Глава 5. Душевное неспокойствие и долгая мука (2/2)

***</p>

Торговые корабли в южных морях, в омывавшем Ли Юэ Облачном море уж точно, редко решают дать бой напавшим пиратам, поскольку знают – так команду оставят в живых, оставят и некоторую часть припасов и, быть может, не станут забирать весь груз. И дело было далеко не в благородстве пиратов южных морей, вернее сказать, дело было в благородстве одной конкретной пиратки, которую называли хозяйкой южных морей. Кровавые бойни случались обычно в морях омывающих Инадзуму, не менее жестоко действовали пираты севера, в красный окрашивались и воды, омывающие Сумеру с запада, акватории Натлана и Фонтейна – смерть правила везде, куда не дотягивалась тяжёлая рука Мамочки Доу, не терпевшей лишних жертв. В Облачном море запрещалось зазря топить корабли, оставлять команду без капитана (но если уж волей случая капитан всё же оказывался мёртв – а у пиратов всё и всегда «воля случая», – то надлежало оставить в живых хотя бы старпома), отбирать всю пресную воду. Тех, кто хоть раз дерзнул пренебречь нехитрыми этими правилами, госпожа Доу наказывала лично. Именно благодаря этому торговцы предпочитали сдаваться сразу, а те, кто очень уж боялся потерять товар, опустошали кошельки нанимая в сопровождение одно из судов Южного Креста.

Но в тот раз случилось иначе. Когда команда «Ледникового вальса» заметила вдали торговое судёнышко, пузатое, тяжело переваливающиеся по волнам, под флагом одной из островных фонтейнских колоний, капитан приказал поставить больше парусов и готовиться к абордажу. Именно такие суда были из тех, кто не решался дать бой, команде не давали оружия, пушек тем более не имелось – говоря иначе, они были лёгкой добычей. Были обычно, но не в тот раз.

Стоило приблизится к фонтейнцам – раздался залп. Ядро не долетело и шлёпнулось в воду. Тут же грохотнуло снова – второй залп. Треск пробитого дерева – попали-таки в борт. Закричали люди со средней палубы – навряд ли причиной лишь страх. И когда третье ядро прошло по касательной к носу, угрожая переломать бушприт<span class="footnote" id="fn_33039886_0"></span> в щепки, капитан отошёл от случившегося с ним ступора. Он обнаружил себя тяжело опирающимся на фальшборт, за который до белых костяшек цеплялись пальцы. Тут-то на вахту заступил гнев. Холодно-голубая радужка капитана блеснула в полуденном солнце чистейшим льдом, кривой хищный оскал застыл на губах.

— Пушки к бою, — приказал он. — Пустить посудину на дно.

Старпом глянул испуганно, но не стал спорить. На батарейной палубе забегали, выполняя капитанский приказ. Оттащили раненых и стали заряжать пушки. Дали залп, затем и второй, третий. Часть ядер так и не достигла цели, рухнувши в воду с плеском поражения. Но другие тяжело врезались в судно: переломили одну из мачт, но что важнее оставили страшные пробоины по ватерлинии. С четвёртым залпом фонтейнская посудина уже походила на решето. Её команда смело отстреливалась из трёх установленных на верхней палубе пушек. Впрочем, им так и не удалось нанести хоть одно серьёзное увечье «Ледниковому вальсу». Снаряды свистели в воздухе и тонули, тонули в морской глубине. И судно, словно следуя за ними, кренилось на левый борт, внутренности его заполнялись водой, тянувшей киль ко дну со страшным, зловещим упорством.

Залпы торговца стихли. На смену им пришли душераздирающие визги с просьбой о спасении. Капитан пиратов не реагировал на них, упорно делая вид, что, оглушённый залпами собственных орудий, ничего не слышит, а вместе с тем не видит, как кто-то на баке<span class="footnote" id="fn_33039886_1"></span> размахивает куском паруса. И даже сложное выражение лица старпома, понимавшего, что госпожа Доу такого поступка не поймёт (о, Боги, помогите ей хотя бы простить!), не повлияло на капитана – он и его старательно не замечал, с широкой улыбкой всматриваясь в горизонт. Если дело касалось корабля, Кэйе порой сносило голову напрочь – прескверное качество, стоит отметить. В его корабле проделали дыру, и простить этого Кэйа не мог; ему не хватало той мерзости, что зовётся честью и благородством, дабы протянуть руку помощи тем, кто повредил его корабль. Пусть кричат, лезут на уцелевшую мачту, цепляются за обломки собственного судна, надеясь спастись от смерти – на всё воля Богов. Каблуки капитанских сапог стучали по палубе без намёка на сожаления.

***</p>

Сильный шторм – такой, какие бушуют, даря многим последнее пристанище, обыденно в южных морях зимой и редко случаются летом, – запер команду и капитана «Ледникового вальса» в захудалом городишке, куда причалили они для ремонта. Единственным выходом к открытому морю служил преступно узкий пролив, образованный меж двух скал, готовых растерзать в щепки налетевший на них корабль. Ветер свистел, завывал, дождь лил без перерыва, а беспощадные волны, хоть и теряли часть своей силы в пути до берега, захлёстывали прибрежную улицу, отчаянно пытаясь утянуть что-нибудь с собою. Море словно стремилось прибрать к рукам скромный городок с некрепкими домишками и грязными улочками.

Погода налаживалась медленно, неспеша. Сперва стих дождь, на небе, почти безоблачном теперь, вновь показалось солнце, но ветер никак не унимался и всё грозил нагнать новых тяжёлых туч, а вместе с ним и волны продолжали остервенело набрасываться на берег. Приходилось ждать, пока коварная природа соизволит отпустить пиратов в путь.

В один из вечеров, когда долгая эта мука совсем осточертела, Кэйа взял в руки перо. Чернила всё норовили расплескаться, лист – съехать на край стола, но капитан, до известной степени привыкший к такому, ловко выводил букву за буквой, слово за словом. Время от времени он останавливался ненадолго, примериваясь ещё разок к уже написанному и раздумывая как выразится дальше, а когда мысль не шла, упиралась, как необъезженный жеребец, тяжко вздыхал и прикусывал губу, вертел рукою и всматривался в старые шрамы, поглядывал на танцующее пламя свечи и слушал хлеставшую борт воду. Если бы ещё пару дней назад кто-то сказал Кэйе, что он всерьёз станет писать в Мондштадт, – Архонты, он пристрелил бы глупца на месте! Во истину непредсказуем порой человек, так переменчива душа его.

Начиналось письмо так: «При нашей встрече Вы сказали, что с удовольствием прочли бы полученное от меня письмо, господин Дилюк. И вот нынче я к Вам пишу. Прежде чем я удовлетворю Ваше любопытство и расскажу о славном городке, куда занесла меня судьба, позвольте мне вот какую вещь – звать Вас своим другом. Я не могу слышать Вашего согласия, но возьму на себя смелость представить, что получил его. Итак, друг мой…»

Далее Кэйа долго распинался о прекрасном городишке, большая часть населения которого живёт рыболовством, отметил какой красоты природа вокруг и какое мерзкое пойло подают в местной таверне (куда он на самом-то деле так и не смог заглянуть). Такую же часть занимали его рассуждения о Мондштадте и причитания о том, как хотел бы он вернуться вновь. Разумеется, Кэйа не забыл поинтересоваться о делах молодого господина, спросить, как продвигается служба в ордене, здорова ли семья. В конце Кэйа выразил надежду, нет, несколько больше: «…надеюсь и страстно желаю получить ответ на смешное письмецо своё. Друг мой, сыщите, прошу Вас, крупицу времени, чтобы начеркать мне пару строк!» – тем и кончил.

А в самом низу листа размашисто подписал: «Ваш одинокий путешественник,

Кэйа без знатной фамилии и каких-либо званий».</p> Капля сорвалась с кончика пера, справа от подписи красовалась жирная клякса.