего несколько раз настолько забывался с ней в постели. Она постаралась расслабиться, чтобы ему было удобнее, дурея от тихих стонов, которыми сопровождалось почти каждое его движение. И, кончив, Какаши просто сжал ее в объятьях, прижимая к себе обеими руками, и она тоже целовала его: в зажмуренные совершенно мокрые глаза, в лоб, запустив обе руки в жесткие пепельные волосы, чувствуя, что он все еще в ней.

Воспоминания были настолько свежи в памяти, что сейчас Сакуре хватило всего нескольких движений, чтобы кончить. Оргазм пронесся по телу горячей волной, и девушка наконец почувствовала, как слипаются глаза.

Обняв длинную подушку, она уткнулась в нее лицом и улыбнулась, засыпая.

* * *</p>

Черно-красное ничто обступает её со всех сторон. Воздух вокруг густой, как желе, сковывающий движения, она на полу — или на земле — но от поверхности идёт тепло, и ей не холодно даже в тонкой ночной сорочке.

Пощёчина неожиданно обжигает щеку, вскрикнув, инстинктивно она накрывает горящую кожу ладонью — и ловит взгляд разноцветных глаз.

— Сука тупая, — цедит он сквозь зубы, нависает над ней, и ей так страшно, потому что здесь нет чакры, здесь нет времени.

Есть только они.