Глава 7. Об украденной прогулке (1/2)

Давно остыла постель в скромной комнатушке на верхнем этаже отеля «Гёте». Снявший её на две ночи господин ушёл ещё до полудня, не оставив в комнате ни одной личной вещи – ему нечего было оставить. Из тихого уединения в жёлтых стенах господин убежал в суету городского дня. И потому не столкнулся с военными офицерами Снежной, обосновавшимися этажом ниже и взявшими за привычку выплывать из своих квартир ближе к обеду, если, конечно, долг не требовал иного. По тому, как шумели они минувшей ночью, резонно предположить – этим днём от них ничего не требовалось. И это обстоятельство – большая удача.

Снег старательно выстилал белые ковры на городских улицах всю ночь, и те так и не растаяли наутро. Они скрипели под ногами, почти как старый паркет, а кое-где сменялись наледью, почти как стекло прозрачной. И даже не по-зимнему яркое солнце ничего не могло с этим поделать, потому старательно исполняло то единственное, что оставалось – заставляло улицы ослепительно мерцать. Но с каждым шагом на белоснежном полотне оставался уродливый след, лишённый блеска. Центральные улицы целиком состояли из таких, торговая площадь – тёмный круг среди заснеженных крыш и таких же переулков, лучами расползавшихся от неё.

Кэйа спускается по бесконечным лестницам к торговой площади не спеша, останавливается на ступеньках, оглядывает с этой непримечательной высоты Мондштадт, точно в самом деле был любопытным до местного быта путешественником. А быт этот – суета. Не в пример меньшая, чем на празднике Ветряных цветов, но истинно городская, столичная, какой не бывает в рыбацких деревеньках и крестьянских общинах, где мужики и бабы с рассвета до заката горбатятся в поле. Кэйа замечает поднимающихся к площади рыцарей, внимательно следит за ними, пока их высокие фигуры в доспехах не скрываются меж домов. И вот тогда сам идёт дальше – лишние встречи с представителями закона ни к чему; а будь иначе – отправился бы прямиком к солдатам Снежной. Старательно гонит из головы навязчивую мысль – о том, какая великолепная крысоловка могла бы выйти из «Доли ангелов», – окончательно прощается с ней, когда с торговой площади, отбившись от навязчивых лавочников, сворачивает на очередную лестницу (в сущности «лесенку», если сравнивать с прочими). Дальше сворачивает на северо-восток. И виден наконец полупустой бокал вина и два белых ангелочка по обеим сторонам от него – вывеска самого пристойного заведения в городе.

Кэйа толкает плечом тяжёлую дверь, поддающуюся с большой неохотой. Он заходит в таверну под недовольный скрип петель, который никто кроме него не в силах расслышать. Внутренности словно всё ещё скованы морозом, но кожу ощутимо щиплет теплом. Владелец, без сомнения, не скупится на дрова, потому так явственно ощущается контраст с холодной улицей и так хочется скинуть с плеч плащ из овечьей шерсти. Блуждающим от стола к столу взглядом Кэйа никак не может выцепить того, кого ради явился. В зале пестрит пьяницами разного порядка: простые работяги, едва способные расплатиться за самые дешёвые напитки, прилично одетые господа, наверняка владеющие сколько-нибудь прибыльным делом, старики, играющие в карты и вместе с каждым ходом бросающие друг другу оскорбления – но нигде не видно рыжей головы, отчаянно вперившейся в книгу. Кэйа снимает плащ и, повесив его на сгибе локтя, принимает решение заглянуть наверх. Проходя мимо играющих, он как бы невзначай подсовывает пальцы правой руки под край левого рукава. Один из игроков этот жест замечает и мрачнеет лицом, верно считав намёк на собственное жульничество.

Взбираясь по винтовой лестнице, Кэйа усмехается невольно, отчётливо представляя и каждой костью чувствуя, каково вусмерть пьяному телу лететь с неё, собирая хребтом ушибы на каждой ступени. Тут же в голове возникает и другая картина, отличающаяся от прежней, как от моря – небо. Кэйа явственно представляет молодого Рагнвиндра, в светлых одеждах, с растрепавшимися кудрями, тащащего не соображающего пьяницу на собственном плече до самой двери. Но ничего не видит дальше, не может вообразить, чтоб тот грубо вышвырнул перепившего из таверны, сбрасывая с себя одним рывком на землю. За пределами океана мысли, то есть в мире реальном, Рагнвиндра не оказывается, это обстоятельство удручает сильнее, чем неразрешимость загадки с бесчувственным телом. Кэйа почти разочарован. Он подходит к перилам, ограждающим площадку второго этажа, кидает взгляд вниз, почти поверив, что был недостаточно внимателен. Ничего. Всё те же пьяницы, но кажущиеся чуть меньше в размерах.

Тогда Кэйа присаживается за ближайший свободный столик, бережно уложив плащ на спинку стула, а шляпу кинув прямо на стол. Поправляя рукава, вдыхает запах алкоголя и дерева, размышляет нервно, чем бы скоротать свой день, и не теряет надежды встретиться с молодым господином – потому лишь и остаётся в «Доле ангелов». Благопристойному мондштадтцу наверняка есть чем занять себя воскресным полуднем, быть может, он стоит на коленях в соборе, молясь Барбатосу или лишаясь тайком своей благопристойности. Дилюк писал, что по воскресеньям бывает в таверне отца, но не обещал ведь безвылазно сидеть весь день, и уж тем более речь не шла о какой-нибудь конкретной дате. Всё, что теперь имеется, – два действия на выбор: остаться или уйти.

Когда подходит официантка, одетая без намёка на откровенность, Кэйа не смотрит на неё – он играет в гляделки с оленьей головой не стене, будто взаправду ждёт, когда набитая соломой башка сдастся, – просит принести «что-то на своё усмотрение», избавляя себя от необходимости выбора, принимая всецело, что сегодня он щедр на кошелёк.

Вот и выходит, Кэйе компания – вино среднего ценника, чужие разговорчики разной степени похабности, свечи люстры да упёртое чучело. Положение дел сложно обозвать «неприятным».

***</p>

По прошествии времени (часа ли, двух ли часов) Кэйа потерял всякий интерес к открывающейся двери и с не в пример большим любопытством наблюдал, как в углу двое мужчин в обществе настырной женщины средних лет бросают дартс (меткостью ни один не отличался). И потому пропускает появление на пороге того, кого ждал. Не видит, как господин, заходя в помещение, смахивает снег с плеча, подходит к стойке, как оборачивается через плечо, стоит работнику что-то быстро шепнуть.

Кэйа не замечает появления Дилюка Рагнвиндра в таверне, но замечает парой минут позже движение рядом, поворачивается всем корпусом и цепляется взглядом сперва за оленью голову и лишь затем за человека прямо перед собой. За тёплый плащ, тёмного красно-коричневого оттенка, за шпагу на поясе, за влажные – спасибо вновь кружащим в потоках ветра снежинкам – рыжие волны, собранные лентой.

— Рад снова видеть Вас, — улыбается Дилюк. Он только-только с мороза, его лицо, холодом покусанное, всё розовое-розовое – зима оставила, как дешëвая размалëванная шлюха, след помады и на носу, и на скулах.

— А уж как я рад, господин. Присаживайтесь, последим за игрой, — Кэйа разворачивается на стуле, снова принимая то же положение, в котором застали его. Ногу на ногу закидывает, так чтоб лодыжка на колене, руку – на спинку стула.

Дилюк предложение принимает, садится рядом, да только глядит всё на Кэйю, точно выискивает что-то в линии профиля. Капитан это пристальное внимание кожей чувствует, но не оборачивается, хоть под столом нервно сжимает кулак. Его спасает, однако, интересная сцена, развернувшаяся в углу. На чём свет стоит бранившая своих спутников дама отнимает у одного из них дротик, не в силах терпеть больше неумелое с ним обращение. Она гонит неумёх подальше, а сама прицеливается тщательно. И бросает твёрдой рукою, точно зная – попадёт. Остриё вонзается в мишень, в самый центр. «В яблочко!» – восклицает женщина, довольная собой, и посылает грубым словом принести ей снаряд обратно, голос у неё властный, хоть и похож на расстроенную лиру. Аккомпанементом звучат медленные хлопки, иронично и издевательски.

— Какое счастье, хоть кто-то умеет играть, — объясняется Кэйа. — Моё почтение! —добавляет, салютуя бутылкой.

В ответ ему – уверенная усмешка, эта женщина знает, чего стоит, к тому же понимает – издёвка адресована отнюдь не ей. Так оно и есть, её броском Кэйа восхищён искренне, такую меткость отмечал он раньше только у Розарии – та питала особенную любовь ко всевозможным ножам, владела ими так, как сам Кэйа так и не выучился, он вообще пользовался ими только от безысходности, предпочитая что-то с чем можно держаться подальше и смотреться эффектно (хотя Розария с кинжалом в руках всегда смотрелась более чем «эффектно» и так метала ножи, что страшно становилось). Что ж, у Кэйи много других достоинств.

Между компанией и Дилюком происходит обмен приветствиями; сперва мужчины кивают ему, после, присмотревшись повнимательнее, и женщина, а уже затем сам Дилюк отвечает тем же. Кэйа оборачивается к нему с немым вопросом, по колену пальцами постукивая.

— Сослуживцы, — негромко поясняет Дилюк.

— Вот как, — хмыкает Кэйа. — А Вы, господин, к слову, такой же ужасный игрок?

— Полагаю, всё же неплохой. Но я больше люблю шахматы. Отчего спрашиваете, господин Кэйа? Вы желаете сыграть?

— Нет, что Вы, я больше по картам. Однако если Вам интересно, господин Дилюк, чего я желаю, то мне хотелось бы прогуляться с Вами. — И подметив неуверенность в лице напротив, Кэйа добавляет спешно: — Вы в конце концов давно мне обещались, господин.

Хвост качнулся, а мокрая чёлка, липнущая ко лбу, двигаться отказалась, когда Дилюк тряхнул легонько головой, что-то внутри себя обдумывая. Он улыбнулся – то самое учтивое движение губ, страшно время от времени раздражавшее Кэйю – и выдал сомнительно похожее на согласие нечто:

— Я с удовольствием прогулялся бы с Вами до соборной площади, оттуда открывается прекрасный вид на город. Но, господин Кэйа, Ваша бутылка ещё не опустела. Не боитесь, что выбранный сорт вина обратится в лёд при такой погоде? Может, желаете сперва допить?

Господин Кэйа, почти поставленный такими шутками в тупик – прежде всего невозможностью в полной мере оценить шутка ли (когда он был в Снежной, с ним случалось, что слабые напитки замерзали под воздействием морозов, какие и не каждый человек способен перенести; как обстояли дела с винами от «Рассвета», ему знать решительно неоткуда; и только внутренний голос отчаянно кричал, что над ним откровенно издеваются), вместо первого пришедшего в голову «Вот паршивец!», которое следовало произносить с преувеличенно восторженной интонацией, ответил:

— Нет, господин, ведь Вы, если память не подводит, обещали угостить меня – Вы писали об этом. Потому, полагаю, не опустевшая бутылка – потеря для Вашего кошелька, отнюдь не моего, а если так – то мне почти не о чем жалеть.

Дилюк снова качнул головой, его губы, начавшие благодаря теплому климату таверны приобретать наконец свойственный нежно-розовый оттенок, переменили своё положение – молодой господин всё ещё улыбался, но несколько по-другому, изгиб рта его не оставил в себе и намёка на учтивость, напоминая скорее удовлетворение от условно или вполне конкретно брошенного вызова. Отвечать, однако, не спешил – растерялся ли, дал ли себе паузу для достойного ответа, или чего ещë выжидал.

— Но Вы не сочтите, что я вымогаю деньги, — вклинялся в чужое молчание Кэйа, — мне, в сущности, ничего от Вас не нужно, я цепляюсь за Ваши же слова из чистого любопытства – Вы занятный человек. Единственное, чего я взаправду требую, господин Дилюк, оказать мне услугу, и прогуляться со мной. — Кэйа мягкими, обтекаемыми интонациями сглаживал углы, точно тоненькой кружевной скатертью прикрывал всё, что могло показаться излишне дерзким.

Дилюк согласился, но развернуть длинную речь ему не дали, ведь обворожительный путешественник тянет одеяло на себя постоянно, и жестом, и словом. Кэйа встаёт с места, накидывает быстрым движением плащ; прежде чем забрать любимую шляпу с пером, хватает свою недопитую бутылку и трясёт ею над столом, крепко держа за горлышко.

— А это я всё ж таки прихвачу с собою, — говорит он в один ритм с плеском винных внутренностей сосуда из тёмного стекла.

— Простите мою бестактность, но, исходя из вашего желания закончить бутылку во время прогулки, я спрошу – отвечать Вы, впрочем, не обязаны, я понимаю это – господин Кэйа, вина составляют Вам компанию, когда Вы пишите письма?

— Вы правы, господин Дилюк. Во мне так сразу пробуждается поэтический дар.

Кэйа смеётся, с тревогой вспоминая, что дела обстоят несколько иначе: ему не понадобилось ни вина, ни рома (разве что самую малость), когда он сел за перо. И пока шляпа смуглой рукою опускается на тёмную макушку, Дилюк не спеша встаёт. Поправляя одежды, он вежливо предлагает Кэйе идти первым. Так и спускаются: Кэйа держится впереди, Дилюк сразу за ним, не желая делить на двоих одну, недостаточно для того широкую, ступеньку – единственный серьёзный архитектурный недостаток «Доли ангелов».

***</p>

Находится на улице в сильный снегопад едва ли приятнее, чем в дождь, однако некоторые девицы из семей с хорошим достатком (например, губернаторские дочки), тайком по ночам читавшие любовные романы, которые недавно начали заполнять полки фонтейнских книжных лавок, вскрикнули бы непременно «Ах, это так романтично!», положив пухлопалую ручку на сердце. Дилюк не был похож на избалованную девчонку, сплетничающую со служанкой о вычитанных непристойностях, но, пока пробирались, всем каблуком проваливаясь в наметённые сугробы, по улице, процитировал пару строк из такого романа. Кэйе они были хорошо знакомы, он и сам читал эту книжонку, выкраденную им у одной девицы, губернаторской, предположим, дочери – кто ж виноват, что спрятанный под подушками роман привлёк больше, чем корсетом стянутая грудь – во время их тайного свидания, пока богатая прелестница вела с пиратом свою бесстыдную игру, прячась за ширму и хихикая. Стоит ли говорить, что, когда обнажённое тело вышло на суд мужского взгляда, человека, назвавшегося Айей Кэльберихом, и след простыл? Капитан не сдержал улыбки, причины которой, однако, таились отнюдь не в воспоминании, а в некотором душевном удовольствии – Кэйа целую вечность не слышал чего-нибудь занятнее поговорок, матросской ругани, похабных песенок или, что хуже всего, выдержек из священных писаний. И всё же выглядел он так, будто насмехается. Дилюка это не смутило ни капли, молодой господин, быть может, иной реакции и не ждал. Или не желал принимать её за оскорбление, хоть и мог бы – пожалуй, даже должен был.

От «Доли ангелов» до собора возможно добраться разными – не особенно отличающимися и постоянно пересекающимися – путями. Кэйа настоял пройти через торговую площадь, на что требовалось больше времени, нежели через лестницу у боковых ворот, но не настолько, чтобы заставить Дилюка отказать – да и как тут возразишь, если их променаду спешка ни к чему.

Кэйа не доставал рук, не закованных в перчатки, из-под плаща, и даже так те несколько колец, которые Кэйа имел удовольствие носить почти постоянно, покусывали холодком пальцы, напоминая, каким удачным оказалось принятое в последний момент решение оставить вино. Пока молодой господин отошёл поговорить с верным работником (Чарльзом, кажется, так того и звали), бутылочка была отдана старикам-картёжникам, с добрым советом не налегать тем, кто хочет удачно весь стол оставить с носом. А вот Дилюк, наверняка скорее соблюдая правила высшего мондштадтского общества, перчатки носил. Но те, впрочем, были не теплее улыбки, отличающийся от счастливых, беззубых матросских улыбок, на побледневших от холода губах и, разумеется, волос, на костёр похожих. Снежинки, казалось, должны в нём погибнуть, растаять, ан нет – ложатся на макушку, путаются в прядях. Мёрз ли при всём этом Дилюк – для Кэйи загадка, ведь ни одним нелепым движением молодой господин не показал этого.