Глава 3. Двести (2/2)

В толпе зашептались.

— Что этот градский выебун знает о Тросте?! — продолжал Леви. Смелость и воодушевление всё усиливались, делая его голос твёрже, а настрой — решительнее. — Разве местные не лучше разберутся? Мы сами знаем, что нужно нашему городу. Но они даже не предложили место мэра одному из нас. Они не подумали о том, что мы имеем на это право. Просто сунули нам под нос своего кандидата, не оставив шанса на выбор. Это дохуищи несправедливо!

— Несправедливо, несправедливо, — зашуршала толпа, соглашаясь. Даже Моблит вынужден был кивнуть — как бы ни был он не согласен с тем, что стоит пробиваться, очерняя соперника, всё же, начал Аккерман вполне неплохо. Если, конечно, не обращать внимания на сквернословие, о котором следовало бы отдельно побеседовать с дворником ещё вчера.

— И нам не предложили сделать выбор самим, — мрачно нагнетал Леви. — Нас даже не спросили, почти отняли свободу решения. Но по закону мы имеем право выдвигать свои кандидатуры. Имеем право выбирать своего кандидата. Я пришёл предложить на этот пост себя — во имя справедливости и во имя протеста на столичный произвол.

Люди, идущие мимо, начинали останавливаться, прислушиваясь к речи. Это были уже не просто звонкие кричалки — это было что-то, касающееся именно их, их прав и свобод. И даже если о своём праве выбора люди никогда не задумывались — когда их ткнули носом в это отобранное право, всем вдруг стало обидно. Моблит не мог не восхититься.

— Вы спросите, хуй ли выдвинулся именно я? А хуй ли не я? — вещал Леви убеждённо. — Я — один из вас, постоянно нахожусь среди вас. Я знаю, что и где нужно улучшить. Знаю, когда следует засыпать колдобины на дорогах. Знаю, когда дети сломали карусель и надо приварить отломленную перекладину. Знаю, когда и каким уродом в подъезде разбито окно, и где лежат сменные рамы. Столичный хмырь понятия об этом не имеет. Я — имею полное. И готов заботиться об этом городе. Заботиться как человек, десять лет чистивший ваши улицы. Да, у меня нет особенного образования. Да, я не закончил элитный вуз. Но меня тоже не пальцем делали. Я знаю вас всех. Знаю вас и ваши нужды. И я готов бороться за них с градским упырём. Поэтому давайте так: вы помогаете мне, ставите за меня подписи — а я буду представлять ваши интересы у власти и делать всё, чтобы город стал оплотом чистоты и порядка.

— Давай! — басовито крикнул из толпы Хаген Диамант — рыжий здоровяк, держащий на плечах двух дочурок. Насколько Леви знал, этот тип наплодил аж шестерых детей и жил в маленькой бревенчатой избе на самом краю города, на подступах к лесу, да и вообще походил на дикаря. — Давай! Где подписать?

— У моих помощников, — сердце дворника забилось чаще от воодушевления, взмыло вверх, словно окрылённое. — И яму на вашей улице я прикажу заделать в первую очередь.

— Во! — Хаген, едва не уронив одну из дочек, показал оттопыренный большой палец. — Атас, а то там вечно лужища. Тачка не проходит.

— И велосипед — тем более! — поддакнула миссис Джин, каждый день катавшаяся на рынок продавать свежеснесённые яйца. — Задворками объезжаем! Видано ли? Если ты, молодой человек, засыплешь яму — дай и я подпишусь!

Леви, честно говоря, думал лишь о том, что в огромной яме скапливается вода, образуя огромную мерзкую лужу грязи. Грязь он ненавидел, потому и предложил засыпать яму. Но жителям это оказалось удобно и по другим причинам, и до Леви, наконец, дошло, что Моблит имел в виду. Мало кто беспокоился о чистоте города, всех вели свои шкурные интересы. И именно исполнения желаний следовало им пообещать. А уж штрафы можно ввести потом, когда всё будет мирно и спокойно.

— Я не только засыплю яму, — вдохновлённо произнёс Леви. — Я сделаю всё, чтобы жизнь в Тросте стала удобнее. Для каждого из вас.

Люди одобрительно зашептались.

— Например, построю площадки для выгула собак, — постановил Леви. Его раздражало, что псы гадили где ни попадя. На площадках это хотя бы находилось бы в одном месте.

— Уооо! — хором обрадовались братья-Гальярды, висящие на своём мастифе. — Челюсти будет ползать в трубе! Потом пошлём его на международную выставку! Уоооо!

— И детские площадки, — добавил Леви. Дети мусорили не менее, чем собаки, а то и более.

— А он хорош, — заметила госпожа Браус. Её любовь к усыновлению и удочерению не ведала границ. Они с мужем даже ездили в соседние города, разыскивая отказников, чтобы принять в свою большую и шумную семью. И все эти дети, конечно же, нуждались в месте, где можно выплеснуть свою буйную энергию. А на весь Трост двух хилых детских площадок возле школ явно не хватало. — Дайте-ка и я подпишусь.

— Ещё поставлю навес на площади для торговцев, — продолжил Леви. Его вера в себя крепла всё сильнее. Бабульки сидели на площади каждый день, торгуя по сезону то свежими ягодами, то овощами, то грибами, то соленьями. И Леви не волновало, что им на головы падает дождь — это был их выбор сидеть там с товаром — но под тем местом вечно была грязища от гнилой клубники или подтухших слив. Чем меньше продукты мокли и чем меньше лежали под лучами палящего солнца — тем меньше портились.

— Ой, как хорошо-то! Тенёчек будет! — обрадовались три старушки, стоявшие в стороне поодаль.

Толпе вроде бы всё нравилось, люди начали подходить к Изабель и ставить имена и закорючки подписей в бланке, потихоньку подтягивались новые слушатели, но тут из толпы вышла мисс Фостер. Это была местная скандалистка, молодая и стервозная. В юном возрасте она свинтила в столицу за лучшей жизнью, там залетела в первую же неделю, во вторую — была брошена, пометалась, не нашла, за что зацепиться и вернулась в родной клоповник, только вот амбиций не растеряла и смотрела на всех высокомерно, словно была не иначе как дочерью президента. И сынок у неё рос такой же.

— Фи! — возмутилась она, глядя на Леви важно и надменно. — Что за нездоровое стремление к власти у низшего сословия? Лишь бы выпендриться. Жить спокойно не умеете, да? Надо выделаться? Ты такой жалкий, помоечник, что про тебя иначе никто никогда и не узнает. Но я лично ни за что не стала бы голосовать за уродца, целый день копающегося в дерьме. Нам из города прислали умного человека, образованного, знающего своё дело. Вот его я и буду слушать. А не навозного червя.

В повисшей тишине Фарлан даже присвистнул. Те, кто знали Леви, застыли в предчувствии грядущего убийства. Аккерман стиснул зубы, на виске запульсировала венка, свидетельствующая о том, что он в ярости, но больше ничто не говорило о том, что он взбешён: поза осталась столь же расслабленной, а выражение лица — столь же каменным.

— Это мне сейчас вякнула шаболда, которая кидает использованные прокладки из окна? — равнодушно вопросил он.

Фарлан присвистнул ещё громче и выразительнее.

Мисс Форстер отшатнулась, багровея от гнева.

— Да! — недовольно крикнула Изабель в поддержку друга. — Братик Леви делает наш город чище каждый день! А ты, тётя, его только засоряешь!

— Особенно своим присутствием! — важно поддакнула миссис Браус. — Только бы скандалить! В поликлинике без очереди лезешь, на почте без очереди…

— И сынок твой похабщину на заборах рисует! — подхватила миссис Кирштайн. — Не то что мой Жанчик!

— Фи! — негодуя, мисс Форстер задрала нос. — Нездоровое желание выдвинуть помоечника во власть! Ничего у вас не выйдет! Вот пойду и пожалуюсь настоящему мэру!

— Иди, иди, не забудь ноги раздвинуть! Шалава! — плюнула ей вслед старая Бозардиха.

Все старушки Троста свято были уверены, что, залетев без брака, женщина автоматически становится проституткой и только и думает, как бы увести чужого мужчину. Это сильно портило репутацию мисс Форстер, но ничуть не убавляло её спеси, гонора и веры в собственную правоту — всегда и во всём. Вот и теперь она хмыкнула и удалилась со столь важным видом, словно была не иначе как богиней Имир, сошедшей с иконы и смотрящей на крошечных смертных у своих ног.

Поддержка, которую ему оказали, и изгнание мутящей воду мымры произвели на Леви удивительно вдохновляющий эффект. Да и люди всё подтягивались, интересуясь, что за толпа, и что происходит в её центре. Но Леви уже достаточно поверил в себя, чтобы не струхнуть от объёмов получаемого внимания. Поэтому он расправил плечи, сдул чёлку со лба и продолжил говорить. Обещал то, что приходило в голову, и то, что считал необходимым. И людям это нравилось. Например, установление автобусной остановки, чтобы было где ждать маленький басик, идущий два раза в сутки до районного центра, где можно пересесть на поезд до столицы. Или перенос маршрута, которым гнали коров с пастбища, на задворки. Леви не любил, когда смачные лепёшки коровяка оставались на улицах, даже если эти улицы находились не в его ведении. А вот хозяйкам оказалось даже удобнее — во-первых, хлевушки находились в основном во дворах, а во-вторых, навоз на задней тропке никто не растаптывал, и его можно было собрать для удобрения.

Моблит, осмелев, напомнил о намерении Леви заменить прохудившиеся крыши старых домиков на металлочерепицу. Фарлан напомнил об обещании открыть парикмахерскую. Изабель предложила организовать сезонные фестивали. Люди тоже приободрились, начали предлагать разное. Леви только и успевал одобрять инициативы или говорить, что «подумает над этим». Тростчан это устраивало, и бо́льшая часть слушателей подходила, чтобы оставить подписи. Смит был для них фигурой недостижимой, высказать ему свои пожелания казалось невозможным. А вот местный дворник, хоть и угрюмый с виду — был более чем досягаем и даже готов выслушать. И обещания давал убедительно, словно и сам верил в то, что говорил. К тому же, если бы дворник не сдержал обещание — жители всегда могли пожаловаться на него Закклаю. А вот на столичного мэра пожаловаться не так-то легко. Кто его знает — вдруг взяткой отделается, а клеветника посадит? В общем, доверие к незнакомцу из высших слоёв было куда ниже, чем ко «своему» кандидату.

Выступление затянулось. На площадь подтягивались всё новые и новые люди, список подписей становился длиннее и длиннее. Фарлан заканчивал свою страницу, у Изабель уже началась вторая. Периодически к Леви подходили тростчане, чтобы поговорить, задать тот или иной вопрос, и он старался ответить каждому, памятуя о том, что должен произвести положительное впечатление. Адреналин кипел в крови, и Леви то и дело сжимал дрожащие от прилива энергии пальцы в кулаки — успех бодрил, казалось, что победа уже в кармане. Он даже не заметил, как прошёл день. И ни разу не вспомнил, что едва ли позавтракал как следует — лихорадочное возбуждение при виде новых строк с подписями отбивало аппетит, а слушатели заставляли забыть даже о неподметённой улице — впрочем, воскресенье в Тросте было выходным днём даже для дворников.

И лишь когда солнце опустилось за дома, а небо начало угасать, зажигая первые алмазы звёзд, Леви почувствовал, насколько сильно он устал. Слушатели сменялись, кто-то приходил, кто-то уходил, а он простоял на этой чёртовой бочке почти десять часов, и теперь готов был свалиться на старую брусчатку и вырубиться прямо здесь, в пыли.

— Ладно, хватит на сегодня, — сухо обратился он к тем немногим, кто ещё окружал их. — Всем спасибо за внимание.

Тростчане и сами понимали, что уже пора бы домой, и послушно расступились. Спрыгнув с бочонка, Леви оперся о него и обмяк, переводя дыхание. День вымотал его, утренняя бодрость угасла, бойкое желание заткнуть Смита за пояс вмиг сменилось бескрайним утомлением. То, что он на столь долгий срок выпал из привычного состояния сонного безразличия, оказалось сложно и непривычно. Леви на мгновение прикрыл глаза, пытаясь совладать с нечаянным головокружением.

— Живой? — спросил Фарлан, подходя.

— Не уверен, — разлепляя глаза, хрипло откликнулся Леви. Он за всю свою жизнь столько не говорил, сколько сегодня. — Ну что? Сколько подписей набрали?

— Много! — жизнерадостно воскликнула Изабель, взмахнув исписанными листами.

— Тц. Поточнее.

— Много тыщ! — заявила Иззи, крутанувшись на одной ножке вокруг своей оси. — Тыщ-тыдыщ!

— Дай, — Фарлан отнял у подруги бумаги, пересчитывая. — На странице двадцать пять подписей. У нас семь полных страниц и две начатых, но несколько подписей вычеркнуты, а пара человек написала свои фамилии слишком крупно и на пару строк… Надо считать.

— Пойдёмте ко мне, — предложил Моблит. Он отлучался на ужин, но после снова вернулся, увлечённый общим делом. — Бабуля пирогов напекла. Вы поедите, а я в это время посчитаю подписи.

— Нет, мне надо знать. И я не голоден, — безапелляционно возразил Леви, но прозвучало его заявление почти капризно, а потом ещё и живот заурчал. — Тц.

— Пойдёмте, — повторил Моблит добродушно. — Ужин правда вкусный.

* * *

В доме стариков-Бёрнеров оказалось по-деревенски уютно: плетёные половики, старая добротная мебель, высокая герань на подоконниках. Бабуля обрадовалась, что внучок привёл друзей, и сразу же усадила гостей за стол. Достала соленья, маринады, положила всем отварной рыбы с картофельным пюре, налила чаю, включила телевикторину — в общем, постаралась создать ребятам максимальный комфорт. Фарлан первым делом наложил себе гору квашеной капусты, заявив, что сто лет её не ел. Изабель тоже заинтересовалась и принялась из этой капусты выбирать крупные хрусткие клюквины. Леви подозрительно принюхивался к чаю — тот был из пакетика и, кажется, состоял только из ароматизатора и красителя, поскольку уже почернел и превратился в непроглядный мрак.

Моблит же уселся на продавленный диванчик, покрытый пёстрым пледом, обложился бумагами и принялся пересчитывать подписи.

Леви пытался жевать, но то и дело оглядывался — проверить, как идут дела. Волнение нарастало с каждой секундой, и еда почти не шла в горло. Постепенно эта тревога передалась и Фарлану с Изабель, и они тоже уставились на Бёрнера, ожидая судьбоносного приговора.

Наконец, он отложил бумаги и поднял взгляд. Сглотнул.

— Ну? — Леви изо всех сил старался выглядеть расслабленным, но это плохо выходило.

— Д… Двенадцати не хватает, — пролепетал Моблит уныло и отвёл глаза.

У Леви всё рухнуло внутри. Обвалилось, и даже вилка выпала из пальцев от нахлынувшего разочарования. Разочарования в себе, в людях, в справедливости целого мира.

— Как не хватает, якорь мне в глаз?! — возмутилась Изабель, вскочив со стола. — Должны быть лишние!!! Столько людей подписывалось! А ну дай сюда листочек, Мобушек, я пойду и подпишу у первых встречных!

— Для начала давайте подпишем у бабули с дедулей, — предложил Фарлан, оглядываясь на стариков, блаженно смотревших телеигру. — Они точно не приходили. Кто ещё? Мои подписали…

— Моя семья тоже подписала, — кивнула Изабель. — Ой! А давайте и мы тоже подпишемся! Это уже добавится пять человек!

— Мы предвзяты, — сказал Моблит, протягивая ей листок. — С другой стороны, Закклай может и не знать об этом… Я так понял, это скорее пари, чем юридическая формальность… Постой-ка.

— А? — Изабель взмахнула бумагой.

— Там что, и с обратной стороны подписи? — Моблит даже пригнулся.

— Конечно! — Изабель гордо продемонстрировала вторую сторону листа. — На первой все не уместились. Тут без разметки, конечно, но подпись есть подпись. А ты их что, не считал?

Моблит перевернул ещё пару страниц на своих коленях и просиял, расцветая по-мальчишески счастливой улыбкой, словно ребёнок, нашедший подарок под рождественской ёлкой.

И Леви почувствовал, что его отпустило.

— Значит, больше двухсот? — неровным голосом спросил он, почти боясь поверить в успех.

— Больше! — закивал Моблит. — Определённо! Может, даже триста! Вы справились!

Леви схватил бокал с чёрным, как ночь, чаем, и влил в горло одним глотком. Обжёгся неестественной горечью — на чай напиток мало походил — и ощутил удивительное умиротворение и прилив новых сил.

— Нет, — сипло возразил он. — МЫ справились. И мы ещё покажем этому блондинчику.

Теперь он был ничуть не ниже этого чёртова Эрвина Смита. Теперь они были наравне: оба законные кандидаты. И отныне тот не имел права смотреть свысока и умничать, словно он царь и бог. И ужасно хотелось снова показать ему оттопыренный средний палец, прямо под нос ему сунуть — выкуси, я не хуже тебя, я тоже на что-то способен.

Ложась спать в тот вечер, намытый, в свежей пижаме и в чистую кроватку, Леви был безмерно доволен собой и бесконечно благодарен людям, которые ему помогли. «Всех троих сделаю заммэрами», — думал он, уютно зарываясь носом в подушку. А черёмуха за окнами пахла упоительно, и соловьиные трели были слышны над всем городком.