Глава 6. Новая неожиданность (2/2)
На том неприятное знакомство окончилось. Пираты продолжили свой путь к кораблю. И уже в каких-то нескольких метрах от «Ледникового вальса» старпом позволил себе небольшую дерзость.
— Знатно ж наш капитан сегодня потратился.
— Растратил дарованную нам стариной Лоуренсом надбавку, — усмехнулся Кэйа.
***</p>
Капитан наконец дорвался до долгожданного уединения в своей каюте уже после захода солнца. Он позволил себе зажечь свечей больше обычного, потакая желанию получше осветить стол. По деревянной поверхности разбегались тени, двоились, дрожали – перенимали нехитрое это движение от пламени. Та же мелкая дрожь охватила и руки капитана, пока он искал завалявшийся в ящике нож для писем – одна из тех симпатичных вещей, без которой Кэйа мог бы, пожалуй, и обойтись, но всё равно имел. А когда нашёл, вспомнил о данном себе обещании распить бутылку одуванчикового вина. Вставая из-за стола, капитан, не страдавший обычно от провалов в памяти, судорожно вспоминал, где же хранится подарок. Он прошёлся кругом по каюте, свыкаясь с мыслью, что ему снова придётся что-то искать.
И он отыскал. Вопреки всему отыскал. На полке за книгами. Как дошёл до идеи хранить бутылку именно там – ни за что не припомнит, как и не припомнит теперь в каком порядке стояла разбросанная им литература. Признаться, Кэйа уже был чуточку пьян. От заходил-таки в местную таверну. Подавали там, к слову, взаправду отвратительное пойло, но с недавних пор заимели и самый дешёвый из всех, какие изготавливала винокурня «Рассвет», сорт вина. Уж не выходит ли таким образом, что Кэйа невольно подарил новых партнёров семейному делу Рагнвиндров?
Откупорив бутылку, Кэйа плюхнулся в кресло. Он сделал приличный глоток, прежде чем принялся вскрывать конверт. Лезвие, заточенное острее нужного, скользило по самому краю, легко и точно. Капитан достал сложенный в несколько раз лист, развернул, глотнул ещё вина и только потом стал читать. По тому, как прилипали друг к другу буквы, складывалось впечатление, что писал молодой господин в спешке – а впрочем, это могло быть и особенностью почерка. Однако стоит отдать должное, каждое слово оставалось понятным, взгляд свободно скользил по буквам от одной к другой, письмо не приходилось разбирать – его возможно было спокойно читать. В определённом смысле это очаровывало.
Дилюк начал с признания, что письмо стало для него «приятной неожиданностью» – Кэйа мог на это лишь усмехнуться, ведь и сам держал в руках такую же неожиданность. Видят Боги, он не надеялся на ответ, а если и имел неосторожность указать на обратное – так то красивый словесный оборот, хитростью проникшей в измученную голову. А Дилюк приглашал посетить Мондштадт ещё раз, более того – он предлагал встречу, любезно разъяснил, где и когда его можно будет найти, если господин Кэйа, конечно, изволит. Молодой господин даже «взял на себя смелость представить», что тот уже согласен и непременно явится. Где-то между началом и концом, словно иронически подражая написанному Кэйей, затерялся не особенно интересный очерк о погоде, приправленный нарочито серьёзными размышлениями о том, что приближающаяся зима обещает быть холодной.
Но самой занимательной деталью была подпись, выведенная с особенным усердием:
«Ваш друг, готовый угостить достойным напитком,</p>
Дилюк Рагнвиндр».</p>
Капитан шумно выдохнул, потом усмехнулся, воскресив в памяти уродливую формулировку «друг мой», которую использовал, и ещё раз приложился к бутылке. А когда отнял горлышко от сухих губ, с уголка медленно стекала капелька «хорошего напитка». Кэйа вытер её рукавом. Затем он снова перечитал письмо, припоминая с тем вместе вечер в «Доле ангелов». Они пили тогда то же вино. Засмотревшись на свечи – на танец огня, на тени, ему вторящие, на плавящийся воск, стекающий вниз по недолговечному свечному телу, – Кэйа стал тихонечко напевать себе под нос, пока пальцы бессмысленно водили по строкам, как будто надеялись найти скрытое послание. Но его не было.
Не прекращая нелепого мычания, капитан К. Альберих, отнюдь не горевший желанием вновь видеться с деловым партнёром, взял в руки перо и при заглядывающей в каюту свидетельнице луне сочинил для Шуберта Лоуренса короткую записку с требованием о встрече – было одно обстоятельство, никак не дававшее покоя. Кэйа не особенно надеялся, что очередное посещение дома Лоуренсов окажется полезным, но игра, которую он вёл требовала попытаться.
Капитан пробежался по тексту глазами и остался в достаточной степени доволен. Он растёр запястье, как делал обычно скорее от напряжения нервного, чем физического, и, откинувшись в кресле, решил, что пора бы этому длинному дню заканчиваться. А ещё, огладив собственный подбородок, решил, что перед прибытием в Мондштадт непременно стоит побриться. Архонты, он скорее застрелится, чем позволит на лице появиться чему-то похожему на козлиную бородку Лоуренса.
***</p>
В Мондштадте шёл снег. Сыпался с неба крупными хлопьями, падал на мостовую и не таял. Холодная декабрьская ночь скрывала капитана, крадущегося по переулкам. Он пригибался, стараясь не впутаться в развешенное хозяйками бельё, проходил мимо кабаков, из окон которых всё ещё пробивался свет, и слышал пьяный гомон.
Неприметная дверь. Условленный стук, Кэйю встречает всё та же старуха в чепце. Всё в ней вроде как и раньше, но подсвеченное одинокой свечой лицо кажется ещё старше, и отражающееся в глазах пламя особенно подчёркивает недовольство в обращённом на гостя взгляде. Старуха зовёт за собой, ворчит по дороге, чего раньше за ней не водилось.
Когда капитан Альберих заходит в кабинет, Лоуренс выглядит так, будто съел лимон, его перекошенные, плотно сжатые губы не произносят приветствий. Они размыкаются, лишь когда капитан подходит и нагло опирается руками на стол.
— Какая дерзость явиться ко мне без приглашения.
— Дерзость, господин, – явиться без предупреждения.
Шуберт нахмурился, челюсть его выдвинулась вперёд. Он стучит по столу пальцами, а когда Кэйа, засмотревшись на кольцо, невольно повторяет это движение, громко говорит:
— Во имя Барбатося, сядьте! И объясните уже, что Вам от меня понадобилось!
Кэйа слушается, присаживается на софу, снимает шляпу и кладёт рядом.
— В записке мною ясно указано, что я имею некоторые вопросы к Вам, господин. — Он делает паузу и внимательно вглядывается в Лоуренса. — Вы можете счесть, что не моё это дело, но насколько я помню, наше соглашение не предполагает секретов, — продолжает капитан, — всё, что известно мне, должно быть известно Вам. То же и наоборот: знаете Вы – знаю и я. Так будьте добры ответить. Как Вы решили проблему с орденом? Вы подкупили городскую стражу? Или Вы, может, имеете среди рыцарей своего человека?
Шуберт вскинул руку, словно призывал господина Альбериха умолкнуть. А тот уже сказал всё, что хотел. Тогда на лице Лоуренса появилась властная улыбка. Аристократ поправил пенсне и заявил важно:
— Вам такими вопросами задаваться ни к чему.
Кэйа хочет усмехнуться или закатить глаза, но ничего из этого не делает. На что он надеялся?
— Нет, господин, это Вам ни к чему скрывать от меня детали нашего общего дела. Я исправно исправляю свою часть договорённости, так ещё и за смешные деньги. К чему тайны, господин?
Лоуренс злился и упирался, доказывал, что отвечать не обязан, не стесняясь в выражениях. В его речах Кэйа оказался и грязным пиратом, и грешником, и мерзким необразованным простолюдином. В конце концов капитан устал настаивать.
Ярое сопротивление Лоуренса являлось тем редким случаем, когда отсутствие результата тоже есть результат. Ведь Шуберт так упорно умалчивал о службе племянницы в Ордо Фавониус. Капитан уходил под симфонию из проклятий, но в некоторой степени довольным. Последнее, что сказал он Лоуренсу, смиренное «Будь по-вашему. Доброй ночи, господин».
Снег падал и падал, обещая к утру покрыть собою всё. Кэйа закутался в плащ посильнее и поёжился от мысли, что в комнате отеля «Гёте» теплее не будет. Мелькнувшее у городской стены движение заставило остановиться. Кэйа попытался вглядеться в темноту – ничего. Съедаемый беспокойством, он поплёлся дальше, прислушиваясь ко всему вокруг.